– Голову на отсеченье даю.
Фрол чуть помолчал, водя пальцем по столу, и сказал:
– Не знаю, Заступа, не по моим то мозгам. Мне вражину покажи, я ее как клопа раздавлю. А думы думать, эт не по мне. Ты лучше скажи, вот Снегурочка, дух лесной из девки убитой. И откуда столько девок убитых в лесу?
– То история давняя и не особо приятная, – отозвался Бучила. – Раньше выбирали красивую девку и в самый разгар зимы увозили в чащу. Иные сами отдавались, нам теперь не понять. Считалось, это убережет от лютых морозов и нечисти, ублажали старых богов, торопили весну.
– Помогало? – едва слышно спросил Фрол.
– Когда как, – неопределенно пожал плечами Бучила. – И смотря с какой стороны поглядеть. Я так смекаю, богам на такие штуки плевать. Но людям надо во что-то верить, особенно если вокруг наполненный ужасами, несущий смерть и забвение лес. Так и жили, пуще всего страшились умертвий и сами их плодили, не нам судить и уж точно не мне. С тех пор и бродят мороки загубленных девок, пытаются согреться, ищут крови живой, озлобленные, несчастные, потерявшие память. Нынче, слава богу, их мало осталось, и вот тебе на.
– Она, выходит, не виновата ни в чем? – Фрол поднял глаза.
– Лиса виновата, если курицу душит? Волк виноват, выедая у козы потроха? – спросил Рух. – Просто иначе не могут, в этом их жизнь. Так и Снегурка, зверь своей сутью, не ведающий, что он творит. Мечется, стонет, ищет тепла, а находит только стылость и тлен. И попомни меня, у сказки этой поганой не будет счастливого нравоучительного конца. Изведем девку ледяную, и душа освобожденная прямиками сверзится в Ад, где стократ большей муки хлебнет. И только Конец Света освободит. Может, оттого его многие торопят и ждут? Может, слишком много невинных в Пекле горят?
– Ты речи крамольные брось, – поежился Фрол. – Не дай Бог услышат чужие, вместе на церковный суд загремим. Лучше скажи, что задумал? Ведь по глазам вижу, пакость готовишь.
– Пакость будет, по пакостям я огромный мастак, – хищно улыбнулся Бучила. – До вечера отлучусь, а ты, друг мой ситный, проследи, где охотнички драные будут Снегурку ловить.
Бледное, похожее на прозрачную льдинку, зимнее солнышко окрасило закат фиолетовой марью и утонуло в бескрайних снегах, уступив напору бархатистой пепельной темноты. Дым из труб столбами утекал в морозные небеса навстречу матово стекленеющим звездам. В крохотных оконцах угасали огни, Нелюдовом овладевала стылая ночь, зябко кутаясь в искрящийся вьюжный платок.
Рух Бучила поднялся на занесенное пушистым снегом крыльцо и тихонечко постучал. Дверь открылась почти сразу, будто Фрол поджидал.
– Ты, Заступа?
– Я. Проследил?
– Проследил. Граф со сворой к старикам Митиным с час тому как зашел и остался. Мои люди приглядывают издалека. На кой им бабка с дедом, никак в толк не возьму… Заступа! Заступа!
Рух не слушал и не оглядывался, устремившись по улице на другой край засыпающего села. Сука, сука, сука! Как Донауров с компанией узнали про Митиных? Крайне неприятно думать, что есть кто-то на свете не глупее тебя. Прямо чешется из-за этого в самых неприличных местах. Нет, но как? Как чужие люди в немалом размером селе смогли за пару дней безошибочно вычислить стариков? При этом никакого открытого розыска не ведя? Это что за фокусы? Фокусникам таким поиметым руки надобно отрывать. Угадали? Да как? Как? Ведь ни словечком не проболтался, даже Фролу ничего не сказал. Старики протрепались? Тоже сомнительно. Тайна у них страшная и опасная, такая если и открывается, то попу на смертном одре. Глупости это, глупые глу-пос-ти. От тревожного предчувствия по спине бежал холодок. Ловля Ледяной бабы стремительно превращалась в клубок мерзких загадок и тайн.
Рух прибавил шагу и почти побежал, путаясь в балахоне. В темноте замаячила крыша избы стариков Митиных, и Рух увидел в проулке карету на полозьях, запряженную парой фыркающих коней. На дверце нарисован рыцарский щит со звездами и рогатой бычьей башкой. Ого, никак Донауровых герб? Бучила устремился к карете.
– Стой, куда прешь? – Навстречу вышли двое в теплых плащах и меховых шапках. Рожи разбойничьи, глаза внимательные, у одного в руках кавалерийский карабин, у второго волкомейка с широким стволом. Третий сидел на облучке, баюкая на коленях укороченное ружье. Четвертый прогуливался сзади кареты.
– Граф тут? – миролюбиво поинтересовался Бучила.
– Кто спрашивает?
– Заступа тутошний.
– Тебя звали?
– Меня не зовут, я сам прихожу. – Рух сладко зажмурился, представив, как сносит поганцу башку. Нет башки – нет идиотских вопросов. И повысил голос: – Эй, там, в корыте, хозяин дома? Псов отзови, а то я от шерсти чихать начинаю всегда.
Дверь с гербом приоткрылась, и Бучила увидел холеное лицо Михаила Сергеевича. В глубине кареты белела крысиная мордочка Карла Альбертовича. Дядюшка расплылся в фальшивой улыбочке:
– Ах, это вы, уважаемый Заступа! А мы тут томимся в ожидании красивой развязки.
– Племянничек где?
