Уже вышло несколько экземпляров «Лаона и Цитны», когда раздались негодующие голоса, смутившие издателя Олльера. Он потребовал, чтобы были сделаны некоторые изменения. Он уверял, что резкие нападки на теизм и христианскую веру были дурно истолкованы и неуместны. Взаимные отношения героя и героини, брата и сестры, давали повод к сильному негодованию. И это правда, что в данном случае поэма Шелли являлась ярким примером спутанности революционного образа мыслей, который с помощью отвлеченных и ошибочных понятий старается разрушить общественные чувства и отношения, являющиеся прекраснейшим результатом эволюции нашей расы. Немногими взмахами пера и урезкой нескольких страниц поэма «Лаон и Цитна» была превращена в «Возмущение Ислама». Было потеряно при этом несколько замечательных строк. Но, уступив давлению общественного мнения, высказавшегося через его издателя, Шелли удалил известное этическое пятно, которое могло бы исказить художественное впечатление от его поэмы для многих из его читателей.
В течение первых месяцев 1817 года последствия неурожая тяжело отразились на бедном населении Марло, главным заработком которого служило плетение кружев. Шелли, говорит Пикок, постоянно был среди них и по мере возможности помогал в самых крайних случаях нужды. Он составил себе свою особую систему помощи: между нуждающимися он отдавал предпочтение вдовам и детям. Горе и страдания рабочих масс тяжелым гнетом ложились на его душу. Но в своем предложении ввести изменения в способ подачи голосов Шелли, «отшельник из Марло», гораздо умереннее в своих требованиях немедленной реформы, чем многие из его политических современников. На самом деле это было одним из свойств Шелли. Он был врагом насилия и бывал доволен даже малым успехом для начала, хотя его грезы об отдаленном будущем никогда не позволяли ему успокоиться на какой-нибудь временной удаче. Поэзия Шелли отражает его видения как пророка далекого золотого века. А его прозаические произведения выражают его мысли как практического деятеля. В своем «Обращении к народу» по поводу смерти принцессы Шарлотты он оплакивает смерть молодой матери и жены, но он видит горшее бедствие и заслуживающее более глубокой скорби в положении народа в Англии. Заботы Шелли о бедных, его волнения из-за его судебного дела и возбуждение, связанное с поэтическим творчеством, сильно расшатали его здоровье. Опасались даже, что в его организме появились зародыши чахотки. Он решил оставить Марло — этот город, очевидно, не был для него подходящим местожительством — и задумал попробовать пожить в Италии. Еще одно обстоятельство привлекало его туда: Байрон был в Венеции, и Шелли желал, чтобы дочь Байрона, Аллегра, ребенок мисс Клэрмонт, была отдана на попечение своему отцу. Не без колебаний мать согласилась на это. 12 марта Шелли в последний раз взглянул на английские поля и небеса. В сопровождении Мэри, маленького Вильяма, крошечной дочери Клары (родившейся 2 сентября 1817 года) и мисс Клэрмонт с ее ребенком Шелли приехал в Дувр, потом отправился на Юг и, переехав Мон-Сени, прибыл в Милан 4 апреля 1818 года.
Шелли надеялся поселиться на берегах Комо, но там не нашлось подходящего для них помещения. Они побывали в Пизе, потом в Ливорно. В этом последнем городе жили м-р и мистрис Джисборн с сыном мистрис Джисборн от ее первого брака, молодым инженером Генри Ревели. Мистрис Джисборн была старый, испытанный друг Годвина. Это была женщина с прекрасным характером — отзывчивая, скромная, образованная, с большой духовной любознательностью. Конечно, встретить таких знакомых в чужой стране являлось истинным счастьем. Лето было проведено восхитительно на луккских купаньях, под сенью зеленых каштановых деревьев, под шум Лимы, разбивающейся о свои скалы. В течение этих летних недель Шелли воспроизвел по-английски «Пир Платона» — перевод, сохранивший в себе многое из сверкающей красоты подлинника. В угоду Мэри он вернулся к неоконченной «Розалинде и Елене», начатой в Марло, и быстро довел ее до конца. Эта поэма, отчасти навеянная некоторыми обстоятельствами из жизни подруги Мэри Изабэль Бусз (урожденной Бакстер), была напечатана весной 1819 года вместе со «Строками», написанными среди Евганейских холмов, «Гимном Духовной Красоте» и сонетом «Озимандия».
Желая видеть свою дочь Аллегру, мисс Клэрмонт в августе поехала в Венецию, и Шелли с ней. Байрон дружески предложил Шелли, чтобы он и вся его семья поселились в его вилле в Эсте, среди Евганейских холмов; мисс Клермонт могла бы тогда некоторое время наслаждаться обществом Аллегры. Предложение это было принято с радостью. Мэри с детьми приехала в Эсте, но маленькая Клара опасно заболела. Необходимо было посоветоваться с врачом в Венеции. Как на беду, был позабыт паспорт, но стремительная горячность Шелли сломила сопротивление солдат. Испуганные родители прибыли в Венецию (24 сентября) только для того, чтобы услышать, что надежды нет. Через час Клара лежала мертвая на руках у матери.
