Я зашёл, хлопнув ладонью об гладкую побелку – кто-то здесь. В полсекунды я был размят меж двух ударов-движений: распахнуть куртку и – выскочить вон. Я услышал Янушку и различил едва привыкшим зрением: поза ее была неестественна, она ругнулась и простонала – всё вместе. Размятость я ощутил: и в голове, и во всех внутренностях, в сердце, наверно, во-первых, но я не столь привык его дифференцировать… Потом, по-моему, она сказала: «Помоги мне встать», а может и нет, или это вырвалось у меня… нет, вернее, внутри… как-то что-то «переклинило»… Яночка! Вот она!.. Да, это она… она попала ножкой в дырочку… и в грязь… как это трогательно и смешно… из-за меня, наверное… согнутой коленкой, что ль, заклинила?!. Отверстие квадратное, маленькое… Между прочим, яма под сортиром глубиной метров восемь – так мне казалось, когда мне было годика так четыре – помню, мой дружбан (впрочем, не дружбан, а дерьмо и дебил!) – он был постарше – залез как-то туда, под низ, сортир был ещё новый, и на переменах смотрел вверх, его, конечно, обо… ли… Яночка, что ж ты это, Янечка?! Да ты дай… хоть за шею схвати!.. Причём он обратно выбраться не смог, стал орать, но никто не соизволил, а призвали родителей. Я-то был не такой дубок – сделал лесенку, песенку, залез туда, причём с двумя подругами, и, помнится, смотрел на них, а они были очень рады такой интимной обстановке и не чуждались меня, тем более, что наверху, кроме одной учительницы, никто не заходил – в общем, все мы измазались – тьпфю! – и нам опять же задали взбучки, и ещё за то, кстати, что девочки были очень рады всему и кричали: «Мы задули!» Вот она какая ты тёплая. Да, ты грязная. Нельзя же так. А я тоже ж ведь хочу в туалет, очень сильно. Я хочу тебя так. Почему ж ты никогда не давалась мне в руки, не удостаивала даже честью какой-нибудь совместной работёнки, или, например, прогулки?! Думаешь, мне не было больно и нестерпимо от каждого твоего смешка с другими, от каждой твоей улыбочки рядом со мной! да, я – дерьмо, а что я могу поделать?! Тем более, сейчас! ха! А! как я!.. А только посмотришь на все видоизменения твоих поз, твоих ног в спортивных трико – складки, складочки, вкладочки, впадочки, натяжения, прояснения! – хоронишь и хранишь эти снимки вместе с лучшими своими файлами я, каждый день пересчитывая и оживляя – вот кукольная анимация! Сейчас я тебя пересчитал – теперь же оживлю. И руки уходят в тебя. Мне почему-то это до боли знакомо… Помнишь, Яна, во втором классе, мы играли на куче мешков с удобрением – руки, обхватив мешок, впиваются, врываются пальцами в полиэтиленовую кожицу и выпускают сыпучую, тёплую почему-то муку. Какая тактильная тактика! Мы все перепачкались в этих химикатах, розовые и одуревшие от запаха, стали валяться, кувыркаться, рвать всё… Это было первое мое «буйство», а и твоё тоже. А как тебя Фома ткнул лицом в мешок! Ты чуть не подохла… то есть не задохнулась – потом три дня лечила глаза в райбольнице и не ходила в школу… Кстати, какая символичность! Какая личность! Трансплантация личности, прививка, как у деревьев и кустов, только дичок-то – ты! Прививка дичка к плодовому… мне!.. больничная будничность… Как этот прыщавый акселерат Фома тоже в той поре учудил: ему было тринадцать, по-моему, а Ленке московской, Арбузихе, пятнадцать – до чего ж была пухленькая и вульгарненькая, правда, кто видел, говорили: вся задница из шрамов, что твой арбуз: забрало до этого