а даже не заметила. Мы с Полл решили, что она спит прямо в чулках – очень странно!
После аптеки зашли в книжный магазин, и добрая тетя Вилли разрешила нам купить по одной книжке не дороже двух шиллингов. Я взяла рассказы о привидениях М. Р. Джеймса, а Полли…
Папа звонил! Разговаривал со мной целых шесть минут! Сказал: «Не обращай внимания, когда начнет пищать, я очень хочу с тобой поговорить». Его почти перестало тошнить – наверное потому, что много времени провел на море и уже привык. Говорит, в этот раз получил целую кучу писем – даже одно от Невилла. Я пожаловалась, что очень трудно писать интересные письма из дома, где ничего не происходит, а он сказал, что я пишу ужасно интересно и надо продолжать в том же духе. Насчет карманных денег – одобрил, велел передать тете Рейч. Я спросила, когда ему дадут отпуск – не знает. Сказал, что скоро отплывает, а по возвращении обязательно позвонит еще. Я спросила, как он думает, можно ли сойти с ума от скуки; он сказал, что не знает, и удивился, почему я вдруг интересуюсь. Я рассказала про леди Райдал, а он ответил – может, я и права. Потом он изобразил звук, который издают довольные жизнью эсминцы – что-то среднее между уханьем и гудением, ужасно смешно. А чем они это делают, спросила я, и он ответил – мной, конечно, и мы засмеялись сквозь гудки. Потом он просил, как обычно, заботиться о Зоуи, и я заверила, что стараюсь, но он не услышал и продолжал насчет родов в его отсутствие – мол, тяжелое время для нее. Я сказала, что она выглядит вполне безмятежной и покорной судьбе, и это его успокоило. Я спросила, как идут дела на фронте, и он сказал – пока не очень, однако он уверен, что «прилив изменится». Я представила себе немцев в виде надвигающейся волны – страшновато; пожалуй, не стану рассказывать об этом Полли. Потом он захотел поговорить с бабушкой, и я попросила Полли ее позвать, и пока она ходила, папа сказал: «Помни, я тебя очень сильно люблю», и я сказала – я тоже. Тут подошла бабушка, и он пожелал мне сладких снов – очень глупо с его стороны, ведь было только половина седьмого. Странно… Я так долго ждала, когда он позвонит или напишет, а теперь, после того, как мы поговорили, мне стало грустно и немножко страшно. Осталась еще целая куча вещей, о которых я ему не рассказала: по отдельности они кажутся мелкими и незначительными, но я все равно хотела о них рассказать. Время идет, события накапливаются день за днем, неделя за неделей; так, глядишь, через год он меня и не узнает совсем! Для него все иначе, потому что взрослые почти не меняются – мне так кажется. Если это правда, то когда же человек обретает «законченную форму»? И можно ли ее выбирать?
После его звонка я немного поплакала. Я не собиралась об этом писать, но раз уж так вышло… Я долго по нему скучала, потом вдруг услышала его голос и теперь больше не слышу – это очень тяжело. Наверное, секс снимает напряжение в любви. Разумеется, я не собираюсь спать с отцом, но могу себе представить, что это успокаивает».
Тут ее в который раз посетила смутная догадка о том, что «спать вместе» означает не только «спать в одной постели», но как она ни пыталась, так и не смогла придумать, что же еще. И узнать-то не у кого! Мисс Миллимент, похоже, эта тема неинтересна. Клэри пыталась осторожно расспрашивать, но ответы получала неопределенно-уклончивые: дескать, оставляя в стороне биологический аспект – а она не преподает биологию, – данный вопрос лучше изучать на практике (в свое время), чем обсуждать – это не принесет никакой пользы.
Итак, ничего другого не остается, кроме как найти подходящий объект и влюбиться, чтобы выяснить все самой.
После этого интерес к дневнику пропал на несколько дней.
«31 мая, пятница
Тетки уехали в Танбридж Уэллс: тетя Сиб – в больницу делать рентген: для этого надо выпить бариевую взвесь (такая густая меловая кашица), и тогда на снимке будет видно, есть ли у нее язва. А бедная тетя Вилли – навестить свою мать. Они взяли с собой мисс Миллимент – ей нужны очки получше. Зоуи сшила мне платье в желтую полоску; вроде нравится, хотя выгляжу глуповато. Еще Зоуи сказала, что надо купить белые сандалии, но мне и в парусиновых туфлях неплохо. У нас довольно жарко, и самолеты разлетались. Я понимаю, неделя выдалась необычная, но не могу придумать, что бы такого написать. Мы по-прежнему едим завтрак, обед, ужин, делаем уроки и отдыхаем (ха-ха!). Они всегда находят нам работу поскучнее. Сегодня Тонбридж с Макалпайном пилили дрова, а нас заставили возить их на тележке в гараж. В поленьях много жучков и мокриц, и Полли тратит кучу времени, выковыривая их и отпуская на свободу, хотя они и так могут умереть естественной смертью еще до того, как поленья пойдут на растопку.
Из Франции эвакуируют людей, но их же там целые тысячи, и много раненых, так что это, наверное, ужасно сложно. В Милл-Фарм освобождают места под раненых солдат.
М. Р. Джеймс оказался довольно интересным: пишет так, будто на нем всегда надет темный костюм – невозможно представить его без пиджака. Его рассказы пугают ровно столько, сколько нужно.
