— Пойдем, Ник, — начальник охраны подтолкнул его к ресторану. — Сейчас начнется фейерверк в твою честь.
«И тебя, Лысый, это тоже касается. Поймете, наконец, что все от меня зависите! Все!»
Золотистые, красные и синие всполохи салюта разукрасили ночное небо. Ник обернулся.
— Я вас найду, дядя Дугал! — крикнул он.
Но тот не оглянулся.
Глава 4
— Ох ты, девочка моя бедная… Да что же это…
Чтоб ему в Темном сгинуть, мерзавцу!..
Ивар хлопотал вокруг дочери, как наседка, только что крыльями не хлопал: руки хирурга уверенно делали свое дело — промывали, накладывали мазь, бинтовали. Ланка не выдержала и рассмеялась. Смех тут же перешел в шипение:
— Па-а-ап… Ну больно же! Что за дрянь ты мне льешь прямо в рану?
— Терпи, детка. Это надо. Это дезинфицирует. Потерпи, милая. Чуть-чуть осталось, Алечка… Рассказывай дальше, рассказывай… Не смотри.
— Ну что рассказывать, пап… Они вдруг просто… ну, не то чтобы исчезли, а как-то… изменились. Стали нестрашными. И какими-то… призрачными.
— Ничего себе, призрачные птички, — проворчал Ивар. — Вон как тебя располосовали! Вполне реально.
— Да нет, пап. Это все те, первые. А когда я на берег вышла, мне уже не страшно было совсем, и они как будто это почувствовали, понимаешь? И не стали нападать.
— Не понимаю, — покачал головой Ивар. — Но зато я другое понимаю — Микаэл твой — подлец и мерзавец! И трус! Я еще с ним поговорю!
— Не надо, пап, — тихо попросила Ланка.
— Почему?! Вечный Отец, ты чуть не погибла! А он сидел в машине и смотрел!
— Ну, я же жива, пап. Все хорошо.
Ланка обняла отца и скривилась от боли.
— Тш-ш-ш… Не надо, — он осторожно снял с себя не гнущиеся от бинтов руки. — Аккуратнее, детка.
— Хорошо, — послушно кивнула Ланка и вдруг разревелась как маленькая — хлюпая носом и жалобно кривя рот.
— Ш-ш-ш… Тише, деточка, тише… Все позади, малышка… Папа с тобой…
Он осторожно гладил вздрагивающие плечи, нашептывал ласковую успокаивающую чепуху — как когда-то в детстве, когда его девочка прибегала с разбитой коленкой, — и мечтал забрать себе ее боль.
Ланка в последний раз всхлипнула и неловко отстранилась:
— Все, пап… Уже все. Я в порядке.
— Точно?
— Да. Я… так устала что-то. Все болит. И голова кружится…
— Иди ложись, детка. Пойдем, я помогу…
— Не надо. Я сама…
— Ладно. Будет плохо — зови.
— Ты не уйдешь, пап?
— Нет, милая. Я буду здесь. Спи спокойно.
Ланка тяжело поднялась, несколько секунд постояла, будто не в силах сообразить, куда идти, и двинулась в свою комнату.
Ивар проводил ее взглядом. И только после того, как услышал скрип старенького дивана, закрыл глаза и негромко, но яростно выругался.
— Алана! Ты в своем уме?! Что ты творишь, детка?!
Ланка, выдернутая из сна отцовскими криками, хотела повернуться и застонала от боли. Не рассчитывая больше на отчаянно сопротивляющиеся мышцы, она просто приоткрыла один глаз — второй почему-то открываться не пожелал — и увидела белую поверхность с темно-красными пятнами.
— Аля, — голос отца из сердитого превратился в растерянный, чуть не плачущий. — Что же ты… Разве можно… Девочка моя, ну что тебе в голову взбрело?..
Ланка заволновалась — расстраивался Ивар крайне редко, обычно он был или спокоен, или сердит. Кое-как повернув голову, она сумела приподнять второе веко и поймать в поле зрения отцовскую фигуру с печально опущенными плечами.
— Пап… — голос был хриплым и чужим.
Ланка откашлялась — в груди что-то булькало и клокотало — и начала сначала:
— Пап… Что случилось?
— Это я тебя хочу спросить, что случилось?! — Ивар скрестил руки на груди и сделал шаг к кровати. — Как ты могла такое придумать? В твоем состоянии! Что за… Светлый Лес! Аленька, посиди, я сейчас!
Ивар, забыв о нотациях, метнулся прочь из комнаты. Ланка получила возможность перевести дух и попытаться быстро найти причину отцовского расстройства. Она снова бросила взгляд на загадочную бело-красную поверхность, оказавшуюся испачканной кровью простыней. В голове медленно, как пузыри со дна водоема, всплывали воспоминания о вчерашнем дне: пикник, озеро, птицы, предательство Мика…
Когда отец вернулся, Ланка состроила виноватую гримаску и жалобно протянула:
— Ну па-а-ап… Ну, я же не виновата… Подумаешь, немножко кровь протекла… Перебинтуем сейчас, и все будет хорошо, да, пап?
— Не виновата… — передразнил Ивар. — Если бы спокойно лежала в кровати, ничего бы у тебя не протекло! Я, слава Первоматери, не одну тысячу повязок в своей жизни наложил! Чего тебя понесло рисовать?!
— Рисовать? — недоуменно переспросила Ланка.
— Ну да, — Ивар, разложив на тумбочке принесенные пузырьки и упаковки бинтов, махнул рукой назад: — Это вот что такое?! Потерпеть не могла пару дней?
