Вместе с тем от практического «застольственного» вопроса «Надо ли за вином возлагать на себя цветочные венки» (III 1), возникшего по связи с самой обстановкой симпосия, естествен переход к обсуждению теоретического вопроса «Горяч или холоден по природе плющ», чему и посвящена следующая глава III 2, вводимая формулой, показывающей, что продолжается изложение уже ранее начатой беседы. Схема развертывающегося в этих двух главах обсуждения такова. Симпосий происходит в Афинах в доме музыканта Эратона, который пригласил гостей по случаю совершенного им жертвоприношения Музам. Среди гостей врач Трифон, философ Аммоний и его молодые ученики, в том числе Плутарх. Трифон в своей речи упомянул, что Дионис был призван врачевателем «не только потому, что изобрел вино, могущественное и сладостное лекарство, но и потому, что научил почитать плющ, как умеряющий силу вина, и увенчивать им вакхантов, чтобы он своей прохладностью противодействовал чрезмерно разгоряченному опьянению». Аммоний, одобрив в целом речь Трифона, возражает против его утверждения, что плющ от природы холоден, и противопоставляет этому как общепризнанные такие проявления природных качеств плюща, которые якобы свидетельствуют об его исконной теплоте: «И даже если плющ чем-то помогает пьющим вино, то мы, скорее, скажем, что он своей теплотой раскрывает поры и тем способствует перевариванию вина». Поощряемый обоими участниками спора высказаться, молодой Плутарх уклоняется от разрешения ошибочной в самой своей постановке дилеммы, но указывает на слабость аргументации сторонника горячей природы плюща.
С иррациональным представлением о «холодности» и «теплоте» как таинственных качествах, глубоко заложенных в самой природе определенных объектов и явно не совпадающих с реально ощущаемыми признаками холодности и теплоты, мы встречаемся и в других главах той же книги. Обсуждаются вопросы «Холодно ли вино по своей природе» (III 5) и даже «Холоднее или горячее женская природа, чем мужская» (III 4). При этом оказывается, что обнаруживаемую якобы из опыта большую сопротивляемость женщин опьянению путем простых логических операций можно объяснить одинаково исходя из предположений как о более холодной природе (мнение тактика Аполлонида), так и более горячей природе (мнение врача Атриита) женского организма по сравнению с мужским.
Не лишено значения, что в обеих главах III 4 и III 5 Плутарх сам не выступает, а только передает речи других участников симпосия. В ряде случаев он и прямо противопоставляет наивным народным домыслам в области истолкования природных явлений свои здравые объяснения. Так, он дает исчерпывающий ответ на недоуменный вопрос не названного по имени приезжего гостя (VI 6), почему снег предохраняют от таяния теплым укрытием: «Удивительно, как это самое теплое оберегает самое холодное». Плутарх отвечает элементарным разъяснением двусмысленности слова «теплый»: 1) «обладающий теплом» в выражении «теплая вода» и 2) обладающий низкой теплопроводностью в выражении «теплая шуба».
Превосходный пример разумного объяснения мнимой «антипатии» содержит глава II 7, где говорится об удивительной рыбе, присасывающейся к корпусу корабля и тем задерживающей его ход. Нельзя, однако, миновать и примеров противоположного характера, когда Плутарх остается во власти примитивных, изжитых в его эпоху представлений в области естественнонаучных знаний. Яркий пример этого рода содержит глава VII 1, где Плутарх, хотя и в сдержанной форме, выступает против тех, кто упрекает Платона, сказавшего, что выпитое проходит через легкие. «Такое объяснение, — заключает проведенное собеседование Плутарх, — представляется более вероятным, чем мнение опровергающих Платона. Уловить здесь истину очень трудно, и не следовало так самонадеянно выступать против великого и прославленного философа в таком трудном вопросе, заключающем в себе столько противоречивого».
Показателен пример главы VI 4. Ссылка «приезжего гостя» на авторитет Аристотеля не позволила Плутарху довести до логического конца возникшие у него сомнения в состоятельности предложенного гостем способа охлаждения колодезной воды, и он ищет только поправок в обосновании этого способа.
Более оправданны, с учетом уровня естественных наук в эпоху Плутарха, попытки подвести какое-то реальное основание под народное поверье о существовании людей, обладающих «дурным глазом» (V 7). Разговор об этом возник на обеде у Местрия Флора, римского друга Плутарха. Флор возражает тем из гостей, которые высмеивают само представление о возможности «сглаза». Он справедливо указывает, что затруднительность уяснить физическую сущность того или иного явления еще не доказывает его невозможности, и хотя он сам лишает силы это общее положение в применении к вопросу о дурном глазе ссылкой на якобы твердо установленный факт таинственной разрушительной силы орлиных перьев, его поддерживают Плутарх, свойственник Плутарха Патрокл, молодой друг Плутарха Соклар, ровесник его сына, и зять Флора Гаий. Беседа заканчивается без окончательного вывода, как это и обычно для «Застольных бесед». Столь же неправдоподобные поверья, принимаемые участниками застолья за нечто, подтверждаемое опытом, содержат главы I 6, где говорится о лисе, которая спасается от гибели после — случайно? — съеденного горького миндаля, если напьется воды; VII 5 — об ушастых совах, которых хитроумные птицеловы так прельщают своими танцами, что те начинают подражать их изящным телодвижениям и легко даются в руки, и т. п.
