– Вы на него наступили. Хотите я подберу петли?
– Спасибо, Полли, будь добра. Боюсь, какому-то бедному солдатику придется набраться немало храбрости, чтобы надеть мой шарф! У меня почему-то никак не получается сохранять одинаковое количество петель из ряда в ряд.
– На самом деле я хочу решить, чем мне заняться в жизни, – сказала Полли чуть позже, тактично распустив шарф до половины, чтобы скрыть самые большие дыры.
– Я понимаю. Не спеши, у тебя еще есть время. А пока можно подумать, как лучше подготовиться к принятию решения.
– Наверное, придется делать какую-нибудь военную работу.
Мисс Миллимент вздохнула.
– Возможно. Мне всегда казалось, что из тебя выйдет отличная медсестра, а Клэри поступит на вспомогательную службу – для нее это будет приключение.
– Из меня выйдет никчемная медсестра – я недостаточно объективна! Я буду только жалеть бедных раненых вместо того, чтобы им помогать.
– Милая Полли, я же не сказала, что ты прямо обязательно будешь медсестрой – просто могла бы… В любом случае тебе еще рано поступать на курсы, и до университета целых три года. С другой стороны, если ты поступишь, то получишь отсрочку от военной службы до конца обучения. Может, обсудим перспективы с твоим отцом?
Однако папа заявил, что не видит в этом ни малейшего смысла.
– Дочь – синий чулок! – воскликнул он. – Этак скоро я и знать-то не буду, о чем с тобой говорить! Я бы предпочел, чтобы ты осталась дома, в безопасности.
Это, конечно, успокаивало, но никак не помогало в выборе.
– Наверное, было бы интересно, – одобрила Клэри идею университета.
– Мисс Миллимент считает, что ты тоже должна поступать.
– Правда? Ей так надоело нас учить?
– Вряд ли – она сказала, что нам предстоят еще годы упорной работы.
– М-м. А почему ты не хочешь?
Полли задумалась.
– Мне кажется, я недостойна, – сказала она наконец. – Наверняка там учатся одни мальчики и несколько ужасно умных девушек. Я буду чувствовать себя хуже других.
– Ой, да ладно тебе! Просто время такое.
– Какое такое?
– Ну, ты знаешь! День за днем тянутся бесконечной чередой…
– Монотонно?
– Да! Каждый день происходят ужасные вещи, а тебе приходится вставать, чистить зубы – с тобой-то ничего не происходит. Кажется, пройдет целый век, прежде чем мы повзрослеем и начнем делать то, что хотим. К тому же еще все эти секреты…
– Например?
– Ну, всякое такое, чего нам не говорят. – Она передразнила: – «Потому что мы еще слишком малы». Мой отец пропал без вести – я уже достаточно взрослая для понимания этого факта – а значит, и для всего остального.
По щекам у нее катились слезы, но она их не замечала.
– Зоуи думает, что он погиб, – сдалась окончательно. Знаешь, как я поняла? Она совсем перестала следить за собой. А все остальные перестали о нем разговаривать. Когда о чем-то переживаешь, казалось бы, об этом хочется говорить – только не в нашей семейке страусов.
– Можешь поговорить о нем со мной, – предложила Полли, хотя в глубине души она этого боялась. Клэри нарисовала карту северного побережья Франции, начиная с Сент-Валери, где ее отец в последний раз сошел на берег, и продолжая на запад через Нормандию и Бретань до Бискайского залива. Прикрепив рисунок к старому пробковому коврику, она каждый день отмечала на нем воображаемые передвижения отца и увлеченно пересказывала их по ночам в виде бесконечного сериала. Ее знания о Франции ограничивались «Алым первоцветом», «Повестью о двух городах» и историческим романом Конан Дойля «Гугеноты». Немцы превратились в республиканцев, а французы – в подпольную сеть, помогающую аристократу воссоединиться со своей семьей в Англии. Эти храбрые и верные люди передавали его с рук на руки вдоль побережья. По пути ему приходилось выбираться из разных трудных ситуаций, и в конце концов он застревал на пару недель в какой-нибудь деревне. Это случалось все чаще и чаще, и Полли догадалась, что Клэри не хочет «довести» его до западного побережья – ведь тогда ему нужно будет отправляться домой. Поскольку он в молодости, еще до первого брака, обучался во Франции, у него отличный французский, и он легко сойдет за местного, считала Клэри. Он планировал достать рыбацкую лодку и доплыть до Нормандских островов, однако немцы добрались туда раньше его. Как-то раз он чуть не сгорел в сарае, где его укрывали. Потом два дня ехал на стареньком велосипеде, увешанном связками лука (она видела такое в Лондоне). Его целый день прятали в телеге под мешками рыбных удобрений («Они же все рыбаки и фермеры, значит, используют рыбные кости, головы и все такое), и он ужасно вонял; хозяева забрали всю его одежду постирать, и ему пришлось ужинать, завернувшись в одеяло. От военной формы он, разумеется, давно избавился: обменял свои золотые часы на полный комплект французской одежды. Иногда кормился чем Бог пошлет: ел яблоки в садах (Полли удержалась от комментария, что они еще не созрели) и даже крал яйца у кур. «И коров доил!» – с энтузиазмом поддержала ее Полли, но Клэри возразила, что он не любит молоко. Добрые люди часто давали ему глотнуть бренди из фляжек, которые всегда носили с собой, и угощали «Голуазом» – к счастью, его любимые сигареты. Однажды ночью он простудился, переплывая Сену в широком месте, но старая добрая женщина – пастушка – подобрала его и вылечила. Она так приструнила немцев, что они боятся сунуться к ней на ферму.
