— Эй, — сказала она, — хотела тут кое-что тебе показать.
Изогнувшись, она потянулась к книжным полкам позади дивана. Расстояние между ними сократилось; мелькнула полоска гладкой кожи на талии. Гретчен плюхнулась обратно на диван, прижимая к груди два фотоальбома. Толстых, в плотной обложке. Она было открыла первый из них, но, видимо, это было не то: Гретчен отложила его в сторону. Открыла второй. Придвинулась поближе к Фальку.
Расстояния как не бывало. Уже. А он даже вино не успел допить.
— Нашла тут недавно, — сказала она.
Он покосился на то, что она ему показывала. Ее обнаженный локоть касался его руки. Это напомнило ему о том дне, когда он впервые увидел ее вновь. На панихиде. Нет. Сейчас ему совсем не хотелось об этом думать. Только не о Хэдлерах. И не о Люке.
Фальк взглянул в раскрытый альбом. На первой странице под пластиком было распластано три или четыре фотографии. На них, в основном, была Гретчен, еще совсем ребенок: яркие, чуть рыжеватые тона из фотостудии при аптеке. Она перелистнула еще несколько страниц.
— Где же… О! Здесь. Смотри, — сказала она, наклоняя к нему страницу и указывая пальцем. Фальк наклонился к альбому. На фото был он. И она. Совершенно незнакомый снимок. Тридцать лет назад, он — с голыми коленками под серыми шортами, она — в школьном форменном платьице, которое ей явно было велико. Они стоят рядом посреди группы других детишек в форме. Все остальные улыбаются, но они с Гретчен оба подозрительно щурятся на камеру. По-детски светлые волосы, у нее — золотистые, у него — почти белые. Оба позируют поневоле, точнее, по воле того, кто стоит за камерой, догадался Фальк, глядя на мрачные рожицы.
— Первый день школы, наверное. — Гретчен глянула на него искоса и подняла бровь. — Так что такое дело. Мы с тобой, похоже, подружились раньше всех.
Рассмеявшись, он чуть наклонился в ее сторону; она провела пальцем по картинке из прошлого, а потом — в настоящем — подняла на него глаза. Алые губы раздвинулись в улыбке, блеснули белые зубы, и вот они уж целуются. Его рука у нее на спине — ближе, ближе; ее горячие губы на его губах; его нос, прижавшийся к ее щеке, и другая его рука у нее в волосах. Ее грудь мягко касается его груди, и он остро чувствует, как край ее джинсовой юбки прижимается к его бедрам.
Они оторвались друг от друга, хватая губами воздух, неловко смеясь. Он убрал выбившуюся прядь с ее лба, и вот она опять притягивает его к себе для поцелуя, и ее волосы пахнут шампунем, и каждый ее вздох на вкус как вино.
Звонка он не услышал. Только когда она вдруг остановилась, до него начало доходить что-то, что происходило во внешнем мире помимо них двоих. Он было решил не обращать внимания, но она коснулась его губ пальцем. Он поцеловал его.
— Шшш, — рассмеялась она. — Это твой или?… Нет, это мой. Прости.
— Да плюнь, — сказал он, но она уже отодвинулась и встала с дивана — прочь от него.
— Не могу, прости, это может быть няня. — Она чуть улыбнулась ведьмовской улыбкой, от которой щекотнуло кожу там, где ее касались ее губы. Он до сих пор чувствовал ее прикосновения. Она взглянула на экран. — Да, это она. Я сейчас вернусь. Будь как дома.
И она подмигнула ему. Игривый, веселый намек на то, что вскоре должно было произойти. Она вышла, а его губы уже раздвигала неудержимая улыбка.
— Привет, Андреа, у вас все в порядке? — услышал он.
Он шумно выдохнул и потер глаза кулаками. Потряс головой, отпил еще вина и выпрямился на диване, стараясь хоть немного вернуться к реальности. Но не слишком, чтобы не разрушить очарования момента, пока она не вернулась.
Голос Гретчен приглушено звучал из соседней комнаты. Откинув голову на спинку, он краем уха прислушивался к звуку ее голоса. Он звучал то выше, то ниже, складываясь в успокоительное журчание. Да, подумалось ему вдруг. Может, он смог бы к этому привыкнуть. Не в Кайверре, но, может, где-нибудь еще. Где-нибудь, где просторы и много травы и где идут дожди. Огромные пустые пространства его не пугали. От Мельбурна и реальной жизни его, казалось, отделяло пять часов езды — и миллион миль. Город, может, и стал для него второй кожей, но тут он впервые задумался: что лежит в глубине?
Он поменял позу, и рука наткнулась на гладкую обложку одного из альбомов. Голос Гретчен в соседней комнате звучал все так же — неразборчиво и ровно. В ее тоне не было никакой тревоги, одно терпение — она явно кому-то что-то объясняла. Фальк положил альбом к себе на колени, лениво перевернул страницу, смаргивая навеянную вином дремоту. Он искал ту фотографию, где они были вдвоем, но сразу понял, что ему попался не тот альбом. Вместо детских снимков на первой станице была Гретчен постарше — лет девятнадцати-двадцати. Фальк захлопнул было альбом, но потом остановился. Принялся с интересом разглядывать фотографии. Он же так никогда и не видел ее в этом возрасте. Только когда она была младше или — как теперь — старше. Взгляд у Гретчен был по-прежнему слегка подозрительный, но позировала она теперь с явной охотой. Юбка была более короткой, а взгляд — менее застенчивым.
