Человек возник у стола незаметно, каким-то быстрым и плавным движением. Рух почувствовал чужака и буркнул, не поднимая головы:
– Не мешай.
– Есть разговор. – Незваный гость бесцеремонно уселся. Голос был странно знаком.
– Плохо понял? Так я… – Бучила поднял взгляд и осекся. Напротив расположился Силантий Дымов, красуясь свежей рубленой раной поперек ехидно улыбавшегося лица. Он и одновременно не он. Все изменилось – речь, повадки, манеры. От простого и понятного мужика не осталось следа. Повязка, наложенная от подбородка через левый глаз до брови, подтекала и мокла в крови.
– Лихо ты меня. – Силантий подмигнул уцелевшим глазом и слегка оскалил удлинившиеся клыки. Лицо отчетливо приняло волчьи черты. Наваждение тут же прошло, перед Рухом снова сидел человек.
– Ты? – Сказать, что Бучила удивился, – ничего не сказать. – Ты?
– Я, – Силантий кивнул. – Искал волколака? Вот и нашел.
Рух сипло рассмеялся и полез за пистолем. Силантий не дрогнул, а только спросил:
– Будешь стрелять в человека? Да при свидетелях? Знаешь, что тебя после этого ждет?
Бучила выдохнул и откинулся на спинку скамьи. Волколак все рассчитал, в человеческом облике он человек, обратного не доказать. Не поможет ни вскрытие, ни окропление святой водой, ничего. Если снести башку безвинному человеку, дальше понятно и не очень красиво – обвинение в убийстве, церковный суд и костер. Завидная перспектива.
– Хитрая ты скотина, – восхитился Рух, беря себя в руки. – У меня один вопрос: какого хера здесь происходит?
– Знаешь, я даже хочу умереть вот так, от твоей руки, прямо сейчас. Пусть все увидят, что Рух Бучила
обыкновенный, сошедший с ума душегуб. Так выглядит воздаяние. – Глаз Силантия полыхнул. – Помнишь, пять лет назад, тут, в лесу под Нелюдовом, ты убил волколачиху и двоих годовалых щенков?
– Я много кого порешил, всех и не сосчитать – фыркнул Бучила.
– Это были моя жена с малыми детьми. – Силантий подался вперед. – Моя семья.
– Вообще не сочувствую. Она задрала пастуха с подпаском и человечиной кормила щенят. – Рух помнил все до самых незначительных мелочей. – Виновата сама. У пастуха тоже была семья, а у подпаска – мать и отец. Я сделал, что должен.
– А теперь пришло время платить, – сказал волколак. – Я слишком долго планировал, раздумывал, ждал. Хотел просто убить, но этого мало, я хочу, чтобы тебя прогнали с позором, как побитого пса, пусть ты лишишься всего, пусть станешь никому не нужен и всеми гоним. Хлебнешь беды и горя с лихвой. И тогда я снова приду за тобой.
– А если меня не прогонят?
– Прогонят. Или я продолжу убивать снова и снова, пока страх и ужас не сделают свое дело. Знаешь, люди крайне простые существа, быстро забудут, сколько жизней ты спас, и будут лишь помнить, сколько жизней ты отобрал.
– Теперь понятно, почему ты меня не убил. И от крулакана спас, – кивнул Рух. – А я все гадал.
– Хочу, чтоб ты жил, – подтвердил волколак. – Смерть – слишком простой вариант. Будешь мучиться и страдать.
– Понимаю, – совершенно серьезно кивнул Бучила. – Давным-давно и я потерял всю семью: жену, сына и дочь. Их убили. И я отомстил, жестоко и страшно. И мщу до сих пор, каждую сраную ночь. Стало ли легче? Ни капли. Но если б пришлось, я снова бы вырвал те поганые, трусливые и безжалостные сердца. И знаешь, что самое страшное? Я не помню лиц жены и детей, а рожи убийц со мной навсегда. Не все из них понесли наказание, и только это мешает мне броситься грудью на осиновый кол.
– Кто их убил? – Силантий смерил упыря недоверчивым взглядом.
– Люди. – Если Рух и соврал, то самую малость.
– И ты защищаешь их?
– А я из тех дураков, твердо уверенных, что хорошесть и нехорошесть не определяется хвостом, цветом шкуры или количеством глаз. Я даже знавал парочку приятных в общении оборотней, культурных, милых и обходительных. Ни ты, ни твоя мертвая бешеная сука к ним не относитесь.
– Не называй ее так! – Силантий на долю мгновения утратил контроль над собой. Звериная натура рванулась наружу, левая скула заострилась, сквозь кожу полез черный мех. Волколак усилием воли сдержал обращение, заскрипел зубами от боли и обмяк на лавке без сил.
«Ути какие мы нежные», – усмехнулся про себя Рух. Стоило задеть мохнатую зазнобу, и сразу поперла всякая дрянь. Нервишки у волчишки безбожно шалят. И это наталкивало на одну безумную мысль…
Силантий глубоко выдохнул, встал и бросил золотую гривну на стол.
– На, купи еще пойла, тебе пригодится. Скоро вече, там и увидимся. А я посмеюсь.
Бучила проводил волколака пристальным взглядом и без тени брезгливости попробовал монету на зуб. Ого, настоящая, будет чем работничкам заплатить. Не самому же, сука, копать. Он посидел еще чуть, договорился с парочкой мужиков, подождал, пока они сбегают за лопатами, и все трое перед рассветом ушли в темный нахмуренный лес. В Черном бору, месте проклятом и колдовском, вспыхнул громадный костер и с треском лопалась промороженная земля.
