Та неловко пожала плечами:
– Он не сказал.
Они взглянули друг на друга. Клэри уже надела сорочку, Полли, еще голая, рылась под подушкой. Достав сорочку и натянув ее через голову, она сказала:
– Что бы ни случилось, давай держаться вместе. Ты – моя лучшая подруга, с тобой что угодно можно пережить, а без тебя все гораздо хуже.
Клэри почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза; голова закружилась, а в груди словно взорвалась ракета счастья и рассыпалась на отдельные звезды нежности.
– И с тобой, – прошептала она.
«2 июня, воскресенье
Дорогой папа!
Пишу снова так скоро, потому что многое тебе нужно рассказать.
Во-первых, дядя Эдвард побывал в Дюнкерке! Он получил два дня отпуска и вышел в море на яхте друга. Они пришвартовались возле пляжа и бросили якорь. Дядя Эдвард сел в шлюпку и подплыл к берегу до мелководья, чтобы люди смогли залезть. Ему пришлось сделать три ходки, потому что в шлюпке помещалось лишь четверо, включая его. Так он перевез на борт яхты девять человек, а когда поплыл в четвертый раз, в шлюпку попал снаряд – все упали в воду, и ему пришлось плыть к яхте, да еще тащить с собой раненого, а потом яхта переполнилась, и они решили плыть в Англию, потому что их обстреливали немецкие самолеты, но дядя Эдвард сказал, что наши им пытались помешать. То есть это он не сам сказал – он позвонил по телефону дяде Хью, а тот рассказал нам. А еще дядю Эдварда ранило в плечо шрапнелью, но сам вроде цел. Самое худшее – у них на борту не было питья, только небольшой бачок воды, бутылка бренди и сгущенка, а открывашку не взяли; пришлось вскрывать банки отверткой. Они сварили чай с молоком в кастрюльке – до того невкусный, что дядя Эдвард благородно отказался. Потом у них кончился бензин. К тому времени Англия уже была видна на горизонте, но стоял полный штиль, так что они плыли целую вечность. По дороге развлекались: пели разные веселые песни и даже «Долог путь до Типперери» в честь дяди Эдварда. Некоторые уснули, а одного стошнило семь раз, хотя качки не было. Хорошо, что он не вступил во флот, да, пап? Ой, я забыла: еще дядя Хью рассказывал, что дядя Эдвард вышел на берег и вынес оттуда раненого, который не мог идти, так что им особенно не повезло, когда лодку подбили. Дядя Хью говорит, дядя Эдвард заслужил медаль. Вся семья разволновалась, и за ужином выпили за его здоровье, а потом он позвонил и разговаривал с тетей Вилли. Главнокомандующий велел ему возвращаться на аэродром pronto[9]. Хорошее слово, правда, пап? Похоже на кличку охотничьей собаки. Полли кажется, что ее отец немножко завидует дяде Эдварду, а я думаю – было бы куда труднее спасать людей одной рукой. Он спрашивал про тебя, но мы не смогли ничего рассказать.
Следующая новость не особенно приятная, касается Невилла. На этих выходных его не пустили домой – угадай, почему? У него есть свой маленький садик на пару с другим мальчиком – им всем в школе распределили, и вот наступило время судить конкурсантов, а Невилл взял и опрыскал все соседские садики гербицидом, чтобы победить самому, но перепутал и опрыскал удобрением, от которого все растет еще лучше, а они с Фаркуаром – это второй мальчик – столько раз пересаживали цветы, что те увяли, и они заняли последнее место, а кто-то все равно донес, и ему сделали выговор. Вся эта история показывает его характер не в лучшем свете. Этак он в следующий раз возьмет и отравит гербицидом любого, у кого хорошие шансы сдать экзамен лучше его. В итоге он кончит тюрьмой, когда подрастет. Пап, как ты думаешь, люди способны меняться? Мне кажется, должны, только если сами хотят, а с Невиллом беда в том, что он не признает свои недостатки – удивительно, учитывая, сколько их… Тем не менее мы должны надеяться на лучшее».
Клэри перечитала кусок про Невилла, и ей стало не по себе: вдруг папа скажет, что она к нему слишком строга? С другой стороны, она же пишет только чистую правду – чего ему еще ожидать?
О третьей новости – утром Зоуи, кажется, начала рожать – писать было как-то неловко. Это длилось уже несколько часов. Тетя Вилли с тетей Рейч помогали доктору Карру и медсестре – последняя приехала перед обедом. А доктор заезжал три раза проверить, как идут дела, но каждый раз говорил, что ему еще рано оставаться. Клэри ужасно хотелось посмотреть – она никогда не видела, как рождаются дети, однако все почему-то шикали на нее, прогоняли и велели «держаться подальше». Они с Полли ошивались под окном и один раз услышали сдавленный крик – это их ужаснуло и одновременно заинтриговало.
– Думаешь, это очень больно? – спросила она Полли.
– Подозреваю, что да – иначе они не напускали на себя такой беззаботный вид, будто ничего не происходит.
– Зачем же так глупо задумано природой, учитывая, скольким людям приходится рожать, чтобы продолжать человеческую расу?
