– У нее даже гардероб весь старый – кроме кардигана, который мама ей подарила на Рождество.
Девочки задумались.
– Может, отдашь ей папины? – предложила Полли.
– Что-то мне не очень хочется…
– Ну мы же не можем сами купить – они стоят три пенса за штуку, а дарить принято по меньшей мере шесть штук.
В конце концов решили посоветоваться с тетей Рейчел – она всегда найдет что придумать.
– А мы будем писать об этом в дневник? – спросила Полли.
– Да ну! Слишком… мелко. Это же не событие мирового масштаба!
Целый вечер Клэри работала с «Таймс»: записывала в дневник выдержки о лорде Галифаксе, мистере Эттли и еще об одном, со смешной фамилией Бивербрук. Они собирались зачитывать отрывки на следующем уроке.
Разумеется, Лидия совершенно не прониклась сутью идеи.
«Утром я встала и надела голубое платье, но не нашла к нему голубую ленту в волосы. Завтрак был ужасный: водянистые помидоры и кусок бекона с толстой прожилкой сала, фу! Эллен снова не в духе, не спала всю ночь – у Роли режутся зубки. Не понимаю, какой ему прок от одного зуба? Впрочем, надо же с чего-то начинать. Видела на лужайке миленького кроличка, но бабушке это не понравилось. Тетя Сибил на неделе останется дома, ей нездоровится. Вот бы мама тоже заболела и осталась дома! Невилл на выходных вел себя ужасно: по-моему, он плохо кончит. Залез на дерево и швырял в меня шишками. Я чуть не заплакала, а он сказал, что я разнюнилась – все неправда! Ненавижу его, но смерти желать не буду – это нехорошо».
И так далее.
Они с Полли еле сдерживались, чтобы не прыснуть, однако мисс Миллимент – не поверите! – сказала, что Лидия прекрасно справилась. Когда все прочли свои записи, она долго рассказывала о дневниках: объясняла, что в них нужно отражать не только события, но и отношение к ним автора, его мысли и чувства. В таком свете ее с Полли дневники выглядели довольно скучно. Раздражало, что Лидия поняла все лучше их, хоть и была младше.
– Повезло, – сказала она Полли, когда девочки остались наедине.
– Подумай, как приятно Лидии хоть раз в чем-то оказаться лучше всех, – возразила та, и Клэри снова была покорена ее добротой.
На этой неделе Клэри вела дневник каждый день.
«14 мая, четверг. По радио сказали, что из Голландии прибыла королева Вильгельмина в статусе беженки. Конечно, ей повезло, что удалось сбежать, и все-таки ужасно! По мнению мисс Миллимент, голландцы могли бы открыть дамбы и затопить страну, и тогда немцы не смогли бы их захватить, однако в новостях об этом не упоминали. Наверное, тянули до последнего. Полли говорит, это как с автомобильными авариями – каждый думает, что с ним этого не случится, вот так и голландцы думали, что немцы на них не нападут. Союзники собираются объединиться с Бельгией, так что их (немцев) ждет неприятный сюрприз.
