По вечерам мы с Бобом и Мисси пили в пабах пиво, ужинали в уютных недорогих ресторанчиках. В уикенды ловили рыбу на ферме Джека, родного брата Боба. Джек научил меня пользоваться спиннингом. Но я все равно ничего не поймал.
Когда я оставался один, я либо поглощал американскую пищу, либо предавался акту созерцания обычной кентуккийской природы. Из окна дома была видна огромная, как Волга, река Охайо, а также много берез. Я с удивлением обнаружил, что березы в Кентукки точно такие же, как у нас в России. Существовало только одно наглое различие. В Америке они почему-то назывались — «берч».
…Однажды мы съездили с Бобом к его знакомому фермеру. Фермер уделил нам не много внимания, так как был сильно занят.
— Я работаю двадцать часов в сутки, — напугал меня он. — Не отдыхаю, не путешествую. В Нью-Йорке не был ни разу.
Зато он нам разрешил покататься на его лошадках. Я уселся на маленького пони, похожего на ослика, и поскакал по бескрайним фермерским лужайкам, точно Чапаев на буржуазию. Через пять минут мой пони-ослик устал, я слез с него, и мы с Бобом стали пить пиво.
Через две недели ответный визит тривиально закончился. Мы тепло простились с Бобом, и я благополучно вернулся на историческую Родину.
Диплом почетного гражданина штата Кентукки я повесил в туалете.
Наташа сказала, что я превратился в крутого. И очень благодарила за ноутбук — у нее впервые был собственный компьютер.
ГЛАВА 7. Жители Тверской-Ямской
Много лет мы прожили с Наташей и Настей на Тверской-Ямской улице, в самом центре монструозной столицы. Там, в нашей хорошенькой квартирке, бывали разные люди. И американец Боб, и талантливый молодой журналист из «Комсомолки» Валерка Кирков, и многие другие симпатичные персонажи…
Нам там, в принципе, нравилось. Маленькие габариты квартирки не слишком нас расстраивали. Для меня было главное, что дом наш находился в самом центре города, и на работу я мог ходить пешком. Наташа не скрывала счастья, что уехала от свекрови, Настюшка быстренько записалась в Дом пионеров, где функционировало много бесплатных кружков и бассейн. Она рисовала, писала стихи, занималась плаванием — и все в одном Доме пионеров, который находился в одной минуте ходьбы от дома. Все было бы совсем здорово, если бы не соседи-алкаши, или философы, как их называл американец Боб.
Первый год нашей жизни на Тверской-Ямской улице проходил очень спокойно. Я много писал, Наташа давала уроки, Настюшка занималась в Доме пионеров. Гостей всегда приходило много. Некоторые люди, познакомившись в нашей малюсенькой, но замечательной квартирке, потом поженились, нарожали детей. Словом, все шло хорошо. Неприятности (мы на них старались не реагировать) случались незначительные — соседи, конечно, выпивали, шумели (все-таки не сильно!) по ночам, иногда заливал Генка, мужик с четвертого этажа. Генка — типаж весьма интересный. О нем стоит рассказать подробнее. В прошлом он — подполковник милиции, бывший оперуполномоченный сто девяносто седьмого отделения. Проворовался, запил. Его выгнали. Он ушел в торговлю. После очередной удачной сделки Генка напивался.
Когда он нас заливал, я бежал к нему и вопил благим матом:
— Генка, открой! Заливаешь!
Он неохотно впускал меня в квартиру. Пьяный вдрибадан, хмуро бурчал себе под нос неизменное:
— Я абсолютно трезв, тебя не заливаю, посмотри — у меня все сухо.
Я знал, что такое — «сухо». Я сразу заходил в санузел, выключал в сидячей ванне воду. И укоризненно, точно среднеспасский учитель, произносил:
— Ну, где же сухо?!
— Извини, Жень. Только включил, — оправдывался Генка.
Дела у него шли, к счастью для нас, не очень хорошо, удачные сделки совершались где-то раз в месяц, так что терпеть соседа с четвертого этажа было можно…
…Яркая наша жизнь на Тверской-Ямской улице началась после того, как в соседнюю квартиру (с левой стороны) вселился на ПМЖ Сан Саныч Новиков, шестидесятитрехлетний пенсионер, отставной полковник Красной Армии.
Мужик он был неплохой, в запои уходил редко, пил (как правило) умеренно, примерно два раза в месяц. После получения пенсии. Выпив стакана три водки, он замертво падал на деревянный пол. Тонюсенькие стены, разделявшие наши квартирки-клетки, тряслись, точно во время землетрясения.
Поначалу Сан Саныч нас сильно не напрягал — ну хряпнет немного, ерунда, с кем не бывает, ну пригласит иногда товарищей — тоже можно пережить. Поболтают они о том о сем, выпьют по бутылке на брата смертельной паленой водки, да и спать лягут. Мы всерьез заволновались после того, как осознали, что в его квартирке потихоньку образовался неформальный центр дворового алкоголизма. Все перлись к нему, к Сан Санычу. И мужики, и бабы. Это превратилось в систему.
Особенно часто приходил некий Влад Коменский. Он очень любил петь. По ночам. Часа в два-три у него начинались распевки.
Я как-то с ним разговорился:
— Влад, по ночам петь нехорошо, спать не даешь.
