и терпкий запах порохового дымка.
Насильника смело с жертвы и отшвырнуло с кровати на стену. Второй кусок раскаленного свинца угодил державшему Настю куда-то в плечо, выпавший нож серебристой рыбкой запрыгал по полу. Рух никогда не был хорошим стрелком, а тут не иначе как повезло…
– Заступа, берегись! Зас…
Бучила краем глаза увидел перекошенную мордочку Васьки. Черт оттолкнул его в сторону, а сам странно дернулся, охнул и стал оседать. Из темного угла метнулась неуловимая тень. Разбойник, оставшийся до поры незамеченным, напал сбоку, и не подоспей Васька, Рух бы горя полной ложкой хлебнул. Узкое трехвершковое лезвие на длинной рукояти со свистом рассекло дымные завитки. Бучила парировал молниеносный выпад пистолем, сталь противно скрежетнула о сталь. Он ударил в ответ без особой надежды попасть. Противник, легкий, пружинистый, быстрый, отскочил и секанул снизу вверх, распустив Руху любимую медвежью шкуру от паха до середины груди. Еще чуть, и кишки с причиндалами пришлось бы с пола в ведро собирать. Бучила вновь отбил клинок пистолем и, изловчившись, саданул противника в голову, а когда тот предсказуемо увернулся, угостил сапогом. Достал самым краешком, со злорадством услышав треск сломанных ребер. Супостат согнулся в три погибели и отступил, выставив дрожащий клинок. Рух, жутко осклабившись, шагнул следом.
– Хватит, довольно! – Между ними возник разбойник, зажимавший раненое плечо. Сквозь пальцы текли кровавые ручейки. Голос показался знакомым. – Прекратите!
Раненый поспешно сорвал маску, и Рух удивленно присвистнул.
– Ого, наш пострел везде поспел!
Перед ним, покачиваясь на нетвердых ногах, стоял дамский обольститель Гришка Пронин, бледный, с запавшими глазами и закушенной от боли нижней губой. Бучила глянул на ловкача с длинным клинком и сказал:
– А это, я полагаю…
– Зарни. – Женщина стащила звериную маску, и Рух увидел жуткое месиво вместо лица. Старые шрамы уродливыми буграми покрывали щеки и лоб, рассекали надвое нос, рот оттянулся на сторону, вместо левого глаза зияла дыра. Правый горел чистой ледяной синевой. Когда-то она была прекрасна.
– Ого, а говорят, это я страшный, как задница Дьявола, – поперхнулся Бучила. – Смотрю, вы тут как-то по-особому празднуете, с выдумкой и размахом.
– Я могу объяснить, – выдохнул Гришка.
– Ну попробуй. Какая причина не снести твоей бешеной суке башку? Нет, я, конечно, слышал, что в Новгороде богатеи совсем умом тронулись, игрища развратные устраивают, жен трахают при мужьях, пиратами наряжаются и, хм… на абордаж друг дружку берут, но тут ведь явно не то. – Рух, не выпуская из виду сладкую парочку, окликнул за спину: – Василий, ты как?
– Ж-живой, – без особой уверенности отозвался черт.
– Хорошо. – Бучила милостиво кивнул. – Давай, Гришенька, объясняй.
– Я пришла за ним. – Зарни ткнула пальцем в обмякшего Якова. – Зло должно умереть.
– Да нет же, – отмахнулся Бучила. – Яшка сволочь и крохобор, каких поискать, но никакой не злодей.
– Зло носит маски, – голос Зарни был печален. – Я родилась у подножия древних гор Из, вы зовете их Камнем или Уралом. Первая красавица Пармы, все окрестные князья набивались в мужья. Мой отец был колдуном-памом, ублажал духов и просил защиты у могучего Ена, создателя жизни. Когда мне исполнилось четырнадцать зим, к нам пришли с заката трое мужчин, высоких, бородатых, красивых. У них была необычная одежда, странные вещи и палки, плюющиеся огнем. Они были веселы и добры, дарили бусы и щедро наливали вина. Мы приняли их, делили с ними пищу и кров. Мужчины хотели золота, шесть месяцев они провели в горах, но Камень не любит чужаков, и они вернулись ни с чем, голодные, исхудавшие, злые. Отец сказал им: «Священные горы Из не приняли вас». Мужчины озверели и накинулись на отца, требуя золота. Отец отказался, ведь все золото в святилище принадлежало великому Ену. Тогда они стали насиловать меня у него на глазах, раз, второй, третий, пока я не перестала считать и дышать. Этого было мало, и тогда добрые люди с заката исполосовали мне грудь и лицо. – Зарни коснулась безобразных шрамов. – Резали, насиловали и били, пока отец не стал говорить. Они забрали золото, убили отца, а меня бросили умирать. Но я выжила, темный бог Омоль помог мне. Я стала изгоем, мной пугали детей. Своих детей я иметь не могла, все внутри порвано и уже не срослось. С тех пор прошли два по десять и еще четыре зимы. Все это время я искала добрых бородатых людей. И нашла.
Зарни замолчала, гордая, суровая, прекрасная даже в уродстве. Пальцы на рукояти оружия побелели.
– Постой. – Рух посмотрел на связанного купца. – Хочешь сказать, Яшка из тех добрых людей?
– Спроси у него.
Бучила выдернул кляп, Яков зашелся кашлем, роняя слюни на бороду.
– Красавица правду сказала? – ласково поинтересовался Рух. – Только не смей врать мне сейчас.
– Мы… мы не хотели, так получилось, – выдохнул Бык. – Разумом помутились, Прохор предложил, а мы и рады… Каюсь, каюсь всю жизнь, и прощения нет!