здесь в сеялку – она приехала летом и ошивалась с нами – мы-то шершни, а у Фомы ужо был период созреваний – он был особенно похабен на словах или юбки задирал – просвещал нас, картавя. Один раз Леночка пошла в Фомин туалет, мы стоим, а Фома вломился к ней, стала трепыхаться и орать, а потом стонать и выходит через пять минут вся скомканная, довольная и растрёпанная – даже волосы в красноватой массе, но то была не кровь… До чего ж человек приспособлен к себе! А помнишь, как всем классом вы навалились на меня и по чьему-то злобному почину хотели снять с меня штаны… в том числе и ты, но, конечно, не всё сразу получается – учиться надо, с годами… потом раз бежать, а я слёжу схватил тебя, причём за штаны, за трусики, они стянулись довольно-таки, и ты лежишь навзничь в хорошей позе, правда я тогда не понимал всей прелести… гм… и поскольку был аффектен, по инерции залепил тебе, уже бегущей, осколочком вот такого-ого кирпичища по черепной коробочке! Как ожила-а! Как ты сильна, ты меня задушишь! Не надо насилия, не надо анархии, прошу тебя… Ну вот этого уже не прощу! давай! Как ты тверда, горяча и темна! я не вижу… Всё уходит из моей жизни, из её настоящего момента, вот – мгновение – нет ничего. Ничего? ничего! ничего… ничего.
Я очнулся в темноте. Тикают часы, узкая полоска света из расшторенного окна, фурычет кот на сундуке, за шторкой сопит во сне бабаня – всё как всегда, всё – до редкого капанья от дождя в бачок во дворе и неразмеренного заглядывания в окно тени от моих постиранных штанов. Полежав так с минуту, я подумал: могу ли я верить в это, когда знаю, где б я ни был, просыпаясь или просто закрыв глаза и оставив мысли, ощущаю себя здесь, вернее, там – у бабушки. Я очнулся ещё раз, и что я могу констатировать? Могу ли я консп… констатировать?
Я лежал. Здесь ли моё тело? Руки мои черны и липки. И куда ни плюнь, то же самое.
Новая сестра
I.
Мы с отцом поехали <сегодня> за клубникой, с нами был и брат. Всю дорогу почти я спал или смотрел в небо, лёжа на заднем сиденье. От дома мы отъехали на 100 километров. Здесь был совхоз, который выращивает клубнику на полях. Мы оставили машину в тени, а сами собирали остатки клубники, заползая на корточках всё дальше. От жары у меня потемнело в глазах, всё тело покрылось грязью. Я и брат зашли к самому краю, а отец был ещё у того края. Вокруг нас вились другие собиратели. К отцу подошёл загорелый и сухой тип, казалось, с серо-коричневым лицом, в одних трусах с клубничными пятнами. Я посмотрел: длинная чёлка и плохое лицо. Брат сказал, что просит бензина. Я стал собирать, всё тело ломило, особенно шею.
Долго они кружились, потом отец шумнул что-то и помахал рукой от машины. Ключи были у брата. Он пошёл туда, залез в машину, отец пересел на заднее сиденье, брат высунул голову из машины и крикнул, что сейчас приедут. И брат мой поехал, но медленно, зигзагами, то тормозя, то подпрыгивая. Тут я всё понял.
Они доехали до «козла» метрах в семистах, там копались минут 15, будто в технике. Обратно приехал один отец, встав в посадках, посигналил, махнул. Я взял вёдра и поспешил к нему. Поставив их в багажник, я вынул там из тряпки пистолет 45-го калибра с глушителем, который дал мне один друг, чтоб я показал его другому другу и сказал цену – 3 млн. Я сел сзади, и высунув пистолет из-под майки, приставил его к затылку отца. Он дёрнул плечом, и я прострелил ему голову. Не с тем связался, родной.