– Когда кошка мисс Бут рожала котят, они выскальзывали из нее легко, как зубная паста из тюбика. Кажется, ей было совсем не больно. – Полли повезло застать это зрелище на Пасху, а Клэри, как назло, все пропустила. – Только нельзя сравнивать людей с кошками. У котят такие миленькие мягкие тельца. Дети гораздо сложнее – у них уши, пальцы торчат во все стороны и прочее.
Никто из них толком не понимал, что происходит, и потому обе разговаривали особым, небрежным тоном, выдающим тревогу и неосведомленность, однако, по молчаливому уговору, это не обсуждалось.
– Кроме того, – добавила Полли, – если б это было так легко, люди рожали бы сразу весь помет.
В глубине души Клэри не удержалась от мысли: а что, если Зоуи умрет? В конце концов, ее мама умерла в родах, и папа, наверное, волнуется больше других отцов. Лучше не писать ему, пока не станет ясно.
«Вот, милый папа, не знаю, что еще тебе рассказать. На обед у нас был кролик – вчера несколько штук попались в силки. По правилам нормирования продуктов кролик не считается мясом.
Ах да, тетя Сибил поехала в Танбридж Уэллс проверить, нет ли у нее язвы, выпила барий, и оказалось – есть. Зоуи сшила мне миленькое платьице и раскроила еще одно. Тетя Сиб тоже шьет два для Полли. Тетя Вилли купила мисс Миллимент кардиган, только он оказался ей мал – вышло неловко. А так было бы неплохо: ее старый кардиган пахнет теплым сыром, что странно – теперь мы редко едим сыр, только с цветной капустой (моя самая нелюбимая еда) раз в неделю. Тетя Вилли пообещала, что купит другой, когда поедет в Лондон на следующей неделе – у них там есть «нестандартные размеры».
Я читаю страшную книжку под названием «Поворот винта» Генри Джеймса. Я не рассказывала об этом мисс Миллимент, потому что там есть очень злая учительница, а я не хочу ее обидеть. Мисс Миллимент умеет решать кроссворд в «Таймс» за двадцать минут. Она согласилась учить нас французскому, потому что больше некому. Она очень хорошая, хотя у тебя произношение гораздо лучше. Повезло тебе учиться во Франции! Вряд ли мы с Полли успеем туда попасть до старости – а тогда уже поздно будет учить языки. В любом случае – je t’aime[10]. Отцу можно так сказать, а вот если бы я обращалась, например, к мистеру Тонбриджу, то надо говорить «je vous aime»[11], только я, разумеется, не стану этого делать. Он всегда выглядит так, будто его скроили по другой мерке, а потом приплющили. Он славный, но я его нисколечки не «aime». А вот тебя – да.
Близилось время ужина. Надписав адрес на конверте, Клэри спохватилась – опять нет марки! – и решила стащить ее из кабинета Брига, а в понедельник купить новую. У подъезда стояла машина доктора Карра; на ступеньках ей встретилась Дотти, несущая ведро горячей воды. Наверное, уже скоро, но марка важнее.
Она замерла и прислушалась: из гостиной доносились вечерние новости – значит, все взрослые там, слушают. Стеклянный потолок отражал небо цвета диких фиалок. Открытая входная дверь обрамляла кусок сада: клумбу с белыми тюльпанами, высвеченными до слоновой кости, медные желтофиоли, похожие на спинки пчел в вечерних лучах солнца. Снаружи легкими порывами долетал их восхитительный аромат. Клэри вдруг ощутила такой мощный прилив острого, беспричинного счастья, что замерла в неподвижности, не в силах пошевелиться. Столь же незаметно и непредсказуемо этот момент ушел, канул в прошлое, возвратив ее назад, в скучную, бытовую повседневность: она просто идет за маркой.
В кабинете всегда было темнее, чем в других комнатах, большей частью оттого, что Бриг заставил подоконники большими горшками с геранью. Пахло сигарами, образцами древесины, ливанским кедром, которым были отделаны ящики стола, частенько открытые; корзинка старой собаки воняла болотом – Бесси любила плюхаться в пруд. Клэри уселась в широкое кресло красного дерева с колючим сиденьем из конского волоса и задумалась: где искать? Теперь ей казалось, что кража марки – дело куда более серьезное, чем представлялось вначале. Я не краду, а всего лишь беру в долг, напомнила она себе. А если спросить, то нарвешься на одну из его бесконечных историй – да и вообще, они там слушают новости – придется ждать до конца выпуска, а если она тихонько возьмет одну штучку, то успеет сбегать и отправить письмо до ужина, и оно быстрее долетит до папы. Завтра она купит марку, положит взамен и никому не скажет, так что ничего тут криминального нет.
Клэри принялась сосредоточенно рыться в ящиках и только успела вытащить большой лист с марками в полпенни, как вдруг зазвонил телефон. В кабинете находился единственный в доме аппарат: если она не ответит, кто-нибудь обязательно придет и найдет ее здесь. Клэри пододвинула к себе телефон, подняла трубку и прижала к уху.
– Уотлингтон 2–1? – уточнила телефонистка.
– Да.
– На проводе капитан Пирсон.