С чего бы это?
– Я серьезно, – произнесла Ульрика Стенхольм без намека на улыбку на лице. – Если ты не изменишь свой стиль жизни, и я имею в виду радикальные перемены, то умрешь. Если прекратишь принимать свои лекарства или даже будешь небрежно относиться к ним, боюсь, это случится довольно скоро.
– Но тромб, который проник ко мне в башку, стал просто маленьким бонусом. Поскольку мое сердце внезапно закапризничало и начало доставать меня?
– Он был предупреждением, – ответила она. – И ты еще легко отделался. У меня есть пациенты, получившие более серьезный первый звонок по сравнению с тобой. Проблемы с сердцем, вдобавок, возникли у тебя уже несколько лет назад. Разве твой врач не говорил тебе об этом?
Доктор Стенхольм внимательно посмотрела на него.
– Я регулярно проверяюсь. Ежегодно у меня слушают сердце и так далее, – объяснил Юханссон. – Но мой доктор обычно доволен мной.
– Неужели никогда ничего не говорил?
– Нет, – подтвердил Юханссон. – Только что мне надо меньше волноваться. Но никогда никаких лекарств, ничего такого.
– Странный врач, если хочешь знать мое мнение.
– Ни в коем случае, – возразил Юханссон. – Мы сто лет охотимся вместе. Ходим на лося в местах, где я родился и вырос. Он родом из соседней деревни. Его отец был ветеринаром в Крамфорсе. Сам он изучал медицину в Умео. Обычно осматривает меня, когда мы видимся на сентябрьской охоте.
– Извини за назойливость, но он никогда ничего не говорил о твоем сердце?
– Не-ет, – ответил Юханссон, его уже начало реально утомлять ее нытье, которому, казалось, не будет конца. – При нашей последней встрече он даже восхищался моим хорошим здоровьем. Завидовал мне. Сказал, что я, наверное, счастливый человек.
– Восхищался? И в каком же плане?
«Ладно уж», – подумал Юханссон и решил закончить их совершенно бессмысленный разговор.
– По поводу моего члена и простаты, – объяснил он. – Как он сказал? Буквально, будь у него мой член и моя простата, он был бы счастливым человеком. Он уролог и наверняка знает, о чем говорит. Повидал на своем веку много километров мужских достоинств.
«Ну, довольна? Сама напросилась».
Доктор Стенхольм лишь разочарованно покачала головой. С кислым выражением лица.
– У тебя самой, кстати, есть какие-то вопросы? – спросил Юханссон с невинной миной.
– А если я спрошу о том, что очень меня заинтересовало? «О чем она? И все такая же хмурая», – подумал Юханссон.
– Относительно белки, – догадался он. – Если ты в состоянии слушать.
Его внезапно вспыхнувшая злость уже угасла.
Потом он рассказал ей обо всех белках, застреленных им в детстве. О том, как они двигают головой. О тех сотнях часов, которые он просидел, наблюдая за ними. И что она для обычного наблюдателя, не имеющего его опыта в данной области, никоим образом не напоминает белку.
– У меня, наверное, что-то вроде нервного тика.
Ульрика Стенхольм кивнула в подтверждение своих слов.
Сейчас ее настроение явно улучшилось. Она даже улыбнулась, но голову держала прямо.
– Вообще-то я хотела спросить о другом. Это касается не тебя лично, а твоей работы. Твоей прежней работы, – объяснила она. – Решила воспользоваться случаем, пока мы с тобой наедине. У меня есть один вопрос.
Юханссон кивнул.
– Ты в состоянии выслушать? Это долгая история.
– Я слушаю, – сказал Юханссон.
Так это началось для Ларса Мартина Юханссона. Поскольку для других участников событий все произошло гораздо раньше.
9Утро среды 14 июля 2010 года
Долгая история. Длинная прелюдия. Масса вопросов, последовавших потом. Хотя предмет ее интереса оказался довольно простым. Помнит ли он убийство Жасмин Эрмеган? Ей было всего девять лет, когда ее изнасиловали и убили.
Но сначала была прелюдия, к сожалению, слишком длинная и путаная, по его мнению.
У Ульрики Стенхольм была сестра Анна, тремя годами старше ее, которая была прокурором и в профессиональном плане почитала Ларса Мартина Юханссона как идола. И рассказывала множество историй о нем своей младшей сестренке Ульрике.
– Она работала у тебя несколько лет в ту пору, когда ты занимал руководящий пост в СЭПО[2]. По ее утверждению, ты умеешь видеть сквозь стену. У тебя нет необходимости подкрадываться и пытаться заглянуть в приоткрытую дверь.
– Так, в принципе, и должно быть, – заметил Юханссон. «За кого она меня, собственно, принимает? И ее сестру я совсем не помню, – подумал он. – А видеть сквозь стену… Положение обязывало. Был шефом по оперативной работе. Не каким-то рядовым бюрократом».
– Нашего отца звали Оке Стенхольм. Он был священником и пастором в приходе Бромма, – продолжала Ульрика. – Речь, собственно, о нем. Он умер этой зимой, перед самым Рождеством. Ему было восемьдесят пять лет, когда рак забрал его. К тому времени он, конечно, давно отдыхал на пенсии. Вышел в восемьдесят девятом. В шестьдесят пять лет.
Юханссон почувствовал быстро растущее раздражение.
«И что мне с этим делать?» – подумал он.
