За это Роузы, кажется, начали ценить ее еще больше.
И наконец апофеозом счастья стало восхитительное открытие: у них оказались места в ложе – такого с ней прежде не случалось. Ее семья всегда выбирала бельэтаж, хотя она втайне мечтала о передних рядах партера. Ложа сочетала в себе роскошь и романтику: она сразу почувствовала себя важной персоной. Ее усадили спереди, рядом с миссис Роуз и Стеллой, и положили на бархатную полочку программку. Миссис Роуз расстегнула маленький кожаный чехол и достала хорошенький театральный бинокль, который тут же, в ответ на восхищение Луизы, передала ей.
– Можете посмотреть, как люди входят в зал – иногда это весьма забавно, – предложила она.
Бинокль оказался отменный, видно было выражения лиц входящих: вот они оглядываются, ищут свои места, встречают знакомых, смеются и разговаривают… вон отец пошел…
Как – отец?! Не может быть!
Он только что купил программку, пошутил с девушкой, продающей их, затем подошел к ожидающей его даме и обнял ее за талию. На ней было черное платье, очень открытое – видно ложбинку в декольте, и крупным планом – рука отца на ее груди. Женщина что-то сказала, улыбаясь, он наклонился и быстро поцеловал ее в щеку; затем они прошли в бельэтаж и сели в третьем ряду. Тут все расплылось перед глазами, и Луиза резко отвернулась. На мгновение ей показалось, будто шею сжимает чья-то ледяная рука и сейчас она потеряет сознание. Желание оглянуться еще раз и убедиться – да нет, показалось! – боролось со страхом быть узнанной. Это был он. Она вспомнила, как мать говорила по телефону: «Папе никогда не дают отпуск…» А вдруг он ее увидит?! Люди всегда рассматривают тех, кто сидит в ложах. Правда, бинокля у него нет, и он никогда не берет их в прокате – говорит, от них никакого толку. Луиза медленно оглянулась. Стелла забрала бинокль, но и невооруженным глазом было видно, как они склонились над программкой. Она отвернулась к сцене и подперла голову рукой, скрывая лицо. В антракте можно упросить Питера прогуляться снаружи, так безопаснее. Однако до того придется сидеть неподвижно, пряча лицо, и вести себя, как будто ничего не происходит. Еще одна головная боль: делать перед Роузами вид, что все в порядке…
– Ты вся дрожишь. Тебе холодно? – спросила Стелла.
– Немножко. Можно я позаимствую накидку?
Питер протянул ей мамину шаль, и Луиза набросила ее на плечи, хотя ей было жарко.
– Наверное, я хочу, чтобы поскорее началось, – оправдалась она.
– И ваше желание исполнилось, – прошептала миссис Роуз – свет в зале начал медленно гаснуть.
Остаток вечера казался кошмарным сном, только длился дольше. В первом акте она пыталась сосредоточиться на игре актеров, однако осознание того, что он сидит тут, совсем рядом, смотрит ту же пьесу вместе с неизвестной дамой, в которую, по всей вероятности, влюблен (иначе с чего бы он стал врать матери про отпуск?), слишком сильно поглощало ее внимание.
В антракте решили размяться и пройтись. Сообразив, что они пойдут к бару в бельэтаже, где есть риск столкнуться нос к носу, Луиза отказалась под предлогом тщательного изучения программки. Когда все ушли, она забилась в дальний угол, обдумывая лихорадочные планы побега. Денег с собой нет – значит, такси взять не получится. У тети Анны тоже может не быть денег; ее и самой может не оказаться дома. Притвориться больной? Тогда кто-нибудь один непременно повезет ее домой, а ей совсем не хочется портить вечер ложью. Им вообще ничего нельзя говорить… Разболелась голова, захотелось в туалет, но она не знала, где он находится, и, боясь на обратном пути столкнуться с ним, решила остаться.
Это было ошибкой: весь второй акт Луиза не могла думать ни о чем другом, однако Роузы настояли, чтобы гостья оставалась в первом ряду, и теперь она боялась их потревожить: пропуская ее, мужчинам понадобилось бы встать и отодвинуть стулья. Во втором антракте пришлось рискнуть. Стелла решила составить ей компанию.
В дамском туалете была очередь.
