Или в глашатаи, думаю я.
– Белинда довольно проницательна, – говорю я.
Монтроуз складывает руки на груди.
– Я что, единственный в городе, кто ничего не знал? Я чувствую себя идиотом, Ли. Не люблю, когда меня выставляют дураком.
– Я этого не хотела, – говорю я. – Мне действительно жаль.
– Ты не понимаешь, что это может помешать расследованию?
– В другой ситуации да, – говорю я. – Могло бы. Но это было очень давно. Он всего лишь нашел меня. Больше ничего не делал. Просто нашел.
– Ну да, – говорит Монтроуз. – И это ничуть не подталкивает тебя быть к нему снисходительной.
– Здесь не может быть никакой снисходительности, Монтроуз. Да, я ему благодарна. Очень благодарна. Но я редко об этом вспоминаю. И тебе прекрасно известно, что в ходе расследования я не проявлю снисхождения даже к папе римскому. Я всегда соблюдаю правила.
Монтроуз ерзает на месте. Я хорошо его знаю. Сейчас он размышляет. Монтроуз – прекрасный напарник и всегда поддерживает меня, но он одержим правилами. Иначе и быть не может. Ему нельзя допускать ошибок – второй раз он уже не выкарабкается.
– Ли, нравится тебе это или нет, но его нельзя сбрасывать со счетов. Мы еще не знаем, куда приведет расследование.
Я не защищаю Адама, хотя какая-то часть меня этого хочет. Я могла бы напомнить Монтроузу про Акселя Беккера, на что тот возразил бы, что Беккер стар и полуслеп. Я могла бы упомянуть Обри, но мой напарник сказал бы, что она всего лишь ребенок и сама не знает, что видела.
Но я этого не делаю:
– Мы всегда ищем доказательства, Монтроуз. Да, мы не можем полностью избавиться от предубеждений, но мы никогда не позволяем им затмить истину.
– Такое предубеждение будет нелегко преодолеть, Ли.
– Если бы мой отец изнасиловал соседского ребенка, думаешь, я бы стала молчать?
Он качает головой:
– Это не то же самое.
– Еще как, – говорю я. – Ты же меня знаешь. Ты знаешь, я бы не стала защищать кого-то, кто причинил вред другому человеку. Ни за что. Серьезно. Ты же это знаешь, так?
Монтроуз какое-то время молчит. Он знает, что я права. Я знаю, что он знает меня. Мне немного больно от того, что он заговорил о моем прошлом в таком духе, будто я стала бы скрывать правду об ужасном преступлении.
– Да, – говорит он, – я знаю. Но я не единственный, кто будет сомневаться, действительно ли ты выкладываешься по полной.
– Шериф тоже меня знает.
Монтроуз пожимает плечами:
– Все любят посплетничать. А некоторые принимают сплетни за чистую монету.
– Я с этим разберусь, если будет нужно, – говорю я. – Ладно?
– Хорошо, – говорит он. – Но сначала нам нужно разобраться кое с чем еще.
– С чем же?
– Провести нормальный допрос Адама Уорнера. Лучше всего сегодня. Позвонишь ему или лучше я?
– Я позвоню, – говорю я. – Без проблем. Что-то еще?
Не дав ему возможности ответить, я вынимаю папку с делом:
– Пора за работу.
– Лаборатория запаздывает с анализами, – говорю я. – Доктор Кольер думает, что придется подождать. Убийство в округе Мейсон для них не самая срочная работа.
– Зря, – говорит Монтроуз.
Пока мы обсуждаем список дел, я чувствую, как атмосфера в кабинете постепенно светлеет. Напряжение исчезает. Мы сосредоточились на том, что действительно нам поможет.
– Давай посмотрим, – говорю я, проводя пальцем по спешно накарябанным заметкам. – О, точно, у меня остался пропущенный вызов. Даже несколько. И все от Линды Ландан.
Монтроуз кривится.
– Не надо, – говорит он.
– Не волнуйся. Я направлю ее в отдел по связям с общественностью, пусть они разбираются. Само собой, – добавляю я, – давать интервью еще рано.
Для меня это стало важным уроком. В ходе расследования убийства Кэти Райнхарт я слишком рано дала интервью. Это оказалось большой ошибкой. Я заявила, что мы наверняка раскроем преступление. Зря. Нельзя обещать то, чего не сможешь выполнить. Папка с материалами по делу до сих пор лежит на комоде у меня за спиной. Она будет оставаться там, пока я не добьюсь правосудия. Я вижу ее каждое утро, когда вешаю куртку или убираю сумочку.
В нашем участке работает не так много народу. Округ Мейсон огромен, и его небольшое население разбросано по самой живописной северо-западной местности, какую только можно представить. Пейзажи как на открытках. Над важными делами мы с Монтроузом стараемся работать вместе. Но мы распределяем отдельные задачи между собой. Сейчас он займется Джимом Койлом, нашим главным подозреваемым, а мне предстоит позвонить Адаму и Фрэнку Флинну, бичу моей жизни. Мне так не хочется звонить Адаму, что я решаю начать с его тестя.
– Я рассчитывал, что вы перезвоните раньше, – рявкает он, едва подняв трубку. – С местными защитниками правопорядка явно что-то не так, раз они забывают о семьях погибших.
– Здравствуйте, мистер Флинн.
Он пытается меня разозлить, но я не обращаю на это внимания.