Он:
— Понял, извини. И все же хочу тебе сказать. Ты, наверное, не знаешь, кто я такой. А я — крутой. Я ведь играл в ансамбле «Веселые ребята» у Паши Слободкина. А сейчас вот…
(Он показал рукой на свой видавший виды, замызганный костюм.)
Я по глупости попытался проявить участие:
— Ну, а может, тебе опять всерьез музыкой заняться? Пить бы перестал!
— А кому она нужна, моя музыка? Для души только петь?
— Но ведь это главное — чтобы для души!
— Душа в порядке. Оболочка только изменилась.
Я не возразил ему. Но внутренне, конечно, с ним не согласился. Душа и тело едины. И все взаимосвязано.
Видимо, Влад прочитал мои мысли (недаром же говорят, что мысль материальна). И — проявил некую агрессивность:
— А вот ты? Ты отгородил свой угол железной решеткой (наша квартира была угловой, и мы действительно отгородились). Закрылся от настоящей жизни. И думаешь, что счастлив? Ты счастлив?
Не помню точно, что я ответил.
Но мысль, прозвучавшая из уст Влада, показалась мне оригинальной.
Я задумался. В самом деле, а что же такое настоящая жизнь? Настоящее счастье?
Видимо, Влад имел в виду, что его-то жизнь как раз и есть — настоящая.
Через неделю, как сейчас помню, в пятницу, песнопения в квартире у Сан Саныча продолжились.
Влад пел как солист ансамбля «Веселые ребята» звонкие советские песни. «Через две, через две зимы, через две, через две весны, через две», «В Вологде-где-где-где, в Вологде-где», «Малиновки заслышав голосок» и т. д.
К Сан Санычу постучали. Влад испуганно прошептал:
— Сан Саныч, не открывай — это ОНА.
Я, заинтригованный, напряг весь свой слуховой аппарат. Наташа и Настя, прижались ко мне, как беспомощные маленькие котята.
Стуки в дверь повторились. Потом раздались истошные женские крики:
— Влад, открой, открой, открой, я люблю тебя!
Мужики не открывали.
Женщина стала долбить в дверь ногами. Долбила минут двадцать. При этом она кричала:
— Сан Саныч, ведь Влад у тебя, открывай, я люблю его, я принесла деньги, да и вещи мои у тебя. Я люблю его, я люблю его!
Я вышел в наш общий коридор.
— Что случилось, гражданочка? — задал абстракт-но-конкретный вопрос.
Перед мной стояла женщина лет пятидесяти пяти, непричесанная, босая. На ее лице был явный отпечаток изнурительной борьбы с Зеленым Змием.
— Они там, там. Они не открывают, — буркнула она в пространство.
И — продолжила ломиться в дверь.
Они, наконец, открыли.
После этого за стенкой раздались знакомые до боли звуки распития спиртного.
Потом женщина вышла из квартиры Сан Саныча и почему-то закричала:
— Помогите, убивают, убивают!
Рядом с ней никого не было.
На утро я опять встретил Коменского (про себя я стал называть его Ян Амос). Он рассказал мне про эту женщину:
— Она моя любовница. У нее есть муж, трое детей. Но она влюбилась в меня, приезжает сюда, я живу на пятом этаже. Я ее выгоняю, а она меня любит. Кстати говоря, сегодня у нее день рождения, тридцатилетний юбилей. Заходи ко мне, отмечать мы будем у меня.
Я поблагодарил за оказанную честь, но, конечно, от приглашения отказался.
…А недавно один из жильцов, приютившихся у Сан Саныча, умер.
Он жил у соседа в квартире где-то месяц. Поддавал, наверное, каждый день. Умер довольно неожиданно, лежал два-три дня, не вставая, не пил, не ел, ни на что не жаловался, а потом — весьма неплохая смерть! — не проснулся.
Пригласили мы оперуполномоченного Серегу, он один обслуживал весь наш разношерстный микрорайон. Серега засвидетельствовал факт смерти, вызвал эксперта и «труповозку».
…Мент начал разговаривать с Сан Санычем.
— Кем вам приходится умерший?
— Друг!
— Его фамилия, имя, отчество?
— Не знаю. Кажется, его звали Сеня.
…Эксперт объявился часа через два, засвидетельствовал, что смерть не насильственная. От болезней. От каких? Да кто ж его знает, у него, наверное, их было с десяток.
Так эксперт обрисовал оперу ситуацию.
Начали ждать «труповозку».
Пока ее ждали, эксперт и опер шутили.
Эксперт проявлял особое остроумие:
— От чего умер человек? Вскрытие показало, что он умер от вскрытия. Кстати, действительно бывали такие случаи, когда человек умирал как бы не по-настоящему, врачи вскрывали труп, а сердце колотилось. Врача отдавали под суд. И — зря. Врач был не виноват. Просто так случается, что иногда у мертвого еще работает сердце!
Потом речь пошла о зарплате. Оказалось, что оперу на руки давали семьсот тысяч, чуть более ста долларов, столько же получал и эксперт, правда, иногда ему выписывали, как он выразился, «лимон».
Потом ребята стали просто судачить за жизнь.
Эксперт все время повторял одну фразу:
— Мы живем по следующему принципу: плевал я на ваши законы. Но по какому праву! Так у нас все. Страна непуганных идиотов.
«Труповозка» приехала часа через четыре. Опознание не проводилось.