Две-три ночи в неделю Полли выслушивала приключенческую сагу, исход которой не имел значения, судя по настрою рассказчицы. И хотя она частенько увлекалась сюжетной линией, в ее фантазии все-таки не верила. В глубине души она считала так же, как и вся семья, что дядя Руперт погиб. Ведь если его взяли в плен (эту версию поддерживала лишь бабушка), тогда почему же им не сообщили?
Даже когда по радио передали, что немцы торпедировали французский корабль в Ла-Манше и жертв, по всей вероятности, насчитывается четыреста человек, новости не произвели на Клэри должного впечатления (хотя Полли одновременно опасалась реакции и надеялась на какой-то сдвиг в ее сознании).
– Это всего лишь доказывает, что там есть французские корабли. Однажды папа сможет сесть на один из них. Вполне логично, – добавила она, начисто игнорируя возможность того, что ее отец мог оказаться на том самом корабле.
Медленно ползли дни. Воздушные бои продолжались, и теперь уже Тедди с Саймоном, приехав на каникулы, носились по округе на велосипедах в надежде поймать немцев в плен. Когда это вскрылось, им недвусмысленно запретили подобные развлечения, однако Тедди обошел запрет и подлизался к полковнику Форбсу. Тот, всецело одобряя его рвение, давал ему безопасные задания, требующие физических усилий. Саймон, ростом догнавший мать, весь в прыщах, не подошел по возрасту, и это больно задело его чувства (сильнее, чем он показывал) и, что хуже всего, заставило болтаться без дела. Эту проблему ловко разрешил отец, выдав ему старенький приемник: «Если сможешь починить, он твой». Так что в итоге и у Саймона все наладилось, неприязненно думала Полли. Где же, образно выражаясь, ее «приемник»? Лидия с Невиллом снова поладили. В последнее время они служили «пациентами» на курсах первой помощи, которые вела тетя Вилли: смирно лежали на столах, а деревенские тетушки осторожно обматывали их конечности километрами бинтов. В свободное время они часами играли в стареньком, заброшенном авто – самой первой машине Брига. Когда эвакуировали детский приют, ее вытащили из гаража и оставили на поле, где она медленно и величественно оседала на землю. Когда-то и ей было весело, печально думала Полли. Теперь же она либо слишком взрослая, либо слишком маленькая для всего на свете.
В августе мать повезла ее в Лондон прикупить зимние вещи, поскольку девочка выросла практически из всей старой одежды. С ними поехала тетя Вилли: она собиралась на концерт в Национальную галерею – там играл музыкант, который так и не приехал к ним на выходные.
В поезде мама с тетей Вилли заняли места в углу, по ходу движения. Полли села напротив и представила себе, будто совсем их не знает и видит первый раз в жизни. Тетя Вилли выглядела довольно стильно в сером фланелевом костюме с крепдешиновой блузкой темно-синего цвета; ансамбль дополняли шелковые чулки и синие туфли-лодочки. Сумочка и перчатки также были тщательно подобраны к костюму, а шляпку украшала белая репсовая лента с бантиком. Кроме того, она накрасилась: на скулах румяна, а на губах – темная помада цвета цикламена, отчего рот казался немного жестоким. Глядя на нее, можно представить, какой она была в юности, когда жизнь представлялась интересной и увлекательной.
А вот мама, наоборот, совсем не накрашена. Рыжевато-пепельные волосы убраны в лохматый пучок, из которого торчали отдельные пряди и шпильки, похожие на скрепки. Кожа бледная, за исключением веснушек на лбу и на носу, а нос уже заблестел от стояния на платформе под солнцем. На ней было зеленое платье в цветочек и кремовый кардиган не по размеру – весь собрался в складки. Чулки слишком розовые, туфли черные, белые хлопковые перчатки она сняла и положила на сиденье. Самое красивое в ней – это руки, с грустью констатировала про себя Полли: белые, гладкие, с маленькими пальчиками, украшенными кольцами – обручальное с изумрудом и золотое. Трудно представить мать молодой – она выглядит как будто уже родилась готовой женщиной средних лет и веками живет в этом состоянии. Вот она улыбнулась тете Вилли, обмахиваясь перчаткой – «да, открой окно», – однако улыбка тут же исчезла, словно солнце спряталось за тучу, оставив после себя нейтрально-тревожное выражение лица.
– В «Галери Лафайет» продаются неплохие вещи для молодежи, – говорила тем временем тетя Вилли. – Вы вообще можете все купить на Риджент-стрит и как раз успеете на обед с Хью в «Кафе-Рояль».
– Мамочка, давай пойдем в «Питер Джонс»! – принялась упрашивать Полли: Луиза утверждала, что это лучший магазин.
– Нет, милая, слишком далеко. К тому же я все равно собиралась в «Либертиз» за тканью для тебя и Уиллса.