– Потрясающий момент, когда она спускается по лестнице в платье Ребекки, – вспоминала Стелла. – Эта коварная миссис Данверс тоже здорово играет, правда? Луиза?.. Ты чего?
– Ничего, я просто ужасно хочу… – Она кивнула на дверь.
– Извините за беспокойство, но моей подруге стало плохо; кажется, ее сейчас стошнит! – тут же нашлась Стелла.
Легкое недовольство на лицах сменилось неподдельным страхом, и Луизу пропустили в первую освободившуюся кабинку. Облегчившись, она не сдержалась и тихо заплакала. Отыскав в сумке крошечный платочек, она промокнула слезы и попыталась высморкаться с помощью туалетной бумаги, совсем не подходившей для этих целей.
Выйдя из кабинки, она столкнулась нос к носу с незнакомой дамой. На долю секунды обе встретились взглядом: у нее были глаза цвета гиацинта. Мелкий светлый локон спускался на лоб из неожиданно темных волос, закрученных в модную прическу. Женщина улыбнулась – помада цвета цикламена на узких губах – и прошла мимо нее в кабинку. Она никак не могла ее узнать, однако в этих удивительных глазах на секунду мелькнула искорка – удивления? Интереса?
Из соседней кабинки вышла Стелла, и Луиза принялась пудрить лицо.
– Лучше?
– Намного. – Ей не хотелось разговаривать со Стеллой здесь; к тому же она боялась, что отец бродит где-то поблизости. – Иди первая, я догоню.
Очередь продолжала толпиться, и Стелла подчинилась.
Луиза вышла и огляделась: его нигде не было.
– Как ты ловко меня пропихнула без очереди, – восхитилась она, подходя к подруге.
– Я ждала, что ты изобразишь тошноту для достоверности.
На этот раз ей удалось настоять на том, чтобы вперед сел Питер. Миссис Роуз ласково улыбнулась, и Луизе стало еще хуже оттого, что ей приписывают добрые чувства.
К концу спектакля она испугалась, что столкнется с отцом снаружи, где все ловят такси. К счастью, сыграла на руку светомаскировка. Однако тут она вспомнила, что отец частенько заезжал в Savoy после театра – мама обожала танцевать. Думать о матери было невыносимо. Как же так, ведь он ей лжет, а она верит – или нет?.. Может, она давно все знает и несчастлива и потому с ней так сложно ладить? Нет, нельзя об этом думать сейчас, перед всеми.
Наконец добрались до Savoy. Оглядев битком набитый зал – наверняка их здесь нет, – Луиза решила, что худшее позади. Надо взять себя в руки и разыграть спектакль под названием «хорошее настроение»: в конце концов, каждый актер должен это уметь. Она принялась болтать, слишком быстро выпила бокал вина, однако аппетит пропал начисто. Луиза выбрала холодную курицу, как самое простое блюдо. Роузы слегка поддразнивали ее за такой скучный «английский» выбор. Раз или два за вечер она ловила на себе острый, проницательный взгляд мистера Роуза, сводящий ее усилия на нет, однако Луиза упорствовала: если улыбаться почаще, то ей нечего будет предъявить. Когда почти вся курица осталась на тарелке, ей предложили мороженое – тут дело пошло веселее.
Наконец заплатили по счету, поймали такси и покатили домой по темным, неосвещенным улицам.
– Спасибо вам большое, я чудесно провела время, – сказала она.
– Нет-нет, – откликнулся мистер Роуз, и было непонятно, что он имеет в виду: то ли «не стоит благодарности», то ли «он прекрасно знает, что это не так».
И лишь в поезде по дороге в школу Стелла решилась спросить:
– Что случилось?
– Ничего, честное слово!
– Ну ладно, если ты собираешься врать, тогда мне лучше заткнуться. Если не хочешь рассказывать – твое право, хотя я думала, что мы делимся друг с другом всем…
– Я не могу тебе рассказать. Хотела бы, – добавила она, – но это будет нечестно.
Стелла помолчала немного.
– Ладно, если я точно ничем не могу помочь.
– Никто не может.
– Мои родители за тебя ужасно беспокоились. Ты им правда понравилась – такое у нас впервые. Кстати, это хорошо, иначе они бы не отпустили меня к тебе в гости. Мне ужасно хочется посмотреть на твой дом за городом и огромный семейный клан.
