дущего: “Что произошло с вашей подлодкой?” – он ответил: “Она утонула”. Вряд ли стоит упрекать президента в бездушии. Просто в тот момент ему, новичку во власти, важнее было отбрить матерого журналиста.
Чего стоило разрекламированное желание родственников погибших передать собранные народом деньги на строительство другой такой же подлодки. Не оставить на обзаведение семьи, не потратить на покупки, не отложить на учебу детей, а построить еще один “Курск”. Вряд ли стоит обсуждать душевное состояние родственников. Речь, конечно, надо вести о тех, кто придумал эту пропагандистскую акцию. Чего стоит, наконец, распределение собранных денег, о чем рассказала Ирина Лячина.
Ясно, что подобного вокруг гибели “Курска” много. Мы далеко, мы видим телеэкран и газетные полосы. Но семьи погибших с утра до вечера смотрят и слушают тех, кто превратил и превращает национальную трагедию в политическую карту. И правильно, что первой сказала об этом вдова командира, по сути, его заместитель на земле.
Почему я эмигрировал
Программа: “Полвека в эфире: Послевоенный мир устами
Радио Свобода. Год 1977-й”
Ведущий: Иван Толстой
4 сентября 2002 года
Иван Толстой. В 1977 году круто изменили свою судьбу и отправились в эмиграцию многие ученые, писатели, художники: лингвист Игорь Мельчук, логик и прозаик Александр Зиновьев, поэт и исполнитель Алексей Хвостенко, филолог Илья Левин, критики Петр Вайль и Александр Генис. Кто по политическим мотивам, кто по культурным.
Петр Вайль. Нет, я не был никаким диссидентом, и таких серьезных, сколько-нибудь обоснованных, осознанных политических мотивов у меня не было. Я был молодой человек двадцати семи лет, и, конечно, моим мотивом было то, что вы называете культурным. Дело в том, что я просто хотел читать те книги, которые я хочу, и видеть те места, которые я хочу видеть. Вот, пожалуй, только и всего. Это были мои претензии к советской власти, которая не позволяла мне свободно делать то и другое.
И. Т. Но чтобы удовлетворить культурные запросы, надо было совершить политический выбор. На Западе, впрочем, Петр Вайль сразу попал на культурно-политический перекресток.
П. В. Я провел четыре месяца в Риме в конце 1977 года. Это был стандартный путь эмиграции через Рим, где все ждали оформления документов для въезда в США. И вот в это время я прочел в газете “Русская мысль” о том, что в Венеции устраивается биеннале, это очередная биеннале, посвященная в данном случае диссидентскому искусству. Я сел в поезд и поехал в Венецию. И там я увидел, как искусство сопрягается с политикой самым выразительным образом, потому что я увидел тех людей, чьи имена для меня звучали какой-то потусторонней музыкой. Я имел честь тогда познакомиться с Иосифом Бродским, Андреем Синявским, Александром Галичем. С Галичем это было особенно примечательно. Потому что ему суждено было жить еще совсем немного. И я помню, как мы прохаживались с ним по Славянской набережной, и он был такой импозантный – в пальто с меховым шалевым воротником, в меховой шапке пирожком, с тростью. Галич настолько выделялся из итальянской толпы, что на него все оглядывались. Какие-то я задавал ему почтительные вопросы, а потом через два дня я был на последнем концерте Галича, это было уже в Риме, в Гоголевской библиотеке. Там было всего человек тридцать. Через несколько буквально дней пришла весть о его безвременной, нелепой кончине в Париже.
Эти все люди были столпами культуры, каждый в своей области. В поэзии – Иосиф Бродский, в литературоведении – Андрей Синявский, в бардовской песне – Александр Галич. И в то же время они все были в глазах советской власти несомненными политическими деятелями, антисоветчиками и диссидентами.
“Мужская работа”, фильм Тиграна Кеосаяна
Программа: “Кавказские хроники”
Ведущий: Олег Кусов
26 ноября 2002 года
Петр Вайль. В начале Великой Отечественной войны были сняты и показаны фильмы, которые шли недолго, а потом и вовсе забылись. Я видел несколько таких лент из архивов Госфильмофонда, вроде картин про Антошу Рыбкина, который одним прикладом, играючи побивал целый немецкий взвод. Немцы там были патологические трусы, патологические негодяи и патологические дураки. Потом вверху спохватились – если воюем с дебилами, то почему отступаем до Волги? Враг приобрел некоторые достоинство, хотя метастазы Антоши Рыбкина видны, например, в “Подвиге разведчика” или в послевоенной “Встрече на Эльбе”, где отчаянно карикатурны уже американцы.
Года не прошло после войны, как началась война холодная. Но в целом враги сделались хоть как-то сопоставимы. Хитрости и коварству противопоставлялись мастерство и мужество. Враг пересекал пограничную полосу на коровьих копытах задом-наперед, но пограничники изучали глубину следов и ширину шага и ловили шпиона в колхозе, где он уже работал учителем физкультуры и готовился извести весь рогатый скот.
Книжки серии “Библиотечка военных приключений” и снятые по ним фильмы породили анекдоты про майора Пронина и других героев, пародии вроде рассказа старого колхозника:
– Подходит ко мне корова и спрашивает: как, дескать, на станцию пройти? Я и смекнул: если корова дороги не знает, не наша это корова. Свел ее на заставу, а там уже ждут: “Здравствуйте, – говорят, – мистер Гопкинс, граница на замке!”
