— Нет. Я… — Я тянусь к его лицу. На этот раз, когда я приближаю его губы к своим, мой поцелуй медленный и нежный. — Нет. У нас всё хорошо.
— Обещать? — спрашивает он у моих губ.
Я киваю. А потом, потому что это кажется важным: — Обещаю.
Это как щелкнуть выключателем. В один момент он вопросительно смотрит на меня, в следующий момент наши руки уже друг на друге: я расстегиваю молнию на его джинсах, а он расстегивает мою блузку. Между нами нарастает жар, который заставляет нас работать бешено, неуклюже и слишком рьяно. Когда я стягиваю с него джинсы и трусы, его член выпрыгивает наружу, напряженный, выпирающий и такой твердый, что это должно быть больно. Я обхватываю его рукой, пару раз качаю вверх-вниз, и он стонет — мягкий, гортанный звук. Затем он отстраняет меня, прижимает моё запястье к стене и набрасывается на мои штаны.
Его пальцы проникают под резинку моего нижнего белья, а когда его костяшки касаются влажной ткани моих трусиков, всё, что я могу сделать, это не раздвигать ноги настолько далеко, насколько это возможно. — Пурпурные, — хрипит он, когда мои брюки стягиваются вокруг лодыжек. — Наконец-то
— Презентация сегодня. Вчера, — поправляюсь я, помогая ему избавиться от топа.
— Кстати, — говорит он хриплым голосом, — в прошлый раз ты оставила у меня свой лифчик. — Он прослеживает линию того, что на мне, но не снимает его. Вместо этого он опускает кружевные чашечки, подсовывает их под изгиб моей груди. Когда мои открытые соски затвердевают, мы оба издаем сдавленные, хриплые звуки.
— Т-ты можешь оставить его себе.
— Хорошо.
— Хорошо?
Его большой палец двигается вперед и назад по моему соску. — Он не совсем в. первозданное состояние.
Я смеюсь, задыхаясь. — Почему? Ты им пользовался?
Он не отвечает. Вместо этого он поднимает меня так, что мои ноги обхватывают его бедра, прижимая к стене рядом с дверью, хотя всего в нескольких футах от меня есть кровать, диван, дюжина предметов мебели, — а затем резко останавливается. — Ты… ты чувствуешь себя в ловушке? Это…
— Нет, всё хорошо. Идеально. Пожалуйста, просто…
Он цепляется пальцами за промежность моих трусиков, бессистемно отталкивает их в сторону, и он пробует один, два угла, которые не могут сработать, но затем он подгоняет меня, наклоняет меня, как будто я не больше куклы, и на третьей попытке он просто…
Проскальзывает внутрь. Давление колоссальное, растягивающее и жгучее, знакомое, неумолимое и прекрасное, и всё, о чем я могу думать, это то, как сильно я скучала по этому, острое ощущение чего-то слишком большого, что каким-то образом должно было поместиться внутри меня, по тому как он бормочет: «прости, пожалуйста, ещё, почти близко».
— Я скучал по тебе, — выдыхает он мне в висок, когда полностью насаживается, и звучит так, будто он сильно напряжен. — Я знал тебя всего двадцать четыре часа, но я никогда ни по кому так не скучал.
Я стону. Смущающий, хныкающий звук, который никак не может исходить из моего рта. — Для протокола. — Я чувствую себя такой полной, что едва могу говорить. — Я думаю, что секс был хорош. — Это преуменьшение. Это всё, что я физически могу сказать прямо сейчас.
— Да? — Он кусает меня за плоть между шеей и плечом — не настолько сильно, чтобы прорвать мне кожу, но достаточно, чтобы предположить, что он не полностью контролирует ситуацию. Это напоминает мне нашу совместную ночь, то, как он удерживал меня неподвижно для своих толчков, как он заставлял меня чувствовать себя одновременно сильной и бессильной. — Это хорошо. Потому что я не могу думать ни о чем другом. — Он движется внутри меня. Раз, два. Ещё раз, немного слишком сильно, но идеально. Мой лоб прислоняется к его, и он тяжело дышит мне в рот. — Три недели, и я мог думать только о тебе.
Это длится меньше десятка толчков. Его рот возле моего уха, когда он говорит мне, как я прекрасна, как он хочет почувствовать всю меня, как он мог бы трахать меня каждую секунду каждого часа каждого дня. Судороги расцветают во мне, сводят меня с ума, и я цепляюсь за его плечи, когда мой оргазм взрывается в моём теле, стирая мой разум начисто. Эрик, я прижимаюсь губами к его волосам. Эрик, Эрик, Эрик. Он стоит неподвижно, пока я выжидаю, из его горла вырывается почти беззвучное рычание, напряжение в его руках почти вибрирует. Затем, когда я почти закончил, он спрашивает:
— Должен ли я… Черт, должен ли я вытащить?