В стекле была дырка; я выкинул его (он был оч. некрасив, особенно лицо, зубы с кровью, коричневая жилистая рука); вытер сиденье тряпкой, помыл водой стекло, сел и поехал к «козлу». Дорогой я проверил пистолет; хотел заехать сзади из-за посадок и стал в них, наблюдая издали за «козлом». Минут пять спустя вылезла из него хорошенькая девчонка лет 17—18, потопталась, посмотрела туда, где должна была быть машина, заглотила какую-то таблетку и вновь забралась в «козёл».
Я решил действовать иначе. Остатками воды я хорошенько умылся, одел бывшую тут модную братову майку, изрезал свои старые джинсы под панковские шорты, пригладил чёлку и пошёл к ней пешком. И сердце моё заколотилось, и казалось, что изо рта, изнутри, пахнет кровью. Поравнявшись с «козлом», я бросил взгляд на леди. Пошёл чуть дальше, приостановился, как бы в нерешительности, – она смотрела. Я подошёл, открыл дверь: «Извини, пожалуйста, у тебя нет водички?»
Она как будто очень-очень сильно этому обрадовалась, и губы её были, по-моему, чёрные, наверно, от волос. Она дала мне пластиковую бутыль, улыбаясь очень красиво и радостно, но когда посмотрела туда, улыбка её пропала. Я, поглаживая живот под майкой, наткнулся на пистолет.
– Ты одна?
– Я жду своих, – она это сказала с обречённостью. Я понял. Мне было жаль её, но оставаться здесь мне невозможно: мне только 19,5, а я уже потерял 4 минуты жизни. Она захлопнула щель дверцы и включила зажигание, я бросился вперёд – она газанула, сшибла меня и проехала по ноге. Остановилась, открыла дверь и высунулась – я выстрелил и попал в руку у плеча. Она осела, я лежал, наверно, с переломанной ногой. Так прошло полчаса.
II.
– Эй, парень, – с болью и злобной радостью выговорила она, – не стреляй больше.
Мне было совсем дерьмово, я чуть был жив. Услышав её, я приподнялся и огляделся: собиратели по-прежнему собирают, всё тихо, машина наша краснеет в кустах.
– Я ведь не нарочно, а ты… Я вижу, ты крутой какой-то и сумасшедший ещё, ты мне очень понравился, хоть ты и не красавец, но… я не хочу тебя впутывать в эту историю, поэтому… ползи в сорняки… ползи, а то хуже будет.
Я хотел взять пистолет, наставить на неё и заставить рассеять все тайны. Только тут я заметил, что «козёл» отъехал от меня метров на 10, а пистолет валялся метрах в 3. Я почти уже выкрикнул: «Кто быстрей!» – да осёкся: что же она не подобрала пистолет раньше!
– Мне больно, – это она сказала очень тихо и не для меня, одним вздохом, но я-то, конечно, расслышал даже через туман в голове.
– Ползи, – повторила она. Я пополз, только к ней.
Пока я полз (без пистолета), она включила зажигание и размышляла, что ей сделать, я тоже размышлял… она уже пробует газ… всё, вот и расплата – смерть! От нечего терять я закричал:
– Ты тоже мне понравилась, – она уже ехала. – …с первого взгляда, особенно ж…а и губы! – пыль от тормозов накрыла меня, рядом стояли колёса, над моей головой открылась дверь «козла».
III.
Оклемавшись очень быстро, я приподнялся и сразу увидел, что её нога прикована странным наручником с цепью к рулевой колонке и ноги, очень хорошие и белые, были все в жидкой крови. Она сказала мне, что с ней был человек, он убийца и ещё не понять кто, и недавно уехал на дело туда-то (показала туда, где я застрелил человека), там, мол, остался ещё кто-то, а двое из красной машины лежат здесь, в задке «козла» связанные. Последнее я уже знал. Я с трудом залез назад, нашёл там раздетого, связанного отца, и брат тоже был там связанный в мешках. Я освободил их, брат сбегал за машиной, отец сказал, что тот тип загипно