Значит, не придется просить ее никому не говорить.
Луиза сидела в своей гримерке (она делила ее с другой девушкой) в халатике, наброшенном на плечи, – было холодно. В комнате с бетонным полом, треснутой раковиной и маленьким окном без занавесок всегда пахло сыростью. Она включила все лампы на столике – они давали хоть немного тепла.
Был перерыв между пьесами, и она писала Майклу.
«Мемориал-театр, Стратфорд-на-Эйвоне.
Дорогой Майкл,
Я была очень рада получить твое письмо так быстро – оно ждало меня здесь. Жаль, что у вас на корабле не хватает нужного оружия, – это возмутительно! Наверное, люди, которые выдают оружие, никогда не были на эсминце и не понимают, что вам надо».
Неплохо: звучит заинтересованно. Вообще-то, его письма чересчур изобиловали техническими деталями, и читать их было довольно скучно. Ей хотелось, чтобы он больше писал о своих чувствах – и о чувствах к ней, разумеется. Он и писал – совсем чуть-чуть, всего пару предложений после долгих страниц, посвященных пушкам «Эрликон», погоде (вечно ненастной) или рассказам о его капитане.
«Конечно, здорово, что я сюда попала, только все совсем не так, как ожидалось. Театр просто огромный, есть места, где зрители не слышат ни слова. Средний возраст труппы – включая меня – около семидесяти, по моим подсчетам: двум актерам уже за восемьдесят, а самому младшему – сорок семь, представляешь! Всю молодежь призвали, наверное. Остались только три женщины: одна довольно старая, другая средних лет. Сейчас зимний сезон, Шекспира, к сожалению, не ставят. Я – инженю, фу-у! И роль у меня ужасная. Героиню зовут Этель. Пьеса называется «Его превосходительство губернатор»; главного героя играет Бэй – он играл эту роль еще сто лет назад, в молодости, а героиню – его жена. Сама идея любить дряхлого старикашку просто смехотворна! У меня ужасные реплики, вроде «Мой герой!» и всякое такое; почти все время приходится носить вечернее платье (бледно-голубой шифон), и совсем нет смешных реплик – то есть нарочно смешных. Так-то смешно, если переврать текст. В общем-то, все ко мне добры, разве что некоторые меня «переигрывают».
Квартиру я сняла на краю города у старого работника сцены с дочерью. По пятницам он ужасно напивается и ругается по-шекспировски: однажды обозвал «сметанной харей» и выгнал из дому. Долл просила меня подождать на улице – обещала, что скоро впустит. Я с ними обедаю: почти всегда подают фаршированное овечье сердце с зеленью и картофелем – однако это единственная полноценная еда, так что я не привередничаю. Есть еще очень элегантная чайная, где пончики стоят ЧЕТЫРЕ ПЕНСА за штуку, и то крошечные (правда, вкусные). Я получаю два фунта десять шиллингов в неделю за репетиции и пять – когда мы играем, а жилье стоит тридцать шиллингов, так что мне приходится экономить. Можно, конечно, жить и в отеле, но там обеды по пять шиллингов – это уже нереально. [Она все время хотела есть – трудно было сдержаться и не писать о еде.] Иногда Бэй приглашает меня в гости на чай с сэндвичами или печеньем, а однажды даже подали вареное яйцо».
Тут она задумалась. Пожалуй, не стоит рассказывать ему о трудностях возвращения домой по вечерам, после спектакля: либо тебя преследуют чешские офицеры – их полк разместили возле Стратфорда, и они всегда ходили парами (поговаривали, будто они насилуют девушек), либо облапают престарелые актеры, предлагающие проводить до дома.
«Комната у меня крошечная, бо́льшую часть занимает огромная скрипучая кровать с тонюсеньким матрасом, а одеяло всю ночь сползает на пол. По вечерам я сижу в пальто – отопления тоже нет – и сочиняю пьесу или учу роль. Река довольно живописная, лебеди плавают. Иногда мы репетируем в баре, на террасе с видом на воду».
Она перечитала письмо.
«Переигрывают» [решила пояснить она] – это когда актер уходит в глубь сцены (подальше от зрителей), так что тебе приходится идти за ним или подавать ему реплики, стоя спиной к залу. Пожилые актеры все время так делают – наверное, стараются привлечь внимание. Один из них когда-то выступал в мюзик-холле и на репетициях просто бормочет текст себе под нос. Он довольно толстый и, если не занят на сцене, спит на трех стульях.
Когда же ты теперь получишь отпуск? Мы сможем увидеться? Я задействована только в трех пьесах. Может, оставят подольше, хотя вряд ли, так что мне придется ехать домой [она чуть не написала «и заниматься какой-нибудь скучной военной работой», но засомневалась: а вдруг он с ней не согласен?] и выучиться чему-то полезному.
