– Ты тоже, особенно в роли Анны. Ты играешь гораздо лучше, чем Джей с Хелен.
– А как тебе вообще Джей? – небрежно спросила Луиза.
– Ну… Очень умный и все такое, только вот рот у него довольно жестокий, не находишь?
Звучит глупо, подумала про себя Луиза: ну что такое жестокий рот, скажите на милость? А бывает добрый рот?
– Ну, ты поняла, – продолжала между тем Гризельда. – Крупный, но жесткий. И глаза такие… холодные в придачу. Я ему не доверяю.
Ну вот опять… «Холодные глаза»! Глаза могут меняться как угодно, в зависимости от того, что человек ощущает. В театре взгляд – самая важная черта актера. Правда, ее собственные глаза уже опухли от попыток стереть тушь, комками налипшую на ресницы. Надо будет спросить у Лили.
– Он хорошо играет Ричарда, – заметила Гризельда, – а еще рассказывает уморительные истории… Боже, умираю от голода! Я готова съесть что угодно!
– Думаешь, нам что-нибудь оставят?
– Не знаю.
Пришлось брать такси – было уже слишком поздно. Поппи оставила им две тарелки сэндвичей с сыром и селедочным паштетом на выбор, однако ими, к несчастью, заинтересовался Царь Александр; после него уже никто не хотел есть растерзанные остатки.
– Почему Энни не взяла его с собой спать? – бушевал Крис: он страшно проголодался.
– Она взяла, а он снова спустился вниз. Это я виновата – надо было запереть сэндвичи в кладовой, но я боялась, что вы придете совсем поздно, а я уже лягу, и вы их без меня не найдете.
– Могла бы оставить записку! Ладно, неважно. Только не плачь – хватит с меня на сегодня эмоций. Будь умницей, принеси мне что-нибудь в постель.
В конце концов большинство решило, что они слишком устали, и разбрелись по своим комнатам, оставив Поппи курсировать по кухне с банкой солонины и галетами.
– Хлеб нужно приберечь, иначе не хватит на завтрак.
Поппи выглядела не менее измотанной, чем остальные.
– Похоже, у нее не самая легкая жизнь, – заметила Луиза, когда они поспешно раздевались, дрожа от холода.
– Ага. И вообще это несправедливо, ведь она тоже хочет стать актрисой.
– Правда? А так и не скажешь…
– Как-никак актерская семья. Говорят, ее мать была очень талантлива.
– А что с ней случилось?
– Погибла в автомобильной аварии, точно не знаю когда. Мне Лили рассказала, пока делала маникюр. – Гризельда старалась не кусать ногти: Лили, шокированная этой привычкой, настоятельно советовала ей заботиться о руках.
– Пожалуй, надо ей помочь – все-таки меня учили готовить.
– Я бы не стала на твоем месте. Только узнают, сразу сядут на шею – из кухни не выйдешь.
Представив себе столь ужасные перспективы, Луиза эгоистично решила сохранять статус-кво.
В день премьеры все спали допоздна, а потом их накормили внеплановым обедом. После еды Луиза устроилась в постели – самое теплое место в доме – и решила ответить Майклу.
«Дорогой Майкл…» – начала она и остановилась.
«Милый Майкл…»
«Дорогой» – как-то холодно, формально. С другой стороны, «милый» выглядит как обезьянничанье – она ни за что не назвала бы его так, если бы он первый не написал. В итоге Луиза взяла чистый листок и оставила пустое место в начале: напишет, а там видно будет, что получится.
«Благодарю вас за письмо. Его переслали из дома, поскольку мне все-таки удалось попасть в репертуарную компанию. Более того, сегодня у нас премьера, и мы все ужасно переживаем. Мы играем Шекспира и еще две сцены из пьесы Гордона Дэвиота, который на самом деле женщина».
Она продолжила в том же духе, рассказав о генеральной репетиции и о своем фиаско.
«С другой стороны, если человек всю жизнь мечтает заниматься одним делом и наконец ему это удается, чего еще желать? Мы живем в холодном, мрачном доме, еды не хватает, однако никто из нас не жалуется, потому что мы посвятили себя искусству, а в этом случае материальное совсем неважно, правда ведь?»
Неплохо получилось, подумала она, хотя кусок про театр может показаться ему скучным.
«Да, в тот раз было здорово. Мне очень понравился наш выезд верхом, и шарады тоже. И еще никто никогда меня не рисовал. А ваша матушка была очень добра», – осторожно сформулировала она, не зная, что еще хорошего о ней сказать. «Я написала ей «коллинз» – так мы между собой называем письма в благодарность за визит – по имени мистера Коллинза…»
Тут она спохватилась – а вдруг он не читал «Гордость и предубеждение»? – и на всякий случай подписала в скобках «Остин».
Подумав немного, Луиза добавила: «…но вы, конечно, и сами знаете», а то еще решит, что его считают невеждой, и обидится.
Перечитав написанное, Луиза поморщилась: скучища!
«Боюсь, письмо получилось не особенно интересным. Теперь я понимаю, что вы имели в виду насчет «первого письма»: еще толком не знаешь, какой тон взять с малознакомым человеком.