– Откуда ты знаешь, что родители обо мне беспокоились?
– Так они сами сказали, да и вообще это было очевидно. Даже Питер заметил, а он у нас не из проницательных.
– А…
Какое разочарование – ее актерская игра с треском провалилась!
– Мама просто решила, что ты заболела, а папа сказал – глупости, тебя что-то сильно потрясло. – Серо-зеленые глаза пристально смотрели на нее.
Луиза укрылась за вспышкой гнева.
– Я же сказала, что не хочу об этом говорить, черт возьми!
В тот вечер она попросила разрешения позвонить матери в Лондон.
– Солнышко, все нормально? Что-нибудь случилось?
– Ничего. Я звоню спросить, как прошло с бабулей.
– Ужасно! Она не хотела уезжать от тети Джессики, а та просто вымоталась. Бабуля взяла привычку вставать посреди ночи и будить Джессику на завтрак. Когда мы ее собрали и посадили в машину, она решила, что едет домой, а в Танбридж Уэллс ни в какую не хотела вылезать. Мне пришлось ее обмануть: я сказала, что мы приглашены на чай. В общем, грустная история… – Мать умолкла, и Луиза догадалась, что она едва сдерживает слезы.
– Мамочка, милая, какой ужас! Мне очень жаль.
– Мне приятно, что ты звонишь. Говорят, она привыкнет мало-помалу.
– А ты как?
– Да я в порядке. Приехала домой и приняла шикарную ванну – не то что у бабушки, выпила джину и теперь собираюсь сварить себе яйцо. А как ты провела выходные у подруги?
– Замечательно. Мы ходили на концерт… и в театр. – Через паузу она спросила небрежным тоном: – А что слышно от папы?
– Ни слова. Похоже, они его совсем заездили. Говорит, назначили ответственным за оборону, так что он почти не выходит с аэродрома. Впрочем, он этого и хотел, раз уж его не взяли на флот, как дядю Рупа.
– Понятно.
– Ладно, солнышко, давай закругляться, а то разоримся. Спасибо, что позвонила, очень мило с твоей стороны.
Нет, она не в курсе. Впрочем, трудно сказать, лучше от этого или хуже. Все прежние чувства к матери теперь сменились острой жалостью. Если отца захватила бесконтрольная страсть – в его-то возрасте! – он может выкинуть что угодно, даже развестись и уехать с этой женщиной! Луиза попыталась вспомнить знакомых разведенных женщин; на ум пришла только мамина подруга Гермиона Небворт. Кажется, у нее был какой-то нетипичный и, видимо, ужасный развод – о нем никогда не упоминали вслух. Из неясных намеков Луиза поняла только, что Гермиона не виновата. Правда, мама совсем не похожа на Гермиону: у нее нет своего магазина, деловой хватки и шикарной внешности в придачу. Если папа с ней разведется – бросит ее, – ей совсем нечего будет делать. К тому же она слишком стара, чтобы строить карьеру. Внезапно Луиза представила себе, как мама превращается в подобие бабули после смерти деда: сидит в огромном кресле, наотрез отказывается получать удовольствие от жизни и причитает, что лучше бы она умерла. И во всем этом виноват будет он! Точнее, уже виноват. Она вспомнила слова тети Рейч о том, что в ее возрасте начинают видеть в родителях обычных людей, и задумалась. Раньше она воспринимала их как взрослых, с которыми приходится так или иначе взаимодействовать, не более того, они просто… всегда рядом. Конечно, временами они делают твою жизнь невыносимой, однако в любом случае за них не приходится нести ответственность. Она вовсе не хочет отвечать за отца, она его просто ненавидит! При каждом воспоминании о встрече в театре перед мысленным взором всплывала рука отца на груди той женщины, и память сразу подсовывала другие моменты, о которых хотелось забыть раз и навсегда. Как бы она ни пыталась засунуть их в дальний угол сознания, отрицать бессмысленно: она ненавидела отца с тех самых пор, когда они остались одни в квартире и он трогал ее грудь. Большей частью она старалась его избегать, не встречаться даже взглядом, отбивала любой комплимент, раздражалась, игнорировала – точнее сказать, пыталась делать вид; по правде говоря, она всегда ощущала его присутствие. Часто причиной ссор с матерью становилась именно ее грубость – как в тот ужасный вечер, когда о