И все равно происходящее кажется нереальным, жизнь идет своим чередом, как всегда. На обед сегодня была противная цветная капуста с сыром. Хоть бабушка и повторяла, какая она вкусная и питательная, я заметила, что тетя Сибил ничего не ела. У нее частенько несварение желудка и спина болит. По мнению тети Рейч, она слишком сильно беспокоится за дядю Хью, несмотря на то, что он звонит каждый вечер, а бедный папа не может звонить с корабля. Нам не полагается знать, где он. Зоуи показала дяде Хью письмо от папы: он пишет, что возвращается обратно в чудесный лондонский воздух, и она не поняла, о чем речь. Дядя Хью сказал, что папа, должно быть, в Атлантическом океане и планирует зайти в порт Лондондерри, чтобы заправиться топливом и запастись продовольствием. Зоуи все время ест: бабушка заставляет ее пить молоко, ей достается больше яиц, а Бриг отдает ей всю свою норму сладкого – ужасно несправедливо, я считаю. Она стала гораздо толще обычного – я имею в виду не только живот, – но все равно выглядит шикарно. Я забросила ее портрет: невозможно писать о человеке, если он тебе неинтересен. Я бы хотела иметь ее портрет – в смысле, нарисованный – вместо нее самой…»
На этом месте она вдруг поняла, что не хочет показывать свой дневник остальным – получается слишком лично. С одной стороны, так гораздо интереснее, с другой – она совсем не хотела, чтобы мисс Миллимент знала о ее чувствах к Зоуи, точнее, их отсутствии. В результате Клэри стала вести целых два дневника: публичный – для чтения на уроках, и тайный – для себя. Впрочем, последний она частенько зачитывала Полли. У той, в свою очередь, таких проблем не было. «О людях можно многое рассказать, – говорила она, – и у каждого есть положительные стороны». А еще Полли рисовала на страницах своего дневника – не то чтобы к месту, оправдывалась она; так, все, что в голову взбредет. Последние страницы пестрели изображениями крота: она нашла одного дохлого возле теннисного корта и училась его рисовать, пока он не завонял, и тогда пришлось закопать. Кроты получались очень хорошие – у них было особое, умильное выражение мордочки. Мисс Миллимент рисунки очень понравились. Она спустилась в кабинет Брига и разыскала книжку с иллюстрациями Арчибальда Торбурна. Правда, рисовал он в основном птиц, а Полли они не очень интересны.
«Возвращаясь к Зоуи – нет, больше не хочу. Могу только добавить, что если бы папа на ней не женился, то сейчас писал бы мне… если бы не женился на ком-нибудь еще».
Впрочем, все знакомые взрослые женаты, так что это вполне возможно, и она по-прежнему будет получать постскриптумы вместо писем.
«Лорд Бивербрук стал министром авиационной промышленности», – написала она в публичном дневнике. Какое чудное имя! Интересно, а есть леди Бивербрук? Она достала отдельный листочек и расписалась: «Кларисса Бивербрук». Смотрится впечатляюще, хотя для близких знакомых придется писать «Клэри Бивербрук».
Новости на этой неделе были неважные: линия Мажино, которую мисс Миллимент заставила их нанести на карты и которая представлялась ей в виде огромной, длинной горы, сплошь покрытой танками и пулеметами (а солдаты живут под горой в туннелях), не возымела никакого эффекта. Немцы просто обошли ее с севера – что вовсе не удивительно, однако взрослые почему-то удивлялись.
«15 мая, среда. Передавали, что немцы совершили массированный налет на Роттердам: тридцать тысяч убитых и раненых среди мирных жителей. Неудивительно, что Голландии пришлось сдаться. Теперь для Бельгии наступили тяжелые времена. Полли говорит, что все будет как в прошлый раз: немцы станут сражаться с нами и с французами во Франции. Вот-вот начнут копать траншеи, натягивать колючую проволоку, и так будет годами. Ужасная перспектива! Что же станет с Полли и со мной? Мы ведь не можем спокойно продолжать делать уроки с мисс Миллимент и постепенно стареть, совершенно отрезанные от мира. Полли говорит, что это наименьшая проблема, но как же человеку не беспокоиться за самого себя? Как бы эгоистично это ни звучало, ты живешь сам с собой, день за днем, и от этого никуда не деться. Думаю, меня охватит скука. Повезло Луизе – она учится в театральной школе, и ей разрешают ездить в Лондон с подругой.
Я не смогу жить в Брук-Грин в одиночку. По крайней мере, взрослые не позволят…»
Тут она представила, как живет одна. Встанет утром, поест хлопьев с молоком на завтрак (готовить не надо), наденет пальто, выйдет на улицу, сядет в автобус (у двери, так, чтобы всех было видно). После обеда пойдет в кино, а вечером вернется домой и пожарит отбивную – она ни разу не пробовала, но можно купить несколько запасных и тренироваться. Деньги… Наверное, придется что-то продать. В доме полно вещей – в шкафах, на чердаке, никто и не заметит. Если ей кто-нибудь особенно понравится – кондуктор в автобусе или сосед в кино, – она пригласит его домой на отбивную с коктейлем (она знает, как правильно смешивать напитки из папиного шкафчика). И если он окажется подходящим, она в него влюбится. Все это будет «вода на мельницу», как говорит тетя Вилли.
