— Что с оборудованием?
— Неизвестно. Мои ребята сейчас расспрашивают сотрудников Кесселя. Ты не думаешь, что это как-то связано с исчезновением Ника?
Это дело рук Триара. Больше некому. Фолк мысленно пнул себя — увлекся борьбой с аномалией, тупица! Собрал информацию и расслабился, забыл об угрозах.
— У тебя есть основания так думать? Этот паршивец не в первый раз исчезает из дома.
— Я говорил с врачом, он полагает, что Ник не смог бы сам выйти из больницы. Ему были назначены сильнодействующие препараты. Если его похитили, есть вероятность, что скоро они свяжутся с нами.
Следить за ним нужно было лучше! А он даже часа не выкроил, чтобы повидаться с братом. Ограничился телефонными звонками. Понадеялся на Кесселя с его излучателем. А теперь ни того, ни другого.
Вряд ли им нужен выкуп. Скорее всего, это дело рук «Живых». Значит, в руках старика все козыри: и Ники, и излучатель. А разобравшись с устройством излучателя, старик одним махом разделается с мальчишкой и, тем более, с Кесселем. Зачем ему лишние свидетели? Если Романо об этом узнает, «дружбе» конец. Медлить нельзя! Кто первым ударит, тот и выиграет в этой драке.
— Лысый, выясни круг знакомых Ника. Насколько я знаю, друзей у него нет. Узнай, кто приходил в больницу? О чем говорили? Есть ли у кого-то из них связи с Триаром. С любыми новостями сразу ко мне!
Глава 2
Лязгнул засов. Петли взвыли, как души грешников перед лицом Вечного отца.
Элин шагнул в темноту камеры. Невольно задержал дыхание — воняло здесь нестерпимо: испражнениями, плесенью, тухлой едой и чем-то еще, трудноопределимым. Может быть, отчаянием.
Человек, съежившийся на полу у стены, зажмурился от красноватого света, ворвавшегося в карцер из коридора.
— Здравствуйте, Кессель, — светски произнес Элин, будто они встретились на улице — хорошие знакомые, но отнюдь не близкие друзья.
— Простите… — тощая фигура неуверенно поднялась. — Кто вы? По какому праву меня… — голос сорвался, и ученый сделал шаг вперед. — Что происходит? Это ваши люди ворвались в лабораторию? Вы ответите за это! Повреждено ценнейшее оборудование…
Элин, не слушая, рассматривал ученого. Так мог бы глядеть прохожий на заходящуюся в лае шавку — пнуть или просто гаркнуть? Один рукав белого халата был полуоторван и печально — на ниточке — болтался карман, похожий на ухо спаниеля. Били его, что ли? Кретины! Надо было посылать Грая, он-то умеет разговаривать с людьми, а не только кулаками орудовать! Да только как его послать? Кто знает, что за дела у него с этим головастиком? Никому нельзя верить, никому…
Кессель замолчал, словно захлебнулся.
— Ты в курсе, кто оплачивал твои исследования? — тяжело спросил Элин.
Глаза ученого метнулись вбок. Он тяжело дышал, как после бега, и теребил левой рукой несчастный оторванный карман.
— Знаешь, — констатировал Элин. — И тем не менее стакнулся за моей спиной с этим деревенским отродьем?! Что он пообещал тебе? Деньги? Власть? Славу? Чего тебе не хватало?
Эрран попытался гордо вскинуть голову, но, наткнувшись на взгляд Элина, быстро уперся глазами в пол.
«Боится, — с удовольствием подумал Элин. — Впрочем, надо было с самого начала объяснить ученому придурку, кто заказывает музыку. Тогда бы он трижды подумал, прежде чем переметнуться к Арсону».
— Вы не поймете, — голос прозвучал почти неслышно.
— Что? Ты о чем?
Кессель поднял лицо и заговорил — убежденно, истово, как проповедник:
— При чем здесь деньги? Вы знаете одно-единственное мерило ценности — деньги. Но наша работа, она… Это для людей, понимаете? Для человечества! Сбросить ярмо снов-наказаний, отогнать тень Темного Города, отравляющую нашу жизнь, — вот к чему мы должны стремиться! И не важно, кто платит, важен результат…
— Неважно?! Это для тебя не важно! Для человечества… — передразнил он ученого. — Ты что, серьезно полагаешь, что Арсон стал бы использовать прибор во благо?
Он взмахом руки остановил раскрывшего рот Эррана и повернулся, чтобы уйти. Здесь нечего делать. Пусть яйцеголовый посидит в одиночестве, подумает о смене ценностей… Может, одумается через пару дней и снова начнет трудиться «на благо человечества» под его, Элина, пристальным контролем. А нет — и не надо. В топку его! Кессель оказался хорошим наставником. Отличную смену себе подготовил.
— Подождите! — отчаянный вскрик ударил Элина в спину.
Он полуобернулся и молча взглянул на ученого.
— Вы не сможете… Никто, кроме меня, не сможет работать с онейрографом! Необходима тонкая настройка… учет индивидуальных параметров… Иначе вместо спасения можно навсегда отправить человека в Темный.
Элин насмешливо скривил губы:
— Ты слишком высокого мнения о себе, умник. И слишком низкого обо мне. Тайла Игрет — знаешь такую?
У Кесселя задергалась щека. Элин усмехнулся.
— Конечно знаешь. И довольно близко, верно? Умная, послушная девочка. Она работает на меня, Кессель. Твоя правая рука, не так ли? Она умеет обращаться с прибором?
Эрран молчал. Элин еще несколько секунд сверлил его взглядом, потом удовлетворенно кивнул и вышел. Завизжали петли, громыхнул засов. Тощая фигура в белом халате осталась стоять посреди камеры.
