Сады и поезда – формула современной Японии, включающая огромный набор антитез. Неподвижность и стремительность, традиция и новаторство, застой и развитие, канон и изменчивость, эзотерика и открытость, самобытность и космополитизм, лаконичность и многообразие, минимализм и усложненность. Поезда “Синкансэн” (“Пуля”) несутся со скоростью двести двадцать километров в час с такой точностью, что на пятисоткилометровой дистанции Токио – Киото в часы пик они отходят каждые четыре минуты. Такого нет нигде в мире.
Но гипотетическая разгадка Японии не в поездах (в принципе, они возможны и в другом месте), а в том, что позволяет существовать этим поездам, – в садах. Антитеза садов создает противовес, необходимый духовному здоровью нации. Отсюда – эстетическая терпимость у столь эстетского народа к безобразным экстерьерам городов. Зачем стараться, когда для прекрасного есть сады? В стиле японской жизни, который в конечном счете определяет и судьбу народа, сады – тот центр, вокруг которого концентрическими кругами может размещаться все что угодно. Именно – что угодно, потому что дзенский сад уже вмещает в себя все. Он уже есть самодостаточная вселенная, поэтому так легко раскрепощаются силы для всего остального. Потому переимчивы и предприимчивы японцы, что главное всегда остается в саду. Всё в саду. Сады и поезда, эта странная пара – всего лишь догадка, всего лишь попытка как-то понять поразительный феномен страны, настолько непохожей на другие, что кто-то назвал Японию “спутником Земли”.
Памяти Александра Башлачева
Программа: “Поверх барьеров”
Ведущий: Петр Вайль
27 августа 1989 года
Петр Вайль. Имя Александра Башлачева сейчас известно достаточно широко. Недавно вышла его пластинка. Можно надеяться, что растущая популярность песен Башлачева побудит к выпуску и других его записей. Как это часто случается, популярности способствует трагедия. В прошлом году Александр Башлачев покончил с собой, выбросившись из окна. Ему было тогда двадцать семь лет. Впрочем, о жизни и смерти Башлачева подробно рассказал в своей статье Артемий Троицкий (напомню, что она была опубликована в двадцатом номере “Огонька” в мае). О Башлачеве только начинают сейчас писать, его время только наступает. Увы, после смерти. Интерес к нему огромен. И конечно, мы используем возможность познакомить наших слушателей с тем, что еще не тиражировано на родине. Такую возможность нам предоставил московский рок-музыкант Александр Липницкий, близко знавший Александра Башлачева, обладатель его уникальных записей.
На кассете восемь песен. Самые известные – “Посошок”, “Имя имен”, “Вечный пост” – пронизаны тем, что называется “русским духом”. Вообще, я бы выделил у Башлачева в его художнической позиции две доминанты. Первая – это острое поэтическое самосознание, ощущение предназначенности, предуготовленности к чему-то важному и высокому, чему в полной мере соответствовать не выходит, да и невозможно. Изначальная уверенность в том, что ничего близкого к идеалу не удастся свершить, что путь поэта – крестный путь, и творческий акт – мазохистское наслаждение. Можно догадываться, что именно это острое самосознание поэта и привело Башлачева к гибели.
Вторая очень слышная нота в его песнях – русская. Русскость Башлачева не в мелодиях (хотя он охотно использует и раешные переборы, и частушечные напевы и вообще народный лад), но прежде всего, я думаю, в языке. Это самое интересное в Башлачеве. Скажу сразу, что там, где он от этой русскости отходит, случаются срывы. Например, песня “Все от винта”. Она выглядит, на мой взгляд, чужой для его дара, в ней явственно слышна тревожная геологическая интонация, которой так богаты песни наших бардов 60-х годов. И как только взят вот такой, на мой взгляд, чужой настрой, появляется вычурность образов: “Рекламный плакат последней весны качает квадрат окна”. Это из другой поэтики. Так же как в отличной песне “На жизнь поэтов” поэты названы “ангелы-чернорабочие”. Это снова из набора мужественной эстрадной романтики.
Но, я считаю, тут же с этими чернорабочими рифмуется другое. “Поэты, – поется в песне «После строк», – ставят знак кровоточия”. И это уже образность своя, башлачевская. И тут же – “поэты легки на поминках”. Это опять формула, найденная самим Башлачевым. И в той же песне “На жизнь поэтов” трагическое признание – “дышать полной грудью на ладан”. И образы, нанизывающиеся один на другой, точнее, вырастающие друг из друга, – “семь кругов беспокойного лада пойдут по воде над прекрасной шальной головой”. Тут семь кругов ада мало того, что превращаются в “круги лада”, в семь нот, в которых обречен существовать поэт, но эти круги еще идут по воде над его головой – это все, что остается от поэта.
Башлачев полностью растворен в русском языке, и видно, точнее, слышно, какое наслаждение доставляет ему владение языком. Он приспосабливает лад к своим надобностям, а еще чаще сам идет за словесными преобразованиями, за фантазией самого языка. Вот, например, строчка “прикажешь языком молоть” продолжается самым неожиданным способом – “молю, чтоб было так, как я люблю”. То есть чисто языковая забава, случайное обнаружение сходства корней слов “молоть” и “молиться” рождает разворачивающийся образ. Или слышно, как смакует Башлачев найденный каламбур, два прочтения одной строки “вроде ни зги” – “в родине зги”.