– Вы хотели о чем-то со мной поговорить? – спрашиваю я, занося ручку над бумагой.
– Он стирает Софи из своей жизни, – говорит Фрэнк. – Избавляется от всего, что было для нее важно.
Я не понимаю:
– Мне нужны подробности. Пожалуйста, помедленнее.
– Еще чего, – говорит он. – если я замедлюсь, вы с вашим бесполезным напарником провалите это дело так же, как провалили убийство Кэти Райнхарт.
– Что вы подразумеваете под «стирает Софи из своей жизни»?
– Ее вещи, – говорит он, почти выплевывая. – Он вынес из дома все, что представляло для нее ценность. Мы видели это своими глазами. Он вернул нам фотографии и прочие памятные безделушки. По-настоящему ранил этим Хелен. Я серьезно. Ему будто не терпелось избавиться от ее имущества, так же как он избавился от самой Софи.
– Может, напоминания причиняют ему боль.
Не стоило этого говорить.
– Знаете, что причинило боль мне? – горько отвечает Фрэнк. – Вид моей дочери в морге.
Да, это была ужасная ситуация. И отец Софи умудрился сделать ее еще хуже.
– Простите, – говорю я. – Я понимаю, что все это очень тяжело.
Фрэнк делает глубокий вдох. Готовится к тираде. Мне его не переубедить.
– Знаете, что еще причиняет мне боль? – кричит он в трубку. – Осознание, что ублюдок, который приходил к нам в гости на Рождество, убил мою малышку. Вот что причиняет мне боль. Я думаю, потеря Софи убьет Хелен. И тогда у вас появится еще одна жертва.
– У нас есть свидетель, сэр, – напоминаю я. – Он видел Адама в лодке вместе с вашей внучкой.
Фрэнка это не волнует.
– Ваш свидетель – старый пердун, – рычит он. – Видел я его по телевизору. Очки толщиной с банки из-под колы.
Я не перебиваю его. У Акселя Беккера хватает проблем, но зрение не входит в их число. Несмотря на очки.
– Почему вы меня не слушаете? – спрашивает Фрэнк.
Слушать – это половина моей работы.
– Я внимательно вас слушаю, – заверяю я. – Честное слово.
– Он паршивый человек. Но очень много о себе мнит. Наверняка нанял кого-то. Адам вечно бахвалится, что подчиненные выполняют за него всю работу.
– Я проверю, – говорю я, пытаясь завершить неприятный разговор.
– Очень на это надеюсь, – говорит Фрэнк, наконец-то переводя дыхание. – Очень надеюсь.
На первый взгляд рассказ Фрэнка и впрямь звучит тревожно. Весьма тревожно. Но я знаю, что горе и стресс вызывают в людях самые разные, порой необъяснимые реакции. Когда я вернулась домой в тот день, мама подстригла мне волосы почти под корень, потому что ей казалось, что именно они привлекли Альберта Ходжа. Следующие два года я ходила со стрижкой под мальчика. Даже после того, как я оправилась, мама навсегда застряла в фазе «что могло бы быть». Трагедия высосала все соки из женщины, которая до того момента жила полной жизнью. Всю радость. Всю любовь. Словно раковая опухоль.
Еще до полудня приходит сообщение от доктора Кольер, которое подтверждает то, что я уже знаю, и добавляет кое-что новое. Софи избили до смерти тупым предметом. Она погибла в субботу. Время, проведенное в холодной воде, не позволяет определить точнее. В ее вагине нашли ДНК убийцы. Но, насколько известно патологоанатому, образец еще не успели проанализировать.
В лаборатории очередь, напоминает Кольер в сообщении. Но, думаю, через пару дней вы получите результаты.
А вот результаты токсикологии оказались готовы. В крови Софи не обнаружили никаких наркотических веществ, зато нашли большую дозу дифенгидрамина, известного так же как димедрол.
Я записываю дозировку.
Адам упоминал, что Софи простудилась, так что в димедроле нет ничего удивительного. Результаты токсикологии подтверждают его рассказ. А вот кое-что другое не сходится.
Я поднимаю трубку стационарного телефона и звоню доктору Кольер.
– Здравствуйте, детектив, – отвечает она.
– Доктор, спасибо за сообщение. ДНК еще не опознали?
На заднем плане играет музыка. Веселая. Что-то из раннего творчества Кэти Перри, кажется.
– Еще нет, – отвечает Кольер.
– В вашем отчете сказано, что ее желудок был практически пуст.
Кольер убавляет громкость музыки.
– Да, так и есть, – говорит она. – Позвольте, я проверю. Одну секунду.
Вскоре она возвращается к телефону:
– Все верно. Пусто. Ничего, кроме нескольких семян кунжута. Все чисто.
– Когда она ела в последний раз? – спрашиваю я. – Вы можете определить?
– Сложно сказать. Девушки в Сиэтле вечно сидят на каких-то диетах. Я бы предположила, что она не ела по меньшей мере двенадцать часов. И не пила. Она была слегка обезвожена.
– Она не ела сэндвич? – спрашиваю я, вспоминая слова Терезы о том, что она нашла в холодильнике. – Вечером накануне похищения?
– Да, я так и сказала. Она ничего не ела.
Я благодарю доктора, и мы заканчиваем разговор, после чего мне с трудом удается побороть искушение уронить голову на стол.
Софи не ужинала вечером перед убийством, хотя купила продукты в Худспорте.