– А я гадал, чего ты боишься. – Рух качнул головой. – Теперь понятно, откуда у тебя капитал. Кровавое золотишко. Значит, те двое, ростовщик и помещик, дружки твои, Яш? Подохли, тут ты и затрясся за жизненку свою. Одна грязная тайна у вас.
– Не дружки они мне, – крикнул Бык. – С той поры пути разошлись, каждый своей дорогой пошел.
– Как ты мог, отец, как ты мог! – Настя забилась на полу. – Как ты мог!
– Бес попутал, – взвыл Яков. – Виноват я, как есть виноват. Ты меня знаешь, Заступа, нищих привечаю, церкви строю, приютам с сиротками денег даю. Раскаялся я!
– Это вернет ей отца и лицо?
– Нет. – Яков отвел глаза. – Не вернет.
Бучила перевел взгляд на Гришку.
– С этими ясно, а вот ты каким боком сюда?
Гришка передернулся и ответил:
– После того случая, ну, ты знаешь, я сбежал, на каторгу не хотел, скучно больно уж там. Болтался говном в проруби и сам не заметил, как с меховым обозом до Перми Великой дошел. Места дикие, необжитые, а народ хороший, бесхитростный, таких и обманывать жаль. Зверя бил, золото мыл, в горах зеленый камень разыскивал. Понял: раньше неправильно жил.
– А теперь правильно? Убиваешь, насилуешь, грабишь, во благодать.
– Они заслужили. – Гришка исподлобья глянул на Якова. – Я встретил Зарни, она спасла мне жизнь, а потом рассказала, как было. Она хорошая, ты на лицо не смотри. И я решил ей помочь.
– Я по лицу никогда не сужу, не с моим рылом. И да, они заслужили, – согласился Рух. – А баба, снасиленная, заслужила? А парни, которые мертвяками лежат? И другие, ведь были другие?
– Были, – с вызовом выкрикнула Зарни, корча уродливое лицо. – Помнишь, как в вашем Писании сказано? Око за око, зуб за зуб. Моя месть требует крови.
– Ох, ну и умеете испортить вы Рождество. Теперь ясно, зачем был тот цирк в Ерофеевом кабаке – хотели, чтобы как можно больше народу запомнило, будто пили вы всю ночь напролет. А когда исчезли, никто бы не заметил и не вспомнил потом. Хитро придумано, – одобрил Рух и принялся заряжать пистолеты.
Зарни дернулась, поднимая клинок.
– Стой где стоишь, – мягко посоветовал Рух. – Успокаиваюсь я так, а то после ваших баек прямо не по себе. Хрен знает, от кого беды ожидать. Тем более вдруг какой злодей ворвется в наш круг насквозь невиновных и хороших людей.
– Не надо, Зарни, хватит, – дрогнувшим голосом попросил Гришка.
– У меня последний вопрос, – сказал Бучила. – Те твари в селе – ваша работа?
– Моя. – Зарни сверкнула единственным глазом. – Нужно было отвлечь людей и тебя, Тот-кто-умер-но-все-еще-жив. Не надо было наниматься в охрану к моему врагу, ты сам виноват.
– Ну уж, как вышло.
– Раз ты здесь, что-то пошло не так, – прошептала Зарни.
– Это из-за козы, – улыбнулся Бучила.
– Какой козы?
– Да забудь. Что за твари?
– Это виркули. – На безобразном лице Зарни играла жуткая кривая улыбка. – Великий Ен научил людей прятать злых духов в глиняные горшки. Я прихватила с собой нескольких и не прогадала.
– Ты подселила злых духов в живых людей?
– Злой дух, жаждущий крови, и живая плоть, – кивнула Зарни. – Запретное колдовство, после которого мою душу ждет вечная мука в болоте Сир-ю. Это мой выбор и больше ничей. Моя боль.
– Я раньше не видел таких, – признался Бучила.
– Ты ничего не видел, – сказала Зарни. – Здесь, в закатных землях, магия слаба. Позволь закончить с купцом и уходи со мной, ты узришь древние горы Из, растущие от корня земли, бескрайние топи Сямэй-нур, в которых гниют и барахтаются тысячи живых мертвецов, и развалины древнего города Курэг-кар, полные сокровищ и призраков.
– И надо всего лишь позволить тебе убить купца и надругаться над женщиной? – Рух посмотрел на Настю, рыдающую в углу. – А девчонке ты обезобразишь лицо?
– Око за око, – напомнила Зарни.
– Только не сегодня, – глухо возразил Рух. – Не в этот день. Хватит крови, твоя месть удовлетворена, двое твоих врагов мертвы, третий перед тобой. Он заслужил свою смерть, спору нет. Но не будь как они, Зарни, будь выше, подари ему жизнь.
Зарни долго смотрела на притихшего Якова, а потом сказала:
– Ты прав, Тот-кто-умер-но-все-еще-жив, я – не они. Я другая, я Зарни из рода Эрсуль. Цена уплачена, теперь я уйду.
– Милостивица, милостивица, – завыл Яков. – В ногах у тебя валяться буду, в ногах, прости дурака! Денег сколько хочешь проси!
– Запихай деньги себе в задницу, Яш, – посоветовал Рух. – Прощай, Григорий, прощай, Зарни, лихом не поминайте. Проваливайте, и чтобы я вас больше не видел.
Гришка выскочил первым, Зарни кивнула Бучиле и повернулась к дверям. Рух поднял пистолет и выстрелил уходящей женщине в спину. Зарни всплеснула руками и упала ничком, выронив страшный клинок. Наверное, если бы Рух умел плакать, он бы заплакал, не стесняясь показать слезы и мимолетную слабость. Но слез не было, была только черная ноющая дыра вместо души.
– Зарни! – Гришка волком метнулся обратно. – Зарни!