Тугие оранжевые шары апельсинов на смятом больничном пододеяльнике. Встрепанные солнца подсолнухов на обшарпанной тумбочке. И странная птица на голой ветке за окном, похожая одновременно на ворону и на попугая.
Грай, не отводя взгляда от картины, легонько поцеловал Ланку в шею, туда, где заканчивались короткие завитки жестких непослушных волос.
— Нравится? — не оборачиваясь, спросила она.
— М-м-м… Угу. А как называется?
— Беда, — коротко отозвалась Ланка.
— Хм… — Грай скептически поднял бровь. — А, по-моему, ничего такого…
И тут он увидел.
Изломанные, угловатые тени под скучной казенной кроватью — силуэты домов. Серые пятна плесени на сердцевинах подсолнухов. Едва заметные вмятины на упругой апельсиновой шкурке. И красный отсвет, тлеющий в глубине птичьего глаза.
Грай почувствовал, что стоит босиком на холодном полу. И почему-то вспомнил вчерашнюю поездку за город…
Это была ее идея: «Сколько можно валяться в постели?» Грай удивился — а что еще надо? Последние несколько дней слились для него в одну долгую счастливую ленту. Нежное хрустальное утро перерастало в яркий, до последней секунды наполненный радостью день, потом быстро сгущались сумерки, и наступала не по-зимнему горячая ночь. Нежные слова сменяли долгие разговоры обо всем, которые перетекали в сбивчивый страстный шепот. Казалось, за эти несколько дней он смог пересказать ей целую жизнь. Она теперь знала его всего, наизусть. И он знал ее и любил. Целиком. Полностью. Шрамы на руках, и жесткие завитки на шее, и веснушки, прыгавшие на носу, когда она улыбалась, и родинку на спине. Они вылезали из постели только для того, чтобы наскоро перекусить. И, ожидая пока закипит чайник, поминутно обнимались, словно пытались наверстать все шесть лет, пропущенные с их первой встречи. Грай притягивал ее к себе, брал на руки и нес к кровати, целуя теплую кожу в ложбинке чуть ниже шеи. Воздух раскалялся до предела. Они тонули в поцелуях и нежных словах, не замечая, как бежит время…
Ему совсем не хотелось тащиться в какой-то там парк, чтобы посмотреть на деревья «времен Первоматери».
Но Ланка настаивала, и он уступил.
Странности начались уже на окраине города. Было что-то пугающее в отсутствии детей на площадках — в середине выходного дня! — во множестве слепых окон, отражающих низкое зимнее солнце… На веревках сушилось бельё, и оно тоже было неправильным. Будто его повесили месяц назад, да так и забыли.
Потом были тени, мелькающие вдоль дороги. В лесу, с которым тоже было что-то не в порядке. Неуловимое чувство угрозы вытекало из него, как гной из раны.
И парк… Нет, об этом лучше не вспоминать!
Грай тряхнул головой. Ланка выскользнула из его объятий, и рукам сразу стало пусто и скучно.
— Надо бы к Нику съездить! — крикнула она уже из ванной, сквозь шум падающей воды.
«Надо бы… Что на него нашло тогда? Ни с того ни с сего закатил настоящую истерику. Он, конечно, всегда был немного того, но швыряться цветами?.. Проклятье, да он же влюбился в Ланку! Вот это да. Неуклюжий смешной подросток. Неужели навыдумывал себе, что он и Ланка… Они и виделись-то всего пару раз. Хотя много ли нужно в таком возрасте? Достаточно одной улыбки, прикосновения, призрачной надежды. А она его еще и поцеловала. Как же смешно. И глупо. Из-за дурацких мальчишеских фантазий теперь и дружба врозь?»
— Лана! Я в больницу! — крикнул он и принялся одеваться, стараясь не смотреть на картину. Она пугала и в то же время притягивала, как подживающая ранка, — так и хочется сковырнуть хрупкую корочку, чтобы увидеть яркие капельки крови.
— Подожди, я с тобой.
— Нет, — немного слишком быстро отозвался Грай. Тут же добавил: — Мне надо… поговорить с ним. Я скоро.
Толстая обрюзгшая медсестра на посту твердила одно: «Выбыл. Нет, не знаем. Справок не даем. Ничем не могу помочь». Грай орал, брызгал слюной и вообще вел себя отвратительно. Перед глазами все время стояла Ланкина картина, в ушах звучал ее голос: «Беда… Беда…»
Телефон Ника сообщил, что «абонент недоступен». Телефон Эррана сверлил ухо длинными тоскливыми гудками. Тогда Грай поехал в лабораторию — оставалась еще слабая надежда, что оба они увлеклись очередным экспериментом и просто-напросто позабыли обо всем на свете.
Стеклянная будка охранника была пуста. Холодный ветер лениво качал распахнутую настежь дверь. Грай подумал и вернулся в машину. Что там могло случиться? Может, все это совпадение? Охранник случайно отошел и забыл закрыть ворота. И жизнь в Центре кипит, как обычно.
Он старался гнать от себя плохие мысли. Услужливое воображение подкидывало жуткие картинки — яркие и безжалостные, отвратительные и притягательные одновременно: разбитые очки Эррана, горы трупов, брызги крови на стенах, части тел — как в запрещенных фильмах, которые они с мальчишками смотрели когда-то. Грай пошарил под сиденьем, достал монтировку, подавляя тихое ледяное отчаяние. Нащупал сквозь рубашку зеленый камешек на груди. Надо держать себя в руках! Одно неосторожное движение, и Ланка пострадает.