«Еще одна трудность, с которой приходится мириться, – писательству не учат. Нельзя взять и поступить в «писательскую» школу, как, например, в художественную или театральную, а слово «школа», похоже, действует как магический ключ к одобрению взрослых. То есть меня попросту никуда не пошлют, если я не сменю профессию на что-то стоящее в их глазах. А вот Полли, которую вполне могут отправить в художественную школу, говорит, что не хочет уезжать из дома, пока идет война.
У меня кончается запас книг. Наш дом все больше напоминает необитаемый остров, только совсем не такой интересный…»
Тут она задумалась о взрослой жизни. Перебирая в уме знакомых взрослых, Клэри пыталась представить себя на их месте. Кем бы она хотела быть? Тетей Рейч – ни за что! Каждый день возить Брига в Лондон на поезде, печатать для него письма (хотя она никогда не училась, печатает медленно и делает кучу ошибок). Потом возвращаться, слушать шестичасовые новости, отдыхать до ужина, потому что спина болит, и остаток вечера вязать носки из вонючей шерсти для рыбаков; наконец, слушать девятичасовые новости и ложиться спать. Иногда по вечерам ей кто-то звонил, и тогда она оживлялась, однако разговор всегда был недолгим – видимо, междугородний. «Благослови тебя Бог», – говорила она кому-то, прощаясь (Клэри в этот момент проходила мимо кабинета). Бабушка? Нет уж, она такая старая, почти дожила свой век, хоть это и очень печально. Впрочем, она жила такой тихой, спокойной жизнью, что, может, и протянет подольше. Тетя Сиб – определенно нет. По выходным она вела себя почти как обычно, за исключением прошлого раза, когда дядя Хью после шестичасовых новостей сказал, что надо закрыть дом в Лондоне: он все равно по ночам часто дежурит на лесопилке на случай пожара. Тут тетя Сиб разрыдалась и выбежала из комнаты; дядя Хью пошел за ней и долго не возвращался, потом позвал тетю Рейч, а когда та наконец вернулась, то сказала, что тете Сиб нездоровится. В итоге решили, что на неделе она останется здесь, а вопрос с домом обсудят позже. Весь понедельник она пролежала в постели, а когда встала, выглядела хуже некуда. Она попросила Полли купить ей аспирин и не говорить бабушке – та категорически его не одобряла. Тетя Рейч хотела позвать доктора Карра, но тетя Сибил ужасно разнервничалась и заявила, что слышать об этом не желает. Бабушка заставила ее выпить настойку маранты, еще всучила порошок от несварения, но тетя Сиб тайком вылила его в раковину, и ее можно понять – вкус как у старых железных перил. Однажды Невилл выпил целую бутылку (а надо было всего столовую ложку на стакан воды), у него покраснело лицо, и потом он несколько дней ходил возбужденный, хотя его и не тошнило. Бедная тетя Сиб! Волосы у нее выглядят ужасно – как старые грязные туфли. Она похудела и почему-то стала бесформенной, мешковатой, а на лбу глубокие морщины. Говорят, есть какой-то «критический возраст», они с Полли толком так и не поняли, что это, но дома за последнюю неделю о нем не раз упоминали (не при них, разумеется, – Клэри случайно подслушала, когда горничные меняли постельное белье). Критический возраст… Наверное, не очень хороший возраст, раз она так плохо выглядит. Нет, ей совсем не хотелось бы поменяться местами с тетей Сиб. И уж точно не с тетей Зоуи, которая целыми днями раскладывала пасьянс, если не ела и не шила.