Вече собралось шумное и многолюдное, чуть не все село от мала до велика пришло. Понятно, каждый ли день Заступу гнать решают к херам? Возле церкви взгромоздили скамьи, чинно расселись старейшины, благообразные седобородые старики. За каждым грехов, как на бродячей собаке репьев. Отдельно, на резном стуле, восседал Фрол Якунин, по должности своей главный обвинитель и судия. Правее собрались нелюдовские купцы, ряженные в меха, бархат и дорогие шелка. Ну а на площади простого люда без всякого счета, любой мужик имеет право на голос, хоть пьяница, хоть распоследний бедняк. На том Новгородская республика и стоит. А позади тьма-тьмущая баб. Детвора облепила заборы и крыши ближайших домов. Все ждали потехи: орали, ругались, грызли тыквенные семечки, подначивали соседей и кричали знакомым молодкам.
– Собрались мы по такому случаю… – Выдержав паузу, воздел руку Фрол. – Тишина! Тишина, я сказал! Зверь нечистый за грехи послан нам, людей бьет без счета, что ни день, то новая кровь. Никакой управы нет на зловредную тварь. Заступа бездействует. – Пристав поискал глазами Руха и не нашел. – Ну, не бездействует, а толку все одно нет. Нарушает, стало быть, договор.
– Правильно! Нарушает! Кровь нашу задарма пьет, вурдалак! – заорали в толпе. – Не дело!
– Договор и правда нарушен. – Со своего места поднялся главный из старейшин, иссохший сгорбленный Никанор. В руке старик держал пожелтевший, обветшалый пергамент. – Отдельно прописано тут: «Заступа обязан село всеми силами оберегать и людям верой-правдой служить». А раз нету защиты, значит, не действует и договор. Нечего тут долго судить и рядить, пускай народ принимает решение, гнать такого Заступу поганой метлой или оставить.
Толпа заволновалась, заспорила на разные голоса. Спокойными остались только купцы, ну им и не по чину орать. Тем более новгородское вече – оно лишь на словах народная власть. Как купцы порешат, так и будет, каждому сунут по медяку и все голоса соберут, не впервой.
– Вы, суки неблагодарные, решайте, а я пока вам сказочку расскажу про всяких интересных собак! – перекрыл гомон пронзительный крик. Все головы повернулись одновременно. На самой верхней ступеньке церковной паперти сидел Рух Бучила, кривя рожу в мерзкой усмешке. Весь закопченный, расхристанный, под ногами грязный холщовый мешок. Рух отыскал в первых рядах Силантия Дымова, подмигнул волколаку и с видом заправского чародея запустил руки по локоть в мешок. Выпрямился, и толпа удивленно ахнула: на правую руку Бучила нацепил череп огромного волка, на левую – два маленьких черепка и заблажил на весь мир, изображая диалог на разные голоса.
– Мама, мама, – закричали маленькие черепа. – А где наш папочка-пес?
– Знать не знаю, где этот блохастый кобель, – ворчливо ответил большой череп. – И сколько раз я вам говорила, он вам никакой не отец. Ваш отец – нелюдовский Заступа Бучила, ох и красавец, ох и горячий мужик.
Рух не сводил глаз с Силантия. Да-да, милок, этот балаган для тебя. Волколак побелел, рана на лице дергалась и пульсировала, губы скривились. Давай, мохнатик, давай.
– К тебе, мама, кто только не ходит! – звонко пропели маленькие. – Может, поэтому папа-пес тебя шалавиной какой-то зовет?
Силантий не выдержал и зарычал, его резко выгнуло дугою назад, кафтан затрещал под грудой поперших словно из ниоткуда шерсти и мышц. Руки превращались в когтистые лапищи, лицо заострилось и вытянулось, с хрустом полезли клыки. Волколак обращался у всех на виду. Народ с воплями бросился по сторонам, визжали бабы, кого-то сбили с ног, кто-то упал. А надо всем этим жутким хаосом гордо поднялся Бучила с пистолем в левой руке. Силантий корчился и подвывал, наполовину волк, наполовину все еще человек. Бахнуло – тяжелая серебряная пуля ударила оборотня в середину груди. Волколак захрипел и, шатаясь, побежал с площади прочь. Толпа отхлынула в панике, никто не встал на пути.
– Куда же ты, серенький? – Рух вприпрыжку направился следом и пальнул из второго пистоля. Кусок серебра угодил Силантию между лопаток, он споткнулся, упал на колени, с трудом поднялся и заковылял в сторону ближних ворот. «Живучий, паскуда», – восхитился Бучила, на ходу перезаряжая пистоль. Получалось хреново, прокушенная рука не слушалась, пальцы не гнулись, потерял две пули, глотнул кислого пороху, неудачно разорвав зубами бумажный патрон. – Выпускай его, выпускай! – издали заорал воротникам Рух. Волчара, слава тебе господи, решил сбежать из села, добраться до леса, отыскать логово и забиться в спасительную влажную темноту. А ведь мог, падла, обезуметь и начать рвать всех подряд. Стража распахнула ворота и спряталась, Силантий побрел через поле в чернеющий лес, оставляя кровавые мазки на заиндевевшей хрупкой траве. Небо затянули брюхатые зловещие тучи, слева от дороги стая ворон пировала на трупах убитых волков, отяжелевшие, сытые птицы неуклюже скакали по оголенным ребрам и свежему мясу, выхватывая самые лакомые куски. Силантий задрал башку и издал долгий тоскующий вой.