Он перевернул страницу и вздрогнул, встретившись взглядом с Гретчен и Люком, замороженными во времени на глянцевом цветном снимке. Обоим слегка за двадцать; они явно близки — головы почти соприкасаются, на лицах — одинаковые широкие улыбки. Что там она говорила?
Мы еще пару лет встречались. Ничего серьезного. Но все развалилось. Естественно.
Серия похожих фотографий занимала два двойных разворота. Выходные, отпуск у океана, Рождество. А потом совместные снимки вдруг исчезли. Как раз когда лицо Люка начало терять юношеское выражение, приобретая черты тридцатилетнего мужчины. Примерно в то время, как Люк встретил Карен, он исчез из альбома Гретчен. Так оно и должно быть, сказал себе Фальк. Все в порядке. Оно и понятно. Из соседней комнаты по-прежнему доносился неразборчиво голос Гретчен. Он начал рассеянно листать альбом дальше; он уже было собирался захлопнуть альбом, но вдруг его рука замерла.
На самой последней странице, под желтеющим пластиком, была еще одна фотография Люка Хэдлера. Его взгляд был устремлен не на камеру, а вниз, а на лице была спокойная улыбка. Фотография была, похоже, обрезана, но он явно сидел в больничной палате, на краю койки. На руках он держал новорожденного младенца. В складках голубого одеяльца виднелось розовое личико с темными волосами и пухлый кулачок. Люк держал ребенка уверенно, крепко прижав к себе. По-отцовски.
Билли, подумал автоматически Фальк. В доме Хэдлеров он видел тысячи подобных снимков. Но всплывшее в голове имя звучало как-то фальшиво. Фальк наклонился, приглядываясь и протирая глаза. Хмель как рукой сняло. Фотография была так себе: снимали в полутемном помещении со вспышкой. Но с фокусом было все в порядке. Фальк сунул альбом под настольную лампу. Круг света под абажуром лег на снимок, позволяя разглядеть детали. На пухлом детском запястье на голубом одеяле виднелся белый пластиковый браслет. Имя ребенка было выписано крупными заглавными буквами.
Лэчлан Сконер.
Глава тридцать третья
Фальк увидел, как его отражение дернулось, исказившись в оконном стекле. Голос Гретчен по-прежнему доносился до него из-за двери. Но теперь, казалось, он звучал совершенно по-другому. Он схватил альбом и лихорадочно пролистал до конца. На фотографиях была Гретчен в одиночестве, Гретчен и ее мать, Гретчен со старшей сестрой в Мельбурне. Люк отсутствовал. До определенного момента — и Фальк почти его упустил. Он перевернул страницу обратно. Это был еще один посредственный снимок, едва ли достойный того, чтобы его включили в альбом. Сделан он был на каком-то общественном мероприятии. Гретчен стояла на заднем плане. Рядом с ней была Карен Хэдлер. А рядом с Карен стоял Люк.
Через голову жены Люк Хэдлер смотрел прямо на Гретчен. А она смотрела на него в ответ, и на губах у нее блуждала та самая ведьмовская улыбка, которой она только что одарила Фалька. Он вернулся к фотографии Люка с новорожденным сыном Гретчен. Тем самым кареглазым, темноволосым, востроносым сыном, который ровно ничем не напоминал свою мать.
Фальк так и подскочил, когда позади него раздался голос Гретчен.
— Оказалось, пустяки, — сказала она. Фальк резко развернулся. Она улыбнулась, отложила мобильник и подхватила бокал.
— Лэчи просто нужно было услышать мой голос…
Когда она увидела выражение его лица и раскрытый альбом в руках, ее улыбка потускнела. Она взглянула на него в ответ. Лицо ее мгновенно стало непроницаемым.
— А Джерри и Барб Хэдлер знают? — Вопрос прозвучал натянуто, и Фальку это не понравилось. — А Карен знала?
— Здесь совершенно нечего знать, — ответила она резко.
— Гретчен…
— Я же тебе сказала. Отца Лэчи рядом нет. Люк был моим старым другом. Время от времени проводил с Лэчи пару часов. Что тут такого? Разве это плохо? Мальчику нужна в жизни отцовская фигура. Это совершенно ничего не значило. — Гретчен несло. Заметив это, она остановилась. Сделала глубокий вдох. Взглянула на Фалька. — Люк — не его отец.
Фальк ничего не сказал.
— Это не он, — резко бросила она.
— А что говорится в свидетельстве о рождении Лэчи?
— Там пропуск. Хотя это совершенно не твое дело.
— У тебя есть хоть одна фотография отца Лэчи? Которую ты могла бы мне показать?
Ответом на вопрос была тишина.
— Так есть?
— Я ничего не обязана тебе показывать.
— Тебе, наверное, было непросто. Когда Люк встретил Карен. — Фальк сам не узнавал собственный голос. Он говорил холодно и отстраненно.
— Господи, Аарон, да не отец он Лэчи. — Лицо и шея у Гретчен вспыхнули алым. Она сделал еще глоток из бокала. В ее голос прокрались умоляющие нотки. — Мы не спали вместе уже… Господи, да многие годы.
— И что же произошло? Серьезных намерений у него не было — он все время поглядывал на сторону? А потом он встречает Карен, и…
— Да, и что? — прервала она. Вино плеснуло о стенку бокала. Она сморгнула слезы. Из ее голоса исчезла всякая нежность. — ОК, да, я расстроилась, когда он выбрал ее. Мне было больно. Люк сделал мне больно. Но такова жизнь, что поделаешь? Такова любовь.