Впечатления Шелли от Венеции и Байрона в этот период можно найти в его письмах и в его удивительной поэме «Юлиан и Маддало». В письмах обнажается грубая сторона жизни Байрона в Венеции. В поэме изображен портрет Байрона, нарисованный без его дурных черт и без темных красок. События, которые там упоминаются — прогулка по Лидс, великолепие заката, наблюдаемого с гондолы, посещение угрюмого острова с башней и колокольней, вид Аллегры в ее ясном младенчестве, — все это, вероятно, есть идеализация того, что было в действительности. В рассказ сумасшедшего Шелли вплетает воспоминания о своем собственном несчастном прошлом.
Но мысли его были заняты более обширными планами — трагедией «Тассо» (из которой мы имеем несколько отрывков), лирической драмой на сюжет, почерпнутый из «Книги Иова», и «Освобожденным Прометеем». В вилле Эсте было почти закончено первое действие Прометея, в первых числах октября 1818 года. Мужество героя, спасителя рода человеческого, и его конечная победа — эта тема затрагивала самые глубокие чувства Шелли и будила в нем благороднейшие силы его воображения.
На зимнее время был желателен более теплый климат, чем климат Северной Италии, и в ноябре Шелли с семьей поехал на юг. Величие Древнего Рима, сохранившееся в его памятниках, произвело на него глубокое впечатление, и он начал рассказ о Колизее, который, однако, никогда не был окончен. Но Шелли избрал Неаполь своим местопребыванием на зиму, и поэтому в конце ноября он направил туда свой путь. Нет прозы на нашем языке, более залитой сиянием и красотой, чем письма Шелли, повествующие о его посещениях Помпеи, Везувия, Пестума. Воспоминания о дне, проведенном в Помпее, появляются в его «Песне к Неаполю», написанной два года спустя. Но несомненно, что дух Шелли часто изнемогал в Неаполе; и эта тоска его нашла поэтическое выражение в одном из самых трогательных его лирических стихотворений. Весной 1819 года он вернулся в Рим, видел все процессии и обряды Святой Недели и изучал классическую скульптуру и живопись Возрождения. Второе и третье действия «Освобожденного Прометея» были написаны среди развалин Терм Каракаллы, заросших в ту пору года цветами и цветущими кустарниками. «Яркое голубое небо Рима, — пишет он, — влияние пробуждающейся весны, такой могучей в этом божественном климате, и новая жизнь, которой она опьяняет душу, были вдохновением этой драмы». Ее четвертое действие — дивное послесловие — было прибавлено в декабре 1819 года во Флоренции.
Пребывание в Риме было омрачено в июне самым тяжким горем последних лет жизни Шелли. 7 июня умер его любимый сын Вильям. Отец не отходил от него в течение шестидесяти часов агонии. Маленькое тело было погребено на английском кладбище около Porta San Paolo. Тоска Мэри не знала границ. Ей казалось, что все счастье ее погибло навсегда. Для того чтобы она могла пользоваться обществом мистрис Джисборн, они наняли на три месяца виллу Вальсовано, неподалеку от Ливорно. Здесь, на стеклянной террасе на верху дома, Шелли занимался, размышлял и купался в лучах летнего солнца. Трагедия «Ченчи», начатая в Риме и прерванная смертью сына, теперь быстро подвигалась вперед. Описание тиранической власти в лице графа и мученической силы в Беатриче, рожденной для ласки и любви, удивительно согласовались с гением Шелли. По существу человечная и реальная, драма развивается между идеальными страстями. Ужас облагораживается здесь красотой, как Шелли сам говорил это в своих стансах, внушенных «Медузой» Леонардо да Винчи. Небольшое издание этой трагедии было напечатано в Ливорно и послано в Англию на продажу, к Олльеру.
Но творчество шеллиевского чудесного года (annus mirabllis), 1819-го, еще не закончилось. Во Флоренции, куда он переехал в октябре после летнего пребывания в Ливорно, он писал заметки о скульптурных произведениях и картинных галереях. И в то же время он не забывал Англии и ее общественных и политических нужд. В своем неоконченном «Философском взгляде» на реформу он пытается исследовать причины бедствий английского народа и предлагает принять надлежащие меры. Весть о так называемой «манчестерской резне» глубоко взволновала Шелли и побудила его написать его замечательный «Маскарад анархии», в котором он увещевает своих соотечественников обратиться на путь мира и здравомыслия — единственный путь, ведущий к свободе. В своей фантастической сатире «Питер Белл Третий» он рисует Вордсворта, сделавшегося тори, как пример гения, поддавшегося притупляющему влиянию «света». Эта поэма представляет из себя образец, не совсем удачный, обращения Шелли к элементу гротескного и юмористики. Его великая «Песнь к Западному Ветру», в которой лирическая ширь сливается воедино с силой лиризма, непревзойденной еще в английской поэзии, была задумана и частью даже написана в лесу, обрамляющем Арно, в один из дней, когда осенний ветер собирал туманы и дождевые тучи. Но в воображении Шелли этот дикий осенний ветер становится предвестником весны. И наконец, в часы, когда он чувствовал себя неспособным творить, он излагал изящными английскими стихами драму Еврипида «Циклопы». Конечно, ни один поэт не одарил английскую поэзию столь богатыми дарами в течение одного только года, как это сделал Шелли в 1819 году.