– Ага, или анчутки кожу сняли, а голову водяным подарили, нелюдовская романтика, мать ее так.
– Я с тобой! – Бернадетта вскочила.
– Там деревенщины и навоз, – напомнил Бучила.
– Ничего, потерплю! Скучно одной! Я быстренько!
Быстренько растянулось на час. Графиня вертелась у зеркала, привезенного с собой, примеряла наряды, фыркала, сетовала на скудность походного гардероба, советовалась с Рухом, делала все наоборот и снова советовалась, наконец остановившись на приталенном охотничьем костюме, высоких ботфортах с пряжками и широкополой шляпе.
Так и выдвинулись: впереди горделиво задравшая острый нос Бернадетта, за ней Рух и последней притихшая в обществе ведьмы Дарья. Солнце нещадно пекло, Бучила натянул капюшон на глаза, расслабился и прошляпил опасность. Из леса навстречу вышли три огромные собачины породы «огромная страшная слюнявая мразь», в шипастых ошейниках и кожаных доспехах, прикрывающих мускулистые, покрытые шрамами тела. Псины угрожающе зарычали, скаля клыки. Рух оскалился в ответ, но впечатления на животинок почти что не произвел. Обычно зверье разбегалось от упыря, едва почувствовав запах, а эти псины хоть и испугались, но давать заднюю не спешили. Тупые какие-то…
– Девочки, без резких движений. – Бучила прикрыл женщин собой и засюсюкал: – Собачки, собачки, мои вы хорошие.
– Сейчас я их успокою. – Лаваль подняла руку, готовя заклятие.
– Не надо, – попросил Рух. – Подумаешь, рычат, ничего страшного.
– Будешь до вечера с ними в гляделки играть? – фыркнула ведьма.
Ответить Рух не успел – на обочине появились два опасного вида мужика в кольчугах и дубленой коже. Тот, что повыше, наставил Бучиле в живот арбалет. Второй, с жутким шрамом через всю рожу, требовательно спросил:
– Кто такие?
– Тебе что за дело? – набычился Рух. Еще не хватало, чтобы всякая приблудная шваль вопросы тут спрашивала у честных людей.
– У меня рука затекла, – пожаловался высокий. – Ща случайно болт в пузо пущу.
– Знаешь, кто я? – вмешалась графиня.
– Шкура в шляпе? – Мужик со шрамом презрительно сплюнул.
У Бернадетты нехорошо потемнели глаза, Бучила обреченно вздохнул, приготовившись к смертоубийству. За поворотом застучали копыта, по дороге двигались конные числом около десяти, вооруженные до зубов, одетые в кожу и стальные кирасы. Передовой – худощавый с тоненькими усиками хмырь, красуясь перед бабами, поднял на дыбы вороного жеребца. Весь такой расфуфыренный, в черном мундире, богато украшенном серебряным шитьем, высоких сапогах, с двумя пистолетами и палашом.
– Что тут, Яков? – голос усатого отдавал сталью.
– Личности подозрительные, – отозвался грубиян со шрамом. – Вот, задержали.
– Задержали, – передразнил усатый. – Ты, харя, не видишь благородную даму? – Он приложил пальцы к шляпе с ободранным пером и представился, обращаясь исключительно к Бернадетте: – Ротмистр Александр Вахрамеев, пятый рейтарский, Черная рота.
Бучила посмотрел на хлыща искоса. Надо же, Черная рота, в душу ети, только их тут для полного счастья и не хватало. Особое подразделение Новгородской республики: охота на приблудную нелюдь, выслеживание инакомыслящих, подавление бунтов и крестьянских восстаний. Изуверы, мучители и палачи. Сброд, готовый к самой грязной работе. Ими даже армейские брезгуют. Надо держать ухо востро. Теперь ясно, почему псины не испугались вурдалака – натасканы любую нечисть клочьями грязными рвать.
– Бернадетта, графиня Лаваль. – Ведьма обворожительно улыбнулась.
– Весьма рад встрече, сударыня. – Ротмистр поклонился в седле. – Могу увидеть дворянскую грамоту? Прошу прощения, сударыня, служба.
– Понимаю. – Лаваль расстегнула верхнюю пуговку камзола, демонстрируя нежные полушария белых грудей, и извлекла гербовый дворянский знак на цепочке, золото и эмаль, щит с алой розой, поддерживаемый орлом и грифоном. Тонкая и искусная работа, подделать которую практически невозможно.
– Еще раз прошу простить мою наглость, сударыня. – Вахрамеев остался доволен увиденным. – Гуляете?
– Приобщаюсь к жизни простого народа, а тут ужасные собаки и еще более ужасные неотесанные мужики. – Графиня ткнула пальцем в Якова и наябедничала: – Вот этот меня оскорбил.
– Матушка, не вели казнить, обознался. – Яков рухнул на колени.
– По морде деревенщину угостите, сударыня, – разрешил ротмистр. – Дурак, какой с него спрос? Вы уж простите великодушно его.
– Да чего уж, прощаю, – отмахнулась графиня.
– А это с вами кто, челядь? – Ротмистр небрежно кивнул на Руха и Дарью.
– Жена бортника местного, Дарья, а я Заступа села Нелюдово, Рух Бучила. – Рух снял капюшон. Всхрапнули кони, люди взволнованно зашумели, лязгнула сталь.
– Упырь? – прищурился Вахрамеев.
– Вурдалак.
– Заступа?
– Мне повторить?
– От митрополита разрешение есть? – Ротмистр опустил ладонь на рукоять палаша.
– Не, сам по себе херней тут страдаю и кровь у младенчиков православных пью, – отозвался Бучила и тут же успокоил: – Закон знаю, все честь по чести. Поезжай со сворой в Нелюдово, старейшины подтвердят, у них и бумага красивая с печатями есть.