Ивар едва успел подхватить дочь под руку — Ланка вскочила с кровати, метнулась к стоящему возле окна мольберту… Подняла к лицу негнущиеся ладони в густо пропитанных кровью повязках и непонимающе уставилась на них:
— Но как… Это же… Пап! Я… не помню. Почти не помню. Только… мне было не уснуть, и я… Какие-то мысли — они мешали, понимаешь? И я подумала, что если их выплеснуть, то я смогу отдохнуть. Я хотела совсем чуть-чуть, просто чтобы избавиться от этого… Пап?
Ивар осторожно обнял Ланку за плечи и поцеловал в макушку:
— Ты молодец, детка! Ты действительно талант! Я… Честно говоря, в последнее время я начал сомневаться в тебе. Прости меня.
Он еще раз легонько коснулся губами ее затылка и продолжил уже другим тоном:
— Но то, что ты натворила, совершенно неправильно! Неизвестно еще, как это скажется на твоем выздоровлении. И я прошу, нет, я настаиваю, чтобы в ближайшие дни ты даже не думала подходить к краскам!
— Хорошо, пап, — послушно произнесла Ланка, не отрывая взгляда от картины. — А правда здорово получилось?
Ивар сделал шаг в сторону и придирчиво осмотрел туго натянутое полотно. Ланка затаила дыхание — отец всегда был самым строгим критиком и частенько находил слабые места в картинах, восторженно принимаемых остальными.
— Аля… — Ивар сглотнул и продолжил едва слышно: — Это… потрясающе. Ты… уже знаешь, как назовешь эту картину?
Ланка не задумываясь, произнесла:
— Страх.
— Да, — согласился Ивар. — Да! Какая же ты у меня молодец.
Грязные повязки были заменены на новые. Заставив дочь выпить большую кружку сладкого чая с двумя бутербродами — «Давай-давай, детка, это необходимо!» — отец наконец-то удалился, выключив свет и строго-настрого приказав ни под каким предлогом не вставать с постели. Ланка еще долго лежала, глядя в потолок. И, даже засыпая, отчетливо видела перед собой девочку, радостно протягивающую руки к птицам, слетающимся со всех сторон. Прекрасным, ярким птицам. В каждой из которых можно было, приглядевшись, увидеть чудовище.
В первый момент Грай решил, что Эрран окончательно свихнулся. Встрепанные волосы, недельная как минимум, щетина, нездоровый блеск в глазах и пятна лихорадочного румянца на скулах — таким Грай видел ученого всего один раз, почти шесть лет назад.
Тогда Эрран вернулся из неудавшейся экспедиции куда-то в леса. Насколько Грай понял, в этом походе погибли все, кроме Эррана. Но самым странным было то, что глаза Кесселя блестели тогда не от слез, — ведь в том же лесу осталась и его ассистентка, по слухам, чуть ли не невеста! — а от рвущегося наружу предвкушения.
Грай нахмурился — что-то было не так.
— Эр, что случилось? Ты звонишь, оставляешь странное сообщение… Вечный Отец, я думал, речь идет о жизни и смерти! А потом ничего не хочешь объяснять, бормочешь всякую чушь… Эр, ты в порядке?!
Кажется, Эрран его не слышал. Крепко вцепившись в рукав джинсовой куртки Грая, будто тот мог попытаться убежать, ученый волочил его за собой, как муравей дохлую гусеницу.
— Эр! — Грай понял, что вырываться бесполезно, — в худющем теле Эррана откуда-то взялась недюжинная сила. — Эр! Куда ты меня тащишь? Тебе срочно нужен доброволец? Внезапно закончились желающие прогуляться в Темный?
Неуклюжая попытка разрядить обстановку потерпела фиаско — Эрран попросту не реагировал на слова Грая.
Когда ученый, наконец, резко остановился возле одной из множества неотличимых друг от друга белых дверей, Грай был готов прибить этого идиота. На свете существовало не так уж много вещей, которые Грай совершенно не переносил, и одной из них было понимание, что он ничего не понимает.
— Эр…
— Молчи!
Дверь распахнулась, открывая небольшую комнату. Белые стены, белая казенная мебель, негромко гудящая аппаратура — типичный кабинет ученого. Над спинкой офисного кресла — белого! — едва торчала чья-то темноволосая макушка. Эрран, смешно переставляя ноги — Грай не сразу понял, что ученый пытается идти на цыпочках, — подкрался к креслу:
— Ник…
Сидящий за столом не отозвался. Забытый у входа Грай сделал шаг в сторону и увидел монитор, на котором разлетались кровавые брызги и корчились в агонии жуткие монстры… Ага, «Темный властелин». Одна из разработок Элина. Грай ухмыльнулся — в лаборатории, работающей на деньги Старика, сидит человек, наверняка получающий зарплату из рук того же Старика, и тратит время на дурацкую игрушку, созданную другим подразделением могущественной империи Элина. Забавно.
— Ники…
Эрран легонько хлопнул сидящего по плечу. Тот подстрелил трех оставшихся чудовищ, вызвал на экран меню сохранения, не спеша заполнил строчку и щелкнул по клавиатуре. И только после этого повернулся вместе с креслом:
— Что, Эр? Опять?..
И увидел Грая. А Грай увидел его. Мальчишку из Темного города. Призрака, монстра, обманку, мираж. Сидящего в обыденном офисном кресле и недовольно кривящего губы.
Монстр окинул Грая внимательным взглядом. Нахмурился — круглое лицо приобрело смешной, какой-то обиженный вид — и… широко улыбнулся: