как неизбежность, вариант производственного травматизма или жест досады: дескать, человеческого языка не понимают, приходится стрелять. Или каприз ребенка, в истерике опрокидывающего чашку. Красное пятно расплывается по скатерти, по стене, по стране. Все, конечно, обойдется, ведь все – “свои”.
“Амаркорд” Феллини
Программа: “Поверх барьеров”
К столетию рождения кино: Кинодвадцатка Радио Свобода
Ведущий: Дмитрий Волчек
13 декабря 1995 года
Петр Вайль. Связь человека с местом его обитания загадочна, но очевидна. Именно в этом вселенский пафос “Амаркорда” – в вечном возвращении в свой дом. Таким домом для Феллини всегда был захолустный городок на Адриатике – Римини, где он родился и где похоронен. Я был на этой могиле и оставил цветы у решетчатой двери семейного склепа, сквозь которую виден камень с бронзовой розой, именем “Федерико” наискосок и датами.
А впервые я попал в Римини осенью 1977 года, даже не зная тогда, что это родной город Феллини. Я передвигался по Италии автостопом, а Римини смутно напоминал о Данте и Чайковском, и потом – мне хотелось выкупаться в Адриатическом море. Сезон заканчивался, но небоскребы гостиниц светились – это был первый международный курорт, который я увидел в жизни. В 1994-м, через три месяца после смерти Феллини, мы с женой сели у вокзала в Римини в такси, я сказал водителю “чимитеро” (кладбище), и мы двинулись по местам, знакомым уже по “Амаркорду”.
Кинотеатр “Фульгор”, в котором началось для Феллини кино. Он на месте. В нем шли два фильма – Оливера Стоуна и “Ценности семьи Адамс”, тоже американский. Я пересмотрел “Амаркорд” – там мелькает “Фульгор” и можно разглядеть афиши. Одна картина с Нормой Ширер, другая – с Фредом Астером и Джинджер Роджерс.
Похоже, в мире никогда по-настоящему не было иного кино, кроме американского. У площади Трех Мучеников мы свернули на Корсо д’Аугусто, тянущуюся от арки Августа до моста Тиберия. На этой улице, навсегда заворожившей Феллини биением настоящей жизни, сейчас вялое передвижение даже в субботний вечер. Завсегдатаи кафе “Коммерчо” не глазеют на легендарную грудь Градиски, триумфальным маршем прошедшей в красном беретике через весь “Амаркорд”. И немудрено: нет Градиски – нет и кафе “Коммерчо”. На его месте возле площади Кавура даже не “Макдоналдс”, что в контексте Римини выглядело бы оживляющей экзотикой, а стандартная кофейня с неприметной группкой молодежи, запарковавшей свои оглушительные мотороллеры у дверей. Подальше, у фонтана делла Пинья, непременные старики верхом на чугунных стульях.
Из трех дюжин итальянских городов, где мне приходилось бывать, Римини, пожалуй, самый провинциальный и унылый. Эти невзрачные улицы с некрасивыми домами и кривой булыжной мостовой Феллини растянул на всю свою долгую жизнь. Так поступаем и мы все – тянем резину переулков и поездов, пережевываем слова и поцелуи, мусолим записки и ксивы. Только Феллини, в отличие от нас, сумел сделать свое частное детство взрослым переживанием миллионов посторонних.
Тогда из Римини мы поехали в Венецию на карнавал и в последний перед Великим постом вечер вышли на площадь Сан-Марко. За десять минут до полуночи гигантская процессия в масках и с факелами двинулась по площади. И тут грянула музыка. То есть она зазвучала негромко, но весь карнавал сразу замер. Невидимый оркестр играл тему из “Амаркорда”.
“Крестный отец”
Программа: “Поверх барьеров”
К столетию рождения кино: Кинодвадцатка Радио Свобода
Ведущий: Сергей Юрьенен
20 декабря 1995 года
Петр Вайль. Перенасыщенные мировой культурой Сицилии, культурные слои продолжают нарастать в том числе стараниями Марио Пьюзо и Френсиса Форда Копполы. Я видел в окрестностях Таормины замок, где умер в третьей серии Майкл Корлеоне, Кастелло деи Скьяви. Выходил на станции Багерия, где Аль Пачино встречал Дайяну Китон, был, наконец, в городе Корлеоне. Из Палермо сначала едешь по большой 139-й дороге, потом сворачиваешь круто вверх, мимо ярко-зеленых, ярко-желтых, ярко-розовых холмов. Здесь, как нарочно, сажают такое – репу, клевер…
Сам Корлеоне – каменный и в камнях, тут цвет дают стены домов. Городишко устроен, как все итальянские города, если они не Рим и не Венеция. Узкие извилистые улочки выплескиваются на площадь. На площади несколько непременных кафе, автобусная станция, огромная вывеска – “Амаро Корлеоне”. Я попробовал этот сладко-горький ликер – много не выпьешь. В кафе оживленно обсуждали футбол: вечером “Корлеоне” играл с “Поджо Реале”.
Сицилия поражает жизнерадостной яркостью красок и многоэтажным наслоением многовековых культур. Всемирная история здесь стиснута в компактные блоки, словно в учебном пособии, чтобы далеко не ходить. В двух шагах от древнегреческого храма – норманнская башня, рядом с византийской часовней – испанский замок, арабский минарет высится над барочной церковью. История кувыркалась по Сицилии, оставляя следы, которых так много, что они не воспринимаются здесь памятниками. Школьники, играя в футбол, ставят портфель вместо штанги. Так делали и мы. Но вторая штанга у них – древнеримская колонна.
И конечно, я знаю, за чем ездил в Корлеоне. Убедиться в том, что ощущается в эпическом фильме Копполы. Культура преступления (произнесу это жутковатое словосочетание) – такая же часть мировой цивилизации, как и культура правосудия или культура одежды. Тем и страшна, тем и ужасна мафия, что уходит корнями в пласты истории, что за ней стоят колонизации греков, набеги викингов, походы римлян, нашествие арабов, завоевания французов. Опыт войны всеми средствами – от выстрела из лупары (обреза) до закона омерты (молчания) – это опыт выживания.
Создание своих законов, своего этикета, своего языка, своей иерархии. На Сицилии, в живом учебном пособии по всемирной истории, это понимаешь лучше, чем в других местах. Хотя культура преступления старше иных культур. И Каин убил Авеля не в Корлеоне.
“Крестный отец” – 2
Программа: “Поверх барьеров”
К столетию рождения кино: Кинодвадцатка Радио Свобода
Ведущий: Сергей Юрьенен
27 декабря 1995 года
Петр Вайль. Не так давно журнал “Лайф” опросом историков и социологов определил сотню американцев, оказавших наибольшее влияние на жизнь США ХХ века. Неожиданностей много. Например, больше всего в списке ученых, а президентов нет вообще. Но главный сюрприз такой: в Америке, стране Голливуда, в перечень попал лишь один актер – Марлон Брандо. При всех заслугах Брандо ясно, что место в отборной сотне ему принес фильм “Крестный отец”. Есть поворот проблемы, возводящий мафию в статус символа. “Крестный отец” вышел на экраны в начале 70-х, после социальной смуты контркультуры, вьетнамского синдрома, сексуальной революции, бездомных хиппи.
В фильме Френсиса Форда Копполы возникла семья. В этой семье все занимают места согласно патриархальному ранжиру. Во главе – начальник, судья, вершитель. Конкретно в “Крестном отце” – классический американский self-mademan, сделавший себя эмигрант, прошедший путь от оборванца-работяги до всесильного властелина. Я хочу сказать, что “Крестный отец” вовлекает потоком семейной эпопеи, как “Сага о Форсайтах”, “Семья Тибо”, “Война и мир”. Два главных “Оскара” за две серии, канонизирование медального профиля Брандо, всенародная любовь – такое дается не кровопролитием и погонями, а прямым и ощутимым обращением к каждому, потому что у каждого есть или была семья.
В “Крестном отце” – драматический семейный конфликт, достойный эпопеи, разрыв между запутанным настоящим, амбициозным будущим и преступным прошлым. Трагедия взвивается все выше, завершаясь оперой, на фоне которой идут последние четверть часа третьей серии. Рвутся в клочки шекспировские страсти и прототип не скрывается: Майкл Корлеоне – это современный король Лир.
“Мой друг Иван Лапшин”
Программа: “Поверх барьеров”
К столетию рождения кино: Кинодвадцатка Радио Свобода
Ведущий: Сергей Юрьенен
18 августа 1996 года
Сергей Юрьенен. Идею этой завершающей программы еще перед началом цикла предложил по факсу нью-йоркский коллега-номинатор Борис Парамонов: “Давайте сделаем передачу о тех фильмах, что не вошли в окончательный список, но к которым номинаторы испытывают персональную слабость. Будет, так сказать, кино с человеческим лицом”.
Кино с человеческим лицом. Двадцать первая передача “Кинодвадцатки”.
Петр Вайль. Я считаю “Лапшина” лучшим советским фильмом. Потому что в нем средствами кино, а не литературы на экране решается важнейшая социально-психологическая задача: кто такой советский человек любой эпохи? То есть картина Германа касается главного – самого зрителя. Оттого фильм часто воспринимается очень лично. Одни критикуют “Лапшина” этически: где полная правда тогдашней жизни о грядущем 37-м? Другие – эстетически: почему так непригляден быт, некрасивы лица, примитивны чувства? И те и другие уверены: люди 35-го года, запечатленного Германом, были не такими. Либо не такими были обреченные на террор, либо не такими были искренне строящие будущее. В обоих подходах один порок: прошлое судят, зная настоящее.
Мы – всезнайки за чужой счет, и непростительный грех исторической модернизации господствует во взгляде на историю, будь то оценка 30-х, революции, оттепели или застоя. Все зависит от сегодняшних убеждений, и потому прошлое предстает искаженным так, как не мечталось искажать реальность никаким продажным летописцам.
В “Лапшине” же – ни романтизации, ни очернительства. Художественное достижение Германа в том, что он произвел срез эпохи, сумев избежать ретроспективного взгляда. Он создал адекватную эпохе поэтику, непрерывный поток будней, почти физически ощутимый в своей текучести и оттого необыкновенно правдивый. Для чего пришлось применить новый, не всем понятный и не всех устраивающий киноязык. Наконец, Алексей Герман потрясающе точно выбрал время – 1935 год.