Не представляю себе жизнь на боевом корабле. У нас дядя Руперт первые пару дней страдал от морской болезни. Наверное, это ужасно! Помню, гувернантка рассказывала, что у Нельсона часто бывали приступы. Правда, не знаю, чем это может вас утешить. Надеюсь, все не так плохо.
Еще раз пробежав глазами текст, она добавила постскриптум:
«П.С. И вовсе я не храбрая! Когда бомба упала, я просто растерялась и застыла на месте, вот и все. И конечно же, мне приятно, что вам нравится моя внешность».
В начале она дописала «Дорогой Майкл». Ничего, сойдет: «Майкл» вполне уравновешивает формальность. Затем надписала на конверте его фамилию и название корабля: «ГПЧ». Странный адрес, но раз так было на конверте – значит, правильно.
Наступил вечер премьеры. Стелла прислала телеграмму – очень мило с ее стороны. Все получили телеграммы из дома, от семьи, кроме нее. Народу в зале было немного, чуть больше половины – ну и пусть! Главное, это живая, настоящая публика, – люди даже заплатили за просмотр!
Джей снова поцеловал ее за кулисами.
– Вот тебе, малыш, последний бокал нежности – или похоти, на твой выбор.
Рой был, как всегда, надежен. Временами Луиза воображала, что играет с Джеем, – это придавало роли огонька. Вспомнив трактовку Джейн и свои мысли по этому поводу, она решила добавить немного грусти. Выходя на поклон, она изящно приседала в своем широком бархатном платье, замирая от восторга. После к ней подошел Крис, прижал к круглому животу и смачно расцеловал в обе щеки.
– Молодчина, девочка! Неплохо справилась. Сможешь и лучше, но пока неплохо.
Все вернулись домой на последнем автобусе, уселись вокруг кухонного стола и принялись живо делиться впечатлениями, а потом разбрелись по своим постелям. На следующее утро Луиза нашла на подушке следы грима и усомнилась, так ли хорош кулинарный жир, как о нем говорят.
Они играли четыре вечера и два утренних спектакля школьникам – последние оказались довольно шумной публикой. Зато, по крайней мере, заполнили зал, тогда как вечерние спектакли для взрослой аудитории посещались не слишком активно. В местной газете напечатали небольшой обзор, где упомянули каждого актера. Статья оказалась без подписи, и хотя Крис явно знал, кто автор, наотрез отказался его выдать – утверждал только, что это не он сам. В любом случае приятно было прочитать упоминание о себе: «Луиза Казалет представила на суд публики яркие, контрастные роли Катерины и Анны». Она купила две штуки: одну послала домой, вторую вырезала и наклеила в свой альбом вместе с программкой.
Как только закончилась неделя Шекспира, Крис объявил две следующие пьесы: «Сенная лихорадка» и «Грядёт ночь». Ролей на всех девушек по-прежнему не хватало, даже с дублерами. Луизе, к ее разочарованию, досталась роль инженю Сорель – по ее мнению, самая скучная, и совсем ничего в «Ночи». «Сенную лихорадку» планировалось играть на Рождество; Крис сказал, что после она может отправляться домой на пару недель, если хочет. Луиза вовсе не хотела ехать – боялась, что ее не примут обратно, однако вскоре получила письмо от Майкла (уже третье): ему дали неделю отпуска, пока корабль на ремонте; нет ли хоть малейшего шанса провести это время вместе? Если нет, тогда он попытается приехать в Девон на одну ночь.
«Учитывая сложности со связью, – писал он, – я нахально предлагаю вам встретиться на Маркэм-сквер десятого января, в пятницу. Я посмотрел расписание поездов из Эксфорда: если повезет, вы приедете около трех. Если не сможете, напишите, тогда я позвоню вам из Лондона, и мы придумаем что-нибудь еще. Попытайтесь, милая Луизочка, – я так соскучился! Вы станете лучшим антидотом к моей теперешней жизни! В открытом море ужасно мокро: я просто счастлив, когда приходит время рухнуть в койку, и тогда лишь конденсат мирно капает на нос… Впрочем, довольно об этом. В мои обязанности входит просмотр почты, так что я уже практически эксперт в семейных и брачных делах. Иногда я думаю: а вдруг вы успели влюбиться в молодого смазливого актера? Надеюсь, что нет…»
Луиза написала, что приедет в пятницу. Вопрос про влюбленность она решила проигнорировать, поскольку сама толком не понимала, что чувствует – ни к нему, ни к Джею. У последнего вошло в привычку заявляться к ней в комнату в отсутствие Гризельды. Лежа рядом, он читал ей поэзию. Это Луизе нравилось, и когда чтение перешло в поцелуи и ласки, ей тоже понравилось, хотя не так, как она ожидала. Ей казалось, что поцелуй непременно означает влюбленность, однако то самое ощущение небесного блаженства, о котором она столько читала, так и не пришло. Ей нравился Джей; правда, она немного боялась его ироничного тона, утонченного словарного запаса, бледных, оценивающих глаз. Впрочем, порой он был с ней очень нежен, и когда страх отступал, где-то внизу словно распускались маленькие, невидимые лепестки. И все же при этом Луизу не оставляло странное ощущение, что тело существует отдельно, само по себе. Если закрыть глаза, то на месте Джея можно представить кого угодно – чьи угодно руки, пальцы, губы…