Я говорю спасибо, но не слышу собственного голоса.
Ее глаза блестят от слез.
– Я могу что-нибудь для вас сделать?
Я почти не знаю эту женщину, но она предлагает мне помощь. Не знаю, нормально ли это. Может, все люди так добры к посторонним? Интересно, предложил бы я помощь на ее месте или отвернулся бы?
– Нет, – говорю я. – Я возвращаюсь домой, к дочери.
Она кивает.
– Вы уверены, что сможете сесть за руль? После такой трагедии и нелегкой ночи я не думаю, что вам стоит вести.
Я не уверен, что она имеет в виду.
– Вы засиделись допоздна, – говорит Тереза. – Я видела свет в окне.
Я коротко киваю:
– Да, не мог уснуть. Сидел в сауне. Пил, старался сохранять оптимизм, хотя, честно говоря, трудно было надеяться на благоприятный исход.
Она по-прежнему смотрит на меня печальными глазами:
– Помочь вам собрать вещи?
Мне не нужна помощь. Я просто хочу понять, что вчера произошло и как мне справиться со всем, что последует дальше.
– Не стоит, – говорю я. – Я справлюсь. Мы взяли с собой всего пару сумок. Хотите забрать то, что осталось в холодильнике?
– Давайте я помогу вам прибраться и вымыть посуду, чтобы у владельца не было претензий.
Я соглашаюсь. Я просто хочу поскорее уехать.
19Адам
Впервые в жизни я рад бесконечной пробке, в которую попадаю по пути в Сиэтл. Эта пробка всегда здесь. Даже в воскресенье. Даже в воскресенье перед праздником. Уму непостижимо. Такомский мост будто застыл в янтаре. Несколько столетий спустя археологи извлекут нас на свет божий, после того как разберутся с обломками, оставшимися после аварии на восточной стороне.
Я рад. Все, что угодно, лишь бы отсрочить встречу с Фрэнком и Хелен.
Я постукиваю по неподвижному рулю, и в моем сознании медленно формируется фантазия. Я вижу Софи и Обри. Мы в «Глицинии», сидим на усыпанном ракушками берегу и поджариваем зефир на костре. Софи смотрит, как я помогаю нашей дочери поджарить собственный кусочек зефира.
– Держи палочку подальше от огня, – говорю я. – Пусть зефирка получится золотистая, а не черная, как у мамы.
– Черные зефирки – самые вкусные, – говорит Софи.
– Ну если тебе нравится уголь, то да, – говорю я.
Мы смеемся, наслаждаясь вечерней прохладой и глядя на потрескивающий огонь. Совсем недалеко от нас умиротворяюще шелестят волны.
– Может, завтра у нас получится наловить крабов, – говорю я. – И собрать устриц.
– На крабов согласна, – говорит Софи, отпивая вино из бокала. – А вот устриц, пожалуйста, не надо.
– Обри совсем устала, – говорю я. – Давай я уложу ее в постель. Скоро вернусь.
Софи улыбается в ответ:
– Хорошо. Мне здесь нравится. Не собираюсь никуда уходить.
Ни в одном из соседних коттеджей не горит свет; я отношу Обри в «Глицинию». Она уснула. Я чувствую на лице ее теплое дыхание.
Здесь, в этой фантазии, я знаю, что вот-вот произойдет нечто ужасное. Меня словно укутывают тяжелым черным брезентом.
– Сладких снов, – говорю я, укладывая Обри в постель.
Обри смотрит на меня и улыбается, прежде чем снова закрыть глаза. Я включаю украшенный ракушками ночник и возвращаюсь на берег к Софи.
– Как мы здесь оказались? – спрашивает она.
– Сели в машины и приехали, – шутливо отвечаю я.
Она корчит гримасу и жестом просит налить ей еще вина.
– Очень смешно. Я говорю не про место, а про нашу жизнь. Кажется, будто все идеально, но на самом деле это не так.
– Не знаю, – говорю я, наливая вина ей в бокал, и пламя костра отражается в бутылке. – Просто так получилось.
Я смотрю в костер, и на мгновение мне мерещится ее лицо в углях. Софи – самая красивая женщина, которую я когда-либо видел. Я подумал так еще в первую нашу встречу. И сейчас я думаю так же. И буду думать впредь. Я невольно улыбаюсь.
А потом я вдруг оказываюсь один на берегу, обратившись лицом к спокойным водам Худ-Канала. Ни Софи. Ни Обри.
Я не хочу возвращаться в «Глицинию».
Я не хочу возвращаться в наш дом в Сиэтле.
Когда я войду внутрь, всему настанет конец. Останется лишь пустота. Это будет прощанием.
Сейчас самое время выкурить сигарету. Но я не курю. На работе я всегда немного завидовал коллегам-курильщикам, точнее – тому, как им удается выкроить немного времени, чтобы поразмышлять в одиночестве в середине рабочего дня. Они будто создали какое-то своеобразное прибежище на берегу Давамиша – мутной, зеленоватой речушки, впадающей в Пьюджет-саунд. Курильщики размышляют по дороге туда и обратно на работу. Они размышляют, стоя с сигаретой на грязном берегу.
Моей жены больше нет, и, вновь погружаясь в воспоминание, я оказываюсь на потрепанном шезлонге, смотрю на непроглядную черноту Худ-Канала и размышляю. На горизонте мигают огоньки. Где-то плещется морской котик.
Ее нет.
Софи больше нет.