– Печать есть, толку нет, – фыркнул ротмистр. – Заступа, говоришь, а нечисти вокруг села безмерно развел. Никита!
Замерший за офицером всадник пустил коня на три шага вперед и резко взмахнул рукой. Бучила не шелохнулся. Нечто круглое описало дугу, шмякнулось о землю и подкатилось к ногам. Рух поморщился. Вершках в трех от носков сапог застыла отрубленная голова, уставившись на упыря круглыми разноцветными глазами навыкате. Уши оттопыренные и круглые, нос как брюква, лицо морщинистое, задубелое, похожее на стариковское, только голова меньше человеческой раза в два. И борода из колосьев, вымокших в ярко-алой крови.
– Это полевик, – слегка охрипнув, сказал Бучила. – Опасности от него никакой: хлеб охраняет, скотину на пастбище бережет, если и шалит, то без злобы.
– А мне без разницы, – поджал губы Вахрамеев. – Всякая нечисть будет истреблена. Всякая, слышишь, упырь?
– Слышу, – кивнул Бучила, собираясь в комок.
– Я за него ручаюсь, ротмистр, – поспешно вклинилась Лаваль.
– Воля ваша, сударыня. – Вахрамеев прикрыл блудливые глазки. – Путешествуйте в ненадежной компании сколько угодно, но я обязан предупредить – в окрестностях замечены падальщики.
Бучила напрягся. Безоблачный летний день приобрел тошнотворные ароматы свернувшейся крови, горелых костей и тухлого мяса. Падальщики. Болезнь, взявшаяся из ниоткуда лет двести назад. Первая вспышка в Ливонии, вторая в Московии и дальше по всему свету. Кто-то говорил, зараза в воздухе, кто-то – в воде. Люди в одночасье сходили с ума и убивали сохранивших разум родичей, соседей, друзей. Безумцы вымазывались кровью, пожирали еще живые тела и сбивались в стаи подобных себе. Дикари, человекоядцы и трупоеды, уничтожающие все на пути. Новый бич божий. Падальщики появлялись из предрассветной дымки, убивали, насиловали и грабили, оставляя после себя пепелища и голые кости. Так близко к Новгороду ни разу не появлялись – и вот тебе на.
– Откуда? – спросил Рух, чувствуя горький привкус на языке.
– Пятнадцатого числа у Заборья накрыли огромную стаю, – сообщил ротмистр. – Образин двести, с бабами и детьми. Перлись в сторону Старой Руссы. Лесная стража их выследила, а мы прижали ублюдков к реке и посекли. Две Черные роты и драгунский эскадрон из полка князя Багге. Славное было дело, доложу я вам, господа. Не поверите: рука устала рубить. Сущие дьяволы! Бросались как одержимые, ни страха, ни самосохранения. Наших полегло восемнадцать человек. Поручика Зимина на моих глазах разорвали в куски вместе с лошадью, до сих пор как глаза закрою, красное все. А он мне двести гривен остался должен, прохвост. Падлятины накрошили изрядно, но десятка три прорвались и ушли по воде. Сукины дети! Третий день в седле из-за них, задница ноет, простите, сударыня.
– Ничего не слышал, – признался Бучила. За потрахушками забыл обо всем. А если бы дикари приперлись в село? Вот тебе и Заступа…
– Неудивительно. – Ротмистр развернул коня. – Потрепали их крепко, тихо идут, держатся вдали от деревень и дорог, хотят в Гиблые леса утечь и раны в тайных укрывищах зализать. Одного не пойму: опережали нас на два дня, а сегодня след свежий совсем, будто приклеились здесь.
– Действительно странно, – согласился Бучила. Лес вокруг Рычковского хутора большой и дремучий, но Гиблым лесам не чета. Прятаться тут долго не выйдет. Пара пехотных полков прочешут вдоль и поперек за три дня.
– Падальщиков меньше десятка, но вам, сударыня, лучше вернуться в село, – посоветовал ротмистр.
Лаваль вопросительно посмотрела на Руха. Бучила на мгновение задумался. С падальщиками шутки плохи, с другой стороны, дело есть дело, а упырь и ведьма способны управиться с десятком помешанных дикарей. Можно рискнуть. И сказал:
– Безумцы, поди, разбежались при появлении доблестного ротмистра, и мы в полной безопасности. До хутора рукой подать.
Вахрамеев закатил глаза.
– Ну вот видите, ротмистр, никакие людоеды нам не страшны, – улыбнулась графиня.
– Позвольте сопроводить вас, сударыня! – Ротмистр, видимо подцепив романтическую лихорадку, решил идти до конца.
– Разрешаю. – Ведьма явно упивалась вниманием.
– Прошу ко мне. – Вахрамеев вытянул руку и приказал: – Яков, помоги даме!
Незадачливый Яков хлопнулся на четвереньки, графиня легонько оттолкнулась от его спины и взлетела в седло. Ротмистр усадил Лаваль перед собой, бережно придерживая за талию. Кавалькада развернулась, взметнув облако пыли. Рух прикрылся ладонью и отвернулся, только тут заметив Дарьины зареванные глаза.
– Ты чего? – Рух потащил бабу за удаляющейся Черной ротой. Слышались молодецкие выкрики ротмистра и жеманный смех графини Лаваль.
– В-варьку падальщики з-забрали-и. – Дарья завсхлипывала. – Они, проклятущие, вокруг дома и шастали-и…
– Ну это вряд ли, – успокоил Бучила. – Не в привычке у них под окошками выть. У падали в башках насрато крепко, человека завидят – сразу режут в куски. Эти, хоть по словам нашего ротмистреныша, и осторожные, но не до такой же степени, чтобы одинокий хутор с бабами и детьми стороной обойти. Нет, не они это.