– В той уютной развалюшке, – дядюшка указал на дом стариков Митиных. – Только тсс, пожалуйста, тише, у Сашеньки там засада.
– Ясно. – Бучила двинулся к дому.
– Я бы не советовал! – окликнул в спину Михаил Сергеевич. – Там весьма опасно. А у нас тепло, бутылочка французского коньяка и приятная компания.
– В гробу я видал вашу компанию, – пробурчал под нос Рух, пересек улицу, скрипнул калиткой и медленно отворил обитую изнутри дерюгой дощатую дверь. В избе пульсировала холодная мрачная темнота, чуть разбавленная слабым светом лампадки в красном углу. Из темноты Бучиле в лицо приветливо уставилось пистолетное дуло.
– Ты? – удивился Старостин и нехотя убрал пистолет. Помимо него, в горнице расположились слегка побледневший граф Александр Донауров и два незнакомых мужика, увешанных оружием с ног до головы. Один высокий и тощий, второй коренастый и плотный, оба в кожаных кирасах и круглых металлических шлемах. Угу, как будто от Снегурочки дребедень эта спасет.
– А кого ждали, бабу с караваем? – Бучила по-хозяйски огляделся. – Старики где?
– Т-там. – Донауров, отчего-то заикнувшись, кивнул на дверь, ведущую на скотный двор.
– Постой, вы их как приманку используете? – напрягся от дурной догадки Бучила.
– Используем, и с успехом, – кивнул Донауров. – Снегурка явится родителей спасать и попадет в сеть из крапивной пряжи. Тут и поймаем.
– Из какой, сука, пряжи? – удивился Рух.
– Из крапивной, – немного растерялся граф.
– Ты откуда взял эту сеть?
– Карл Альбертович посоветовал верное средство, – ответил Донауров.
– Ах, ну если Карл Альбертович, то тогда да. – Бучила надрывно вздохнул. Части разбитой мозаики потихонечку складывались. Картинка выходила паскудная. Он распахнул дверь на крытый двор и почувствовал, как кружится голова. На стене висела тускло горящая лампа, заставляя темноту в помещении расползаться клочьями и жаться в углах. На стропилах покачивались в петлях бабка Матрена с дедом Кузьмой. Синие перекошенные лица, выпученные глаза, свесившиеся почерневшие языки. Еще утром живые, защищающие странную дочку и добытого счастья кусок, а теперь вздернутые, как последние шелудивые псы. Маленькие, беззащитные, мертвые. Вместе и навсегда. Рух утробно сглотнул, вернулся в избу и бросил в стылую темноту, не обращаясь в сущности ни к кому и обращаясь ко всем:
– Какая мразь это сделала?
– Это не мы, – поспешно открестился Донауров.
– Поди сами повесились, – скабрезно вставил Старостин, незаметно вклинившись между Рухом и графом.
Бучила молниеносно сцапал Старостина за горло левой рукой. Отставной прапорщик захрипел и безвольно обмяк.
– Повтори, – мило улыбнулся Рух. У Старостина подломились колени. Мужики поспешно взяли Бучилу на прицел, но он и ухом не повел.
– Это не мы, – испуганно повторил Донауров. – Слово дворянина.
– Тогда кто? – Рух чуть ослабил хватку. Не верить графу причин не было. Дворянин просто так словом кидаться не будет, особенно из-за такой мелочи, как пара мертвых крестьян.
– Не знаю, – отозвался граф. – Мы пришли, они висели уже. Думаешь, мне самому это нравится? Может, и правда сами? Осознали, что натворили, или суда испугались, чернокнижие лютой смертью карается, и лучше уж так…
– Откуда узнали про стариков? – Рух позволил Старостину дышать.
– Карл Альбертович их отыскал, – признался Донауров. – Я его для этого и держу.
– Карл Альбертович, значит. – Рух почему-то совершенно не удивился. Очередной кусочек занял место в гнусной мозаике. Бучила тут же насторожился, чувствуя, как по спине когтистыми лапками побежал пронзительный холодок. Со скотного двора донесся приглушенный жалобный плач. Донауров прислушался и, изменившись в лице, прильнул к стене, из которой был вырублен кусок бревна в ладонь шириной. Бучила разжал руку, едва живой Старостин упал на пол и принялся хватать воздух ртом.
– Отойди, твое сиятельство, – прошипел Рух, оттирая графа плечом и заглядывая в дыру. Анна стояла на коленях перед повешенными и беззвучно рыдала, подрагивая плечами. Чудовище в образе прекрасной женщины оплакивало несчастных, доведенных одиночеством до страшного преступления стариков. Что это было, морок черного колдовства или что-то иное? Жалость, благодарность, любовь? Что связало лесного кровожадного духа с бабкой Матреной и дедом Кузьмой? Ответа не было. Случившееся не получалось измерить, понять или логично обосновать. Оставалось верить глазам. Снегурочка плакала, тонкими ломкими руками обнимая ноги людей, подаривших ей новую жизнь.
Сбоку заскребся неугомонный граф, жарко и влажно дыша в затылок, и Бучила посторонился. Донауров приник к отверстию, едва слюни не пуская от возбуждения. Смотрел недолго, затем повернулся – в глазах застыл лихорадочный блеск. Он справился с рвущимся дыханием и оживленно зажестикулировал мужикам. Высокий опрометью сорвался с места и тюкнул топориком по веревке, перехлестнутой через балку под потолком. Лезвие с глухим стуком увязло в бревне, веревка оборвалась и длинной змеей улетела во тьму. Рух успел прижаться к дыре и увидел, как с потолка на Снегурочку обрушилась сеть.