Фу, ненавижу вязать! А Полл, наоборот, нравится, и, конечно же, у нее получается гораздо лучше.
Главная сложность с дневником – его надо вести постоянно. Полли свой давно забросила, зато каждый день читает «Таймс» – если бы она вела дневник, то у нее вышел бы подробный отчет о том, что происходит – всего в семидесяти милях от нас, по ее словам. Еще говорит, что иногда слышит пальбу из орудий, но она специально прислушивается – может, это всего лишь плод ее воображения».
Тут Клэри опять остановилась. Легко говорить «мы пишем историю», как выразился Тонбридж в разговоре с миссис Криппс (она случайно услышала, когда вышла на кухню за стаканом горячей воды для мисс Миллимент), но что, собственно, происходит? И главное, ради чего все это? Если ты ничего толком не понимаешь, невозможно испытывать какие-то сильные эмоции, чтобы потом записывать их в дневник. Клэри чувствовала только одно – она скучает по отцу и беспокоится за него (а вдруг его ранят или потопят торпедой?). Может, у всех так? Переживают за единственное понятное им, а остальное в тумане…
И Клэри устроила опрос. Решено было начать со слуг, поскольку они хотя бы останавливаются и отвечают. Эллен, купавшая Уиллса, была уверена, что все солдаты вернутся домой, и надо надеяться на лучшее. По мнению Айлин, нужно помнить, что у нас есть флот, а люди вроде Гитлера всегда заходят слишком далеко, береженого Бог бережет. Миссис Криппс сказала, что «Гитлер зарвался», и «возьми хоть наши ВВС», прибавив загадочную фразу: «Как взлетело, так и упадет». Дотти, застилавшая постели, только повторила слова миссис Криппс: «Гитлер совсем зарвался». Когда я ее спросила, что она чувствует, Дотти ужасно озадачилась: видимо, ее ни разу в жизни об этом не спрашивали. «Вот уж не знаю», – сказала она, сдергивая покрывало, как учила Айлин, и аккуратно складывая уголок к уголку. Бриг велел ей не забивать этим свою хорошенькую головку. Его как раз стригла тетя Вилли: должно быть, очень трудная задача, поскольку волос осталось немного. Тетя Вилли сказала, что стоит положиться на мистера Черчилля. Все это ужасно, вздохнула тетя Рейч, «но ты не волнуйся так за папу, ягодка» – и тому подобное. Похоже, никто из них ничего толком не знал – или не мог (не хотел?) ей рассказывать. Клэри сдалась, исключив из опроса Полли, чтобы не расстраивать ее лишний раз. Однако тем же вечером, когда они медленно готовились ко сну, Полли вдруг спросила:
– Как ты думаешь, что будет, если немцы нас завоюют?
Вообще-то Клэри и сама частенько пыталась представить, что будет, и получалось… много разных картинок, не совпадающих друг с другом. Людей сжигают на кострах; детей посылают чистить дымоход, как в Викторианскую эпоху; Трафальгарская площадь забита немцами в шлемах, похожих на супницу; рабство; тюрьма. В Большом доме поселился Гитлер; они живут на хлебе и воде, стирают ему рубашки, готовят и делают за него уроки; в них плюют и заставляют учить немецкий – все эти и многие другие хаотичные видения толпились в мозгу; вроде страшновато, но в то же время глупо и бессмысленно…
– А ты? – спросила она.
– Очень тяжело об этом думать. Наверное, нас всех убьют, а потом здесь будут жить немцы, а если не убьют, то станут очень плохо с нами обращаться, но все это как-то нереально… То есть я не понимаю, что они выгадают в результате.
– Ну как, Англию и всё, что в ней. У нас же много ценного – картины в Национальной галерее, сокровища короны, тысячи домов – да, и еще пляжи, у них же там мало морских курортов.
– У них теперь есть и Голландия, и Франция, и Норвегия, и Бельгия…
– Ну, тогда они будут править миром – получат заодно всю империю, не только Англию. Ведь именно этого всегда хотят диктаторы, разве нет? Наполеон и все остальные.
Полли вздохнула.
– Кажется, я начинаю понимать идею отказа от военной службы, как у Кристофера.
– А я нет. В пацифизме нет никакого смысла, пока его не примут все, а этого никогда не случится.
– Ты прекрасно знаешь, что это очень глупый довод! Все реформы совершаются горсткой людей, над которыми смеются, или мучениками.
– В любом случае, – Клэри неприятно задело, что ее назвали «глупой», – правда на нашей стороне. Мистер Черчилль сказал: «Гитлер – воплощение зла».
– Да, но это всего лишь черта хорошего лидера: они всегда сумеют убедить свой народ в том, что они за правое дело. Гитлер так и сделал, будь уверена. Никто ведь толком не знает, что происходит, не говоря уже о том, почему.
Клэри не стала спорить: целый день расспросов лишь подтвердил эту догадку. Разве только…
– А тебе не кажется, что наши дяди и остальные на самом деле знают, просто не хотят нам говорить?
– На прошлых выходных я спросила папу. Он ответил: «Полли, если б я точно знал, я бы тебе рассказал. Ты имеешь право знать так же, как и все».
– Да, но что он сам думает по этому поводу?