Соответствует ли, и в какой степени, изложение Плутарха действительно состоявшимся при его участии застольным беседам? Постановка такого вопроса закономерна: трудно предположить, чтобы Плутарх мог, составляя свой сборник, в точности воспроизвести девяносто пять собеседований, происходивших на протяжении десятилетий, даже если допустить, что он располагал при этом какими-либо своевременно сделанными суммарными записями. Уже объем многих из этих речей, притом оснащенных литературными цитатами, не позволяет принять их за воспроизведения реально произнесенных застольных импровизаций. Но и повествовательное обрамление речей, отражающее самую обстановку и ход собеседования, как было показано[2252] на одном убедительном примере, обнаруживает использование Плутархом литературных источников при создании «Застольных бесед». Пример этот почерпнут из главы, в которой разбираются различные попытки истолкования гомеровского эпитета ζωρότερον (V 4), Участвующие в беседе друзья Плутарха Никерат, Соклар и Антипатр предлагают каждый свое понимание спорного слова, причем поэт Соклар подкрепляет свою интерпретацию ссылкой на философскую поэму Эмпедокла. И те же три объяснения в той же последовательности и со словесными совпадениями мы встречаем в компилятивном сочинении Афпнея (III в. н. э.), как даваемые не называемыми по имени «иными». Но не останавливаясь на этом, Афиней продолжает иллюстрировать употребление слов ζωρόν и ζωρότερον примерами из классической литературы и приводит относящуюся сюда цитату из сочинения Феофраста «Об опьянении», где слову ζωρόν дается то же толкование, которое у Плутарха вложено в уста Соклара, и это подкреплено теми же стихами Эмпедокла, на которые ссылается Соклар.
Сопоставляя эти данные, Хуберт приходит к выводу: 1) что источник интерпретаций, предлагаемых в рассматриваемом месте Плутарха, — Феофраст, «Об опьянении»; 2) что Афиней сначала передает эти интерпретации, сокращая их изложение у Плутарха, а затем одну из них излагает по тексту Феофраста, либо не учтя того, что κεκραμένον и ευκρατον — одно и то же, либо попросту не заметив повторения; 3) что, следовательно, Плутарх, заимствуя материал трех интерпретаций у Феофраста, который, очевидно, излагал их последовательно, с приведением подтверждающих текстов, подвергает этот материал существенной переработке, оформляя его как три реплики, распределенные между тремя собеседниками Плутарха. Закономерно, таким образом, общее заключение, к которому приходит Хуберт на основании рассмотренного примера: в «Застольных беседах» нельзя видеть документальное отражение исторической действительности. Это прежде всего художественное произведение, подчиненное требованиям диалогического жанра. Однако существенно то, что оно построено на материале воспоминаний, близких сердцу не только самого автора и не только адресата посвящения, Сосия Сенекиона, но и остальных участников этих собеседований, в основном членов родственного и дружеского окружения Плутарха. На эту сторону своих Συμποσιακά, уже затронутую в предисловии к I книге, Плутарх еще раз указывает и в предисловии к шестой: «Воспоминания об удовольствии, полученном от еды и питья, заключают в себе нечто низменное, да к тому же и зыбки, подобно быстро улетучивающемуся запаху, а философские проблемы и рассуждения не только радуют самих вспоминающих, всегда оставаясь с ними, но и позволяют им приобщить к этим отрадным воспоминаниям также и тех, кто их слушает». Отрадными делает эти воспоминания не столько философская значительность относящегося к ним предмета, сколько связь их с дружеской встречей, на которой тот или иной вопрос был предметом рассмотрения. Поэтому Плутарх дорожит возможностью подкрепить достоверность излагаемых им застольных бесед указанием на место и обстоятельства соответствующего симпосиума. Так, все действие девятой книги развертывается в Афинах на празднестве Муз; в Афинах же происходят беседы: II; I 10 — афинский поэт Сарапион справляет победу в состязании лирических хоров; III 1 — большой прием у музыканта Эрастона по случаю жертвоприношения Музам; III 2 — продолжение того же симпосия; VI — Плутарх и Сосий Сенекион присутствуют на обеде, который дает философ-эпикуреец Боэт; VIII 3 — обед у учителя Плутарха Аммония; в Элевстине: II 2 — обед у ритора Главкий по окончании элевсинских мистерий; в Дельфах: II 4 и II 5 — обед в честь поэта Сосикла, одержавшего победу в Пифийском поэтическом состязании; V 2 — выступление Плутарха на обеде у распорядителя Пифийских игр Петрея; VII 5 — обсуждение этического содержания музыки в связи с эпизодом на Пифийских играх; в Коринфе: V 3 — обед у архиерея Лукания по случаю Истмийских игр; VIII 4 — Плутарх участвует в домашнем приеме у агонотета Истмийских игр Соспид а; в Элиде: IV 2 — на обеде у Агемаха поданы трюфели необычайной величины; в Эдепсе, прославленном горячими источниками, «пристанище всей Эллады»: IV 4-6 — разговор о сравнительном достоинстве морских и земных даров природы; в Гиамиоле: IV 1 — врач Филон щедро угощает друзей по случаю праздника Элафеболий; в Фермопилах: VIII 10 — разговор с Флором о «Физических проблемах» Аристотеля (продолжение в застольной беседе у Фаворина); в Патрах у Сосия Сенекиона: II 1; в Риме: званый обед у карфагенянина Суллы по случаю приезда Плутарха после долгого отсутствия.