Ты читал Ибсена? Я читаю «Росмерсхольм» и «Кукольный домик». Он и вправду понимал, насколько тяжело тогда было женщинам – им не позволяли ни работать, ни строить карьеру. У него такой современный язык, что я даже не сразу поняла, как давно он писал – ну, достаточно давно. Знаешь, когда его пьесы впервые стали играть в нашей стране, то они вызывали большой скандал – однако при этом не особенно цепляют людей вроде моей мамы или тетушек. Кстати, я познакомилась с Альфредом Уорингом – он первый ставил Ибсена – и Шоу тоже. Он живет со свирепой экономкой в миленьком, полуразвалившемся доме, только он почти глухой и трясется, так что поговорить толком не удалось. К тому же я заметила, что экономке не нравится мое присутствие, поэтому я пробыла там не больше получаса. Именно от него я и узнала, что Ибсена воспринимали в штыки – не то что Шоу. Мне кажется, он хотел, чтобы его именно так и воспринимали.
На этом я заканчиваю [ее потянуло в сон] – и так вышло слишком длинно и скучно.
Внизу страницы она приписала:
«Если вдруг получишь отпуск в ближайшем будущем, можешь приехать сюда и остановиться в отеле – я легко забронирую тебе номер».
Впрочем, она тут же пожалела о своем приглашении: лучше бы он увидел ее в более приличной роли, чем эта дурацкая Этель.
Письма к Стелле были куда откровеннее: в них она подробно обсуждала тему выбора между лапаньем стариков с мерзким запахом изо рта и систематическими изнасилованиями у реки в исполнении юных чехов, наверняка не понимавших ни слова. Эта перспектива ее всерьез пугала: в конце концов, шесть дней в неделю – и даже с учетом двойного летнего времени к пяти было уже темно, и на улицах Стратфорда воцарялась мертвая тишина.
«Ты боишься [писала Стелла в ответ], и я тебя вполне понимаю. Видимо, придется терпеть старых распутников – однажды они тебе и вправду могут понадобиться. Я бы на твоем месте выучила парочку резких фраз на чешском – так, на всякий случай. Бедная Луиза! Какую сомнительную профессию ты выбрала! Актрисы всегда считались легкой добычей, тем более что Европа сильно отстает от нас в плане морали. Хочешь, я приеду? Пустишь меня к себе на скрипучую кровать? У меня совсем нет денег. Отец считает, что нехватка денег закаляет характер – к нему, разумеется, это не относится».
И прежде чем Луиза успела написать ответ, она приехала без предупреждения.
– Йа пришоль отфести тепя к реке и телать фсякие кнусности, – спародировала она, встретив подругу прямо на выходе со сцены.
– Ой, Стелла! Вот здорово! Какая ты молодчина, что приехала! Пойдем ко мне в гримерку, я переоденусь.
– И как ты еще не заледенела в своем шифоне?
– Привыкаю. На сцене довольно тепло благодаря прожекторам. Вот когда ждешь выхода – тогда тяжело приходится.
– Видела пьесу. Ужасно, правда? Бедняжка!
– Я старалась, как могла. – Ее слегка обидело, что Стелла не добавила «Но ты играла хорошо».
– Ты ждешь, чтобы я тебя похвалила? Ну, ты играла неплохо; наверное, лучше нельзя. Это твоя гримерка?
– Только на текущий спектакль. В следующем я в массовке, так что буду делить с другими.
– Влюблена в кого-нибудь?
– Неа. А ты?
Стелла покачала головой:
– Я не из тех, на кого обращают внимание. В один прекрасный день он появится, и я потеряю голову за отсутствием практики – в отличие от тебя.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, моя дорогая, что таких, как ты, выбирают гораздо чаще. – Она откинулась на стуле и скрестила лодыжки; толстые серые чулки никоим образом не портили ее изящества.
– Я привезла немного еды. Мы сможем здесь перекусить?
– Нет, нас выгонят в любую минуту. Привратник хочет поскорее запереть двери и отправиться домой.
– Значит, на квартиру?
– Зависит от того, успел ли Фред лечь спать или напился и колобродит. И еще надо спросить разрешения у Долл. Так-то все будет нормально, если только он не наклюкался.
– И что тогда?
– Окажемся на улице.
– А других вариантов нет?
– Разве что к реке, только замерзнем. Ладно, съедим дома тихонько. Это очень героический поступок с твоей стороны – привезти еду.
– Похоже, съесть ее будет еще большим героизмом.
– Эй, девушки, вы скоро там?
– Уже идем!
Луиза набросила полотенце на коробочки с гримом, подхватила сумку, обмотала вокруг шеи шарф, и они вышли на улицу. Было темно хоть глаз выколи.
– Держись за мою руку, – велела Луиза. – У меня есть фонарик, но я и так знаю дорогу.
– Он еще не вернулся из пивной, – сообщила Долл, впуская их. – Я-то не против, – добавила она, когда Луиза объяснила ситуацию. – Идите на кухню, я заварю вам чай. В конце концов, ты же не мужчина!
– Это она кому? – тихо спросила Стелла, пока они относили вещи в комнату.
– Тебе, наверное. А она славная, правда?
– Очень, – искренне отозвалась Стелла. – Только видно, что боится отца.
Когда они спустились, хозяйка уже накрыла на стол: чашки, блюдца, сахарница и кувшин молока.
– Чайник на плите, – сказала она. – Я закрою дверь; будем надеяться, что не заметит.
Она сняла выцветший передник и повесила на дверь.
– Когда он заявится, сидите тихо – сегодня же пятница.