Я бы сказал, что это образность есенинского толка, с заметным привкусом есенинского же имажинизма: “Оренбургская заря красношерстной верблюдицей рассветное роняла мне в рот молоко”. У Есенина много таких образов. Это бывает громоздко и претенциозно, но и ярко, и запоминается, и свое. Вот и у Башлачева такое же: “И поднимет мне веки горячим штыком”.
В случае удачи Башлачев находит формулы, которые, я уверен, еще войдут в корпус нашей поэзии. Вот такие, как “семь кругов лада”, но прежде всего то, что посвящено русскому языку, русскому человеку и России, основной и самой яркой теме у Башлачева. “Ведь святых на Руси только знай выноси”, “не разберусь, где Русь, где грусть”, “на Руси любовь испокон сродни черной ереси”, “велика ты, Россия, да наступать некуда”. Последний пример напоминает о сатирическом даре Башлачева, он тоже по преимуществу чисто русский, выраженный в раешной стихии стиха с запоминающимися строчками вроде “вытоптали поле, засевая небо”.
Русскость Башлачева проявляется и в очень характерных деталях. Например, его главная единица измерения – ведро. Ведрами меряется солнце, вода, серебро, золото. Есть даже “ведра внимательных глаз”. Есенин бы подписался под этим. Они весьма примечательны, эти деревенские российские ведра, о которых забыл народ, но помнил Башлачев.
Фильм “Встреча на Эльбе”
Программа: “Майскими короткими ночами: Победа полвека спустя”
Ведущий: Владимир Тольц
25 апреля 1995 года
Владимир Тольц. Встреча на Эльбе, вошедшая в сознание выигравшего войну поколения советских людей как апогей советско-американского воинского союзничества, была довольно эффективно использована в качестве материала для создания идеологического оружия холодной войны. Мой нью-йоркский коллега Петр Вайль считает, что у миллионов советских людей послевоенного времени словосочетание “Встреча на Эльбе” стало вызывать ассоциации прежде всего не с этим историческим событием, а с одноименным талантливым и лживым кинобоевиком эпохи холодной войны.
Петр Вайль. Думаю, картина Григория Александрова “Встреча на Эльбе” вошла бы в первую двадцатку советских фильмов. Нет, не по качеству, разумеется, но по популярности, почти культовой известности. Что довольно-таки странно, если учесть ходульный сюжет, карикатурные персонажи, неприкрытый пропагандистский характер фильма. С этим парадоксом стоит разобраться.
Речь, напомню, идет уже о первых послевоенных месяцах в небольшом немецком городке, где сталкиваются интересы двух стран-победителей – Советского Союза и США. Холодная война была в разгаре, фильм снят в 1949 году, и даже фашисты в картине Александрова вызывают больше симпатий, чем недавние союзники. В американской форме только два приличных человека. Но один из них, сержант, оказывается при ближайшем рассмотрении украинского происхождения, а другой, майор, подвергается в финале репрессиям за излишние симпатии к советским. Все остальные американцы на экране, коротко говоря, ужасны. Цинизм и алчность царят в их среде, от нижних чинов до генералитета, беспощадно грабящих униженную Германию.
Я, откровенно говоря, не могу понять, как могла согласиться великая Раневская на постыдную роль генеральши, лично торгующей сигаретами на черном рынке и скупающей произведения искусства за бесценок. Как формулирует пьяный американский офицер: “Мадонна – банка бобов”. В свете недавних выставок в Эрмитаже и Пушкинском музее, где представлены произведения искусства, реквизированные в Германии советской армией, эти киноэпизоды сейчас выглядят занятно. И, вообще, фильм “Встреча на Эльбе” – замечательное явление в ретроспективном взгляде.
Один из персонажей произносит там точную и умную фразу: “Встреча на Эльбе – это вопрос выбора для Германии”.
Теперь-то ясно, насколько это оказалось верным, в какую сторону пошла одна Германия, в какую другая, и на чьей стороне они в конце концов слились снова в единую страну, – вот он, вопрос исторического выбора. Сейчас уже выбора совершенного, свершившегося.
Мне кажется, всенародная популярность фильма Григория Александрова “Встреча на Эльбе”, загадочная на первый взгляд, и объясняется своего рода неясным предчувствием, предощущением. Многое из того, что сейчас стало реальностью, высматривалось и вычитывалось из той послевоенной агитки. Возле бара в американской зоне избивали негра, а советский зритель приглядывался к неоновой вывеске и прислушивался к звукам джаза. Американский сержант горевал о родине предков Украине, а зал изучал добротные ботинки сержанта. Американский офицер обличал свое начальство, а человек сталинской эпохи дивился свободе и вольнодумству. Встреча на Эльбе действительно была вопросом выбора. И для Германии, конечно, но и, как оказалось, для России.