Позже в русском искусстве возникло целое направление, пародийно эксплуатирующее приемы соцреализма, – соцарт. В живописи – Комар и Меламид, в поэзии – Пригов. С перестройкой – Сорокин, Кибиров. Целый выводок фильмов вроде “Путешествия товарища Сталина в Африку”. На соцреалистические делянки сошла такая лавина, что, казалось, там ничего вырасти не может. Выросло.
По незатейливой форме “Мужская работа” восходит к поэтике Антоши Рыбкина, по крепкому идейному содержанию – к “Библиотечке военных приключений”. Тут враг дошел на коровьих копытах до Государственной думы и Кремля и, если бы не Карацупа из спецназа в исполнении Федора Бондарчука, извел бы весь народ. Чеченцы все беспросветно коварны и кровавы. Даже странно, что автор фильма – сын того режиссера, который вывел на экран “Неуловимых мстителей” лихо, увлекательно, легко. Здесь все уныло, скучно, тяжеловесно. “Мужская работа” проделана так топорно, что никакого более тонкого инструмента не понадобилось.
Можно сказать, что российская публика и без того смотрит массу примитивных третьеразрядных фильмов американского производства. Вернее, в стране много лет идут халтурные картины, которые в самих Штатах в кинотеатрах увидеть нельзя: затраты на прокат заведомо не оправдаются, и они выходят только на видео. Но российский зритель смотрит эти ленты вполне отстраненно, ему нет никакого дела до того, кто кого рвет на части где-нибудь в пригороде Лос-Анджелеса. И совсем иное, когда речь идет о всенародной беде – войне на собственной территории, против своих граждан, войне, которая началась уже восемь лет назад, первая, а сейчас уже три с лишним года вторая, и конца не видно. И вся страна играет в зловещие прятки с воинским призывом. Тут не отрешиться, не переключиться. Халтура “Мужской работы” выглядит оскорбительно для человеческого горя, которое обрушилось на Чечню и Россию.
Старая Рига
Программа: “Русская Латвия: специальный репортаж”
Ведущий: Мумин Шакиров
23 февраля 2003 года
Петр Вайль. Раньше, в советские времена, все-таки было непонятно – не то Западная Россия, не то Восточная Европа. Теперь-то нет сомнения, что Европа. Как некогда. Однако вот в той, моей Риге, городе детства и молодости, ощущалось по-другому. И сейчас, когда я приезжаю, испытываю странное чувство. С одной стороны, здесь каждый камень знаком и полит моим портвейном, с другой – камни эти стоят и выглядят иначе. К счастью, в Старой Риге внешние изменения не драматичны, не как в Москве, потому что удерживаются в городском контексте и не преображают, а скорее дополняют прежний облик.
Вот, скажем, на Ратушной площади возник Дом Черноголовых – это такое средневековое братство неженатых купцов, чьим покровителем был чернокожий Святой Маврикий. Это самое вычурное здание города, разрушенное войной, а теперь восстановленное просто с нуля. Рядом стоит угрюмый параллелепипед. Раньше он был Музеем красных латышских стрелков, а теперь это Музей оккупации, точнее оккупаций – и той и другой. Рижский замок, построенный когда-то для магистра Ливонского ордена, потом принадлежал лифляндскому генерал-губернатору, при мне тут был Дворец пионеров, а сейчас – резиденция президента республики. За Петропавловской крепостью, бывшей Гарнизонной, поставили памятник Анне Петровне Керн: рижским гарнизоном командовал ее муж, и сюда ей писал письма Пушкин.
Появилось множество пивных и кафе, которые мне не кажутся новыми, потому что открыты они на тех или почти на тех местах, которые мы намечали в своих фантазиях с друзьями, когда болтались по Старой Риге.
Нынешние, то есть прежние названия улиц мне не мешают, они мне были известны и раньше. Такая водилась тихая форма инакомыслия – знать досоветскую историю. Мы ее и знали. Мы гордились своим знанием всяких укромнейших уголков, неизвестных даже экскурсоводам, показывали их московским и питерским гостям. И Старая Рига не подводила. Не подводит и сейчас, она легко перебрасывает в другое время. В том, кажется, и задача, сверхзадача Старого города – дать тебе ощутить преемственность, лишить исторического одиночества, почувствовать себя звеном цепочки.
Итоги русской космической эпопеи
Программа: “Поверх барьеров”
Ведущая: Елена Фанайлова
28 апреля 2003 года
Петр Вайль. Первый человек в космосе, Юрий Гагарин, почти сразу оторвался от своего человеческого существа, сделавшись не просто мифологической фигурой, но и, больше того, именем нарицательным. Евтушенко мог о хоккеисте Боброве написать: “Гагарин шайбы на Руси” – и было ясно, что речь не столько о первопроходце, сколько об очень высоком качестве, превосходной степени вообще. На том уровне сознания закрепился весь сюжет освоения космоса, это был род высшей человеческой деятельности. Но если подросток начала 60-х не мечтал стать космонавтом, то, скорее, оттого, что не всякому позволено было о таком мечтать.