Я воспроизвожу в мыслях моменты нашей совместной жизни. Сначала лучшие хиты. Нашу первую встречу. То, как я не мог выкинуть ее из головы. Нашу поездку в Париж перед свадьбой. Ее прекрасную улыбку. Ее смех. Как она умоляла меня купить ту развалюху в районе Маунт-Бейкер, потому что там, где я увидел пустую трату денег, она разглядела прекрасный дом.
Потом я вспоминаю неприятные моменты.
Как Софи, будто взяв с меня пример, тоже начала задерживаться на работе. Я пытался убедить свою начальницу Кэрри, что всерьез намерен построить карьеру и ничего больше. Да, она заигрывала со мной, но она заигрывала со всеми, кто не боялся посмотреть ей в глаза и не был похож на обезьяну. А Софи начала присылать мне сообщения прямо перед тем, как я садился в машину, чтобы по ужасным пробкам вернуться домой.
Можешь не торопиться. У нас тут важный проект.
Оплошали, когда готовили витрину для Китая. Слава богу, вовремя заметили.
Мы с Жанной выпьем по коктейлю.
Работа над новой концепцией затянулась. Придется задержаться.
SAM устраивают прием. Я загляну после работы.
В глубине души я знал, что происходит, но не решался поговорить об этом с Софи. На работе я всегда прямолинеен: это помогает моей карьере. Но я не мог так вести себя с Софи. Мне так повезло, что она стала моей женой. Я так гордился. Рядом с ней я становился лучше, умнее, успешнее, даже привлекательнее. Поймите, Софи никогда не была эдаким трофеем или модным аксессуаром. Это я был аксессуаром, счастливчиком, которому досталась женщина, о которой другие могли лишь мечтать.
По правде говоря, я не хотел знать, что она делает и, если уж на то пошло, с кем она это делает. У меня в голове не укладывалось, что между нами есть другой мужчина. Я никогда не изменял Софи. Мог бы. Со мной заигрывали. Начальница, хоть она и не считается. Красотка, сидевшая рядом в закусочной в Хитроу. Девушка, поливавшая цветы у нас в здании, пока эту обязанность не переложили на сотрудников.
Измена Софи была подобна недиагностированному раку. Я чувствовал, что опухоль растет во мне, становится все больше и больше. Сначала она была размером с грецкий орех, потом с персик, потом с целую дыню, которая давила мне на ребра, напоминала, что мне нужно к врачу. Измена Софи была опухолью, которую я намеревался игнорировать до последнего вздоха. Я бы умер во сне. В блаженном неведении.
В своей фантазии я все еще сижу на пляже и слушаю, как плещется где-то морской котик. Обри их обожает. Когда один из них подплыл к нашей лодке, Обри хотела его потискать и расцеловать. Я улыбаюсь, вспомнив об этом, и подношу к губам бутылку виски. Я пью не только по особым случаям. Как и мои коллеги, я делаю то, что нужно, чтобы справиться с работой. День за днем, и не оглядываться.
Сделав глоток, я замечаю, что в «Хризантеме», маленьком коттедже, где остановилась Тереза с внуками, зажегся свет. Потом погас и зажегся снова. Опять погас. С этими детьми, должно быть, куча проблем. Но мои мысли невольно возвращаются к интрижке Софи. Интрижка. Боже, не выношу это слово. Оно облекает предательство в легкомысленную, привлекательную упаковку. Закрутить интрижку. Невинная интрижка. Заинтриговать. Интриганы.
Жертва интриги.
Я представляю, как засовываю в бутылку из-под виски записку и кидаю в воды залива, чтобы рассказать миру, что думаю о жене.
Будь ты проклята, Софи. Ты все испортила. Безвозвратно.
Разумеется, я этого не делаю. Просто пью дальше. Я даже не злюсь. Внутри меня лишь пустота.
Кто-то сигналит. Потом еще кто-то, затем к ним присоединяется кто-то третий. Ужасная какофония.
О, черт. Я вижу перед собой свободную полосу, заблокированную моим автомобилем.
Я резко газую и машу рукой, прежде чем осознать, что мне все равно, злятся ли водители у меня за спиной.
Я задремал или впал в какой-то транс? Бутылка виски все еще лежит на заднем сиденье вместе с другими вещами и мешком с мусором, так что по крайней мере я не пил.
Но я ощущаю какое-то подобие похмелья: сон оставил во мне бесконечную, звенящую пустоту.
Я беру себя в руки и останавливаюсь на заправке. Достав кредитку, я набираю полный бак. Это занимает от силы пару минут. Мне кивает сильно обгоревшая на солнце девушка, заправляющая свою «Камри», она кидает в мусорный бак пустую пластиковую бутылку и обертки из-под фастфуда. Я следую ее примеру и выбрасываю свой мусор.
– Я, считай, почти что живу в машине, – говорит девушка.
Софи говорила так же, прежде чем получила работу в «Старбаксе», когда ей приходилось ездить в офис «Майкрософт» в Редмонде.
– Да, – говорю я, – я тоже.
20Адам
Фрэнк и Хелен по-прежнему живут недалеко от гольф-клуба в Федерал-Уэй, в том самом доме, где родилась Софи. По-своему это весьма впечатляющий дом – одноэтажный, с галечной дорожкой и ландшафтным дизайном, недвусмысленно демонстрирующим, что владелец дома одержим страстью все контролировать. Кусты выстрижены в форме идеальных сфер. Газон безупречно гладок. Подъезжая к дому, я чувствую каждый булыжник. Я подхожу к входной двери и пытаюсь повернуть ручку, но дверь оказывается заперта. Обри уже пора спать, и я надеюсь, что мне не придется говорить с ней сегодня. Хватит с меня встречи с Фрэнком. Он наверняка снова начнет меня обвинять. На это у него всегда хватает сил.