— Нет, — выдыхаю я. — Я… у нас всё хорошо. Таблетка.
Он кончает в меня прежде, чем я успеваю договорить, зарывая звуки своего удовольствия в кожу моего горла.
Мы остаемся такими, после. Он держит меня, как будто знает, что я буду шататься на ногах, если он отпустит меня, и целует меня долгие мгновения. Целомудренные поцелуи везде, куда может дотянуться, долго облизывает мою потную шею, мягкие засосы, от которых я извиваюсь и хихикаю в его объятиях. Я никогда, никогда не хочу, чтобы этот момент заканчивался. Я хочу нарисовать его, вставить в рамку, повесить на стену — на эту стену — и дорожить им, и сделать ещё миллион, и…
— Сэди? — Голос Эрика ещё ниже, чем обычно. Я счастлива, податлива и расслаблена.
— Да?
— У тебя всё ещё есть твой хомяк?
— Морская свинка.
— То же самое. Он у тебя ещё есть?
— Ага. — Я делаю паузу. — А что?
— Просто убеждаюсь, что гигантская крыса не пытается съесть мои джинсы.
Я смотрю через его плечо и разражаюсь смехом впервые за несколько недель.
Эпилог
— Хорошо, — решительно говорю я. Я смотрю сначала на свой шедевр и на остатки своего тяжелого труда, а потом повторяю громче: — Хорошо, я готова! Приготовься к тому, что ты будешь потрясен!
Секунд через пять у входа на кухню появляется Эрик, выглядящий сонным, расслабленным и красивым в своей футболке Hanes и клетчатых пижамных штанах. — У тебя тесто на носу, — говорит он, прежде чем наклониться вперед, чтобы поцеловать его. Затем он садится напротив меня, на другой стороне острова.
— Хорошо. Момент истины. — Я подвигаю к нему маленькую фарфоровую тарелку. Сверху лежит круассан — плод моих многих, многих трудов.
Так. Много. Трудов.
— Выглядит неплохо.
— Спасибо. — Я сияю. — Сделано с нуля.
— Я вижу. — С легкой улыбкой он смотрит на то, как три четверти его кухни покрыты мукой.
— Мой кулинарный гений, по-видимому, немного хаотичен. Давай, попробуй.
Он берет круассан своими огромными руками и откусывает. Он жует одну, две, три, четыре, пять секунд, и мне, наверное, следует дать ему ещё немного времени, но мне просто не терпится спросить: —Тебе нравится? Это хорошо?
Он жует ещё немного.
— Удивительно? Фантастика? Вкусный?
Ещё жует.
— Съедобный?
Жевание прекращается. Эрик кладет круассан обратно на стол и глотает один раз. С заметным трудом. Затем запивает всё это глотком кофе.
— Ну? — Я спрашиваю.
— Это…
— Это не может быть плохо.
Тишина.
— Верно?
Он наклоняет голову, задумчиво. — Может быть, ты перепутала соль и сахар?
— Нет! Я. Он хуже, чем у Фэй? — Он думает об этом. Вот и весь ответ, который мне нужен. — Я ненавижу тебя.
— Есть немного. уксусного послевкусия? Может быть, ты добавила это вместо воды?
— Что? — Я хмурюсь. — Я думаю, проблема в тебе. Я думаю, ты просто не любишь круассаны.
Он пожимает плечами. — Да, может быть, дело во мне.
Кот прыгает на остров. Он осторожно обходит наши кружки и с любопытством нюхает круассан Эрика. — О, приятель, нет, — шепчет Эрик. — Ты не хочешь этого делать. — Кот осторожно лизает. Затем он поворачивается ко мне и смотрит с ужасающим, предательским выражением лица.
Эрик даже не пытается сдержать смех.
— Я ненавижу тебя. — Я закрываю глаза, потихоньку планируя убийство, хаос и множество жестоких сценариев мести. Я испорчу его майки. Я налью соевый соус в его шоколадное молоко. Я приберегу пуховое одеяло на следующие десять ночей. — Я ненавижу тебя, — повторяю я. — Я ненавижу тебя, так сильно.
— Неа. — Когда я открываю глаза, улыбка Эрика теплая и мягкая. — Я так не думаю, Сэди.