– Я немного волнуюсь, – сказала Ульрика Стенхольм и нервно мотнула головой. – Но постараюсь перейти к самой сути. Мой папа за пару дней до смерти рассказал, что одно дело мучило его очень много лет. Одна из его прихожанок, исповедуясь, сообщила ему, что знает, кто убил маленькую девочку. Ее звали Жасмин Эрмеган. Ей было девять, когда все случилось, и она жила в приходе Бромма. Однако женщина, исповедовавшаяся ему, заставила моего отца пообещать ничего никому не рассказывать, а поскольку речь шла о таинстве покаяния, не возникло никаких проблем. Как ты наверняка знаешь, священники обязаны строго хранить тайну исповеди без каких-либо исключений, в отличие от твоих и моих коллег. Но это ужасно мучило его, ведь преступника так и не нашли.
«Не история, а темный омут какой-то», – подумал Юханссон, и ситуация нисколько не улучшилась оттого, что у него внезапно заболела голова.
– Меня интересует, куда мне с этим пойти…
– Дай мне бумагу и ручку, – перебил ее Юханссон, щелкнув пальцами левой руки. – «И зачем мне это нужно сейчас», – мелькнула мысль. – Подожди, – сказал он. – Лучше, если ты будешь писать. Запиши. На новой странице. Как ты говоришь, звали жертву? Ну, ту, девятилетнюю. Она еще жила в приходе твоего отца.
– Жасмин Эрмеган.
– Запиши, – распорядился Юханссон. – Давай действовать таким образом. Жертва, двоеточие. Жасмин Эрмеган, девять лет, проживала в приходе Бромма.
Ульрика Стенхольм кивнула и написала. Закончив, подняла глаза и кивнула снова.
– Когда это случилось?
«Вряд ли ведь недавно?»
– В июне 1985-го, так писали в газетах несколько недель назад. Там был большой репортаж в связи с тем, что минуло двадцать пять лет со времени трагического события.
– Подожди-ка, – остановил ее Юханссон. – Когда в июне? В июне 1985-го? – уточнил он на всякий случай.
«Давно я не разговаривал с таким бестолковым источником», – с раздражением подумал Юханссон. Ситуацию усугубляла чертова головная боль, и вдобавок он был пенсионером и пациентом, который, как считалось, должен воспринимать все с абсолютным спокойствием.
– Она исчезла вечером в пятницу 14 июня 1985-го. Неделю спустя девочку нашли убитой, ее изнасиловали и задушили в канун Янова дня. Именно 21 июня восемьдесят пятого года ее и нашли. Убийца закопал тело в лесу недалеко от Сигтуны. Упаковал в ужасные черные полиэтиленовые мешки.
– Подожди, подожди, – перебил Юханссон. – Какой день сегодня?
В его голове оказалась по этому поводу абсолютная пустота, ставшая для него неприятным сюрпризом.
– Среда, – ответила Ульрика Стенхольм. – Сегодня среда.
– Не то, – сказал Юханссон. – Какая дата?
– Сегодня 14 июля. Среда, 14 июля 2010.
– И сколько же, получается, прошло? – спросил Юханссон. – С тех пор, как ее нашли?
– Двадцать пять лет и три недели, чуть больше. Двадцать пять лет и двадцать три дня, если я правильно подсчитала.
– В таком случае срок давности истек. – Юханссон пожал плечами, и даже правое неожиданно подчинилось. – Я здесь бессилен. Тот, кто сотворил это, может делать вид, что ничего не произошло, а я не в праве даже говорить с ним об этом деле.
– Но закон относительно срока давности отменили. Риксдаг не далее как весной. Теперь он не распространяется на убийства. Смерть Улофа Пальме, например. Его дело никогда не закроют.
– Послушай меня, – сказал Юханссон. «Как она меня достала», – подумал он. – Срок давности для убийств и ряда других преступлений, которые наказываются пожизненным заключением, отменили с 1 июля этого года. Ригсдаг, конечно, принял такое решение весной, но оно вступило в законную силу только 1 июля. И не касается убийств, срок давности по которым к тому моменту уже истек. Они умерли и похоронены навечно. Ты можешь поговорить со своей сестрой-прокурором, если не веришь мне.
– Да, но как же тогда Пальме?
– Поскольку Пальме убили в феврале восемьдесят шестого, его дело еще не закрыли по этой причине, и оно подпадает под данное изменение. По нему не существует срока давности. Жасмин, о которой ты говоришь, убили в июне восемьдесят пятого, и по ней срок давности уже истек, и решение риксдага ее не касается. Надеюсь, ты понимаешь разницу.
– Но это ведь ужасно! – воскликнула Ульрика Стенхольм. – Предположим, что удастся разоблачить убийцу. Предположим, кто-то из твоих коллег найдет виновного в смерти Жасмин. Предположим, это случилось бы сегодня. Тогда вам пришлось бы просто отпустить его. Вы ничего не смогли бы сделать.
– Точно, – подтвердил Юханссон и кивнул. – Точно, – повторил он на всякий случай, поскольку юриспруденция, похоже, не была сильной стороной Ульрики Стенхольм.
– Но это же действительно ужасно, – повторила Ульрика Стенхольм. – Несмотря на тесты ДНК и все такое, чем мы сейчас располагаем.
– Ну конечно, просто дьявольщина какая-то, – согласился Юханссон, который, непонятно почему, пришел в очень хорошее расположение духа. – Да, и знаешь, что еще хуже? – спросил он.