Я узнала голос. Это был Адам Уорнер.
Когда я вспоминаю, как он наклонился к укрывавшим меня темным ветвям, на глаза у меня невольно наворачиваются слезы. Это будто бы тот момент в фильме, когда возлюбленные воссоединяются на крыше Эмпайр-стейт-билдинг или когда один из них узнает, что все это время переписывался с другим. Конечно, мы с Адамом не возлюбленные. Но я не знаю, как иначе описать чувство, охватившее меня в тот момент.
Я дрожала и ерзала на одном месте, пытаясь скинуть с себя тщательно разложенные сверху ветви.
– Боже! – воскликнул Адам, падая на колени рядом со мной и отбрасывая ветви в сторону.
Конечно, это был Адам. Но мне казалось, будто это ангел бережно снял скотч с моего лица. Адам плакал. Я тоже. Мне было все равно, что он видит меня голой. Я думала лишь о том, что он нашел меня.
– Я была такой дурой, – сказала я.
Он даже не смотрел на мое обнаженное тело.
– Все будет хорошо, – сказал он.
Пообещал.
Он содрал скотч сначала с моих посиневших и окровавленных запястий, потом с лодыжек. Его руки дрожали, но он продолжал раз за разом повторять:
– Все будет в порядке, Ли. Все будет хорошо.
Мои губы саднило от скотча.
– Обещаешь? – это была не просьба, а скорее мольба.
Он посмотрел мне прямо в глаза:
– Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
Я помотала головой.
– Нет, – сказал он, – никогда.
Адам накинул на меня свою куртку и обнял меня; я ощутила тепло его покрытой потом груди. Он тяжело дышал. Я чувствовала его дыхание своим израненным лицом. На мгновение я вспомнила своего похитителя. Но лишь на мгновение. Я больше не хотела о нем думать. О том, что он сделал со мной сначала в машине, потом на свалке, куда местные жители выкидывали ненужный хлам.
Я выжила. Адам нашел меня.
Я залпом допиваю вино из бокала. Кажется, я будто очутилась в прошлом, которое иногда ощущается как что-то чуждое, что-то, что я никогда не испытывала прежде. Или как что-то, что рассказал мне знакомый, услышав от другого знакомого. Игра в испорченный телефон. Не знаю, помню ли я то, что случилось на самом деле, или только хорошие моменты: как Адам меня нашел. Как вернулся мой брат с фонариком и тут же уронил его на землю, взял меня из рук своего лучшего друга и отнес домой.
Миллисент мурлычет.
– Он пообещал мне, что все будет хорошо, – говорю я ей.
Она смотрит на меня, как обычно делают кошки. Показывает, что услышала. Само собой, я вкладываю в ее поведение скрытый смысл.
– Я в порядке, – говорю я.
Миллисент спрыгивает с моих колен и направляется к выходу.
– Ну спасибо, – говорю я ей вслед.
Альберт Ходж не был осужден за нападение на меня. Он не был осужден за убийство десятилетней девочки из Чехалиса, его предыдущей жертвы. Он сделал то, что следовало бы сделать многим другим преступникам. Ходж покончил жизнь самоубийством, пока полиция колотила в дверь его трейлера. В трейлере нашли мое нижнее белье и нижнее белье девочки из Чехалиса. Я обрадовалась, когда узнала о его смерти. Мне все еще казалось, что это произошло с кем-то другим, не со мной. Сидя на свидетельской скамье, мне не пришлось вспоминать все детали произошедшего. Родители убедили меня сказать, что меня избили. Но не изнасиловали. Я соврала насчет котят, потому что мне было стыдно за свою доверчивость. Совместить одну ложь с другой оказалось совсем нетрудно. Ложь словно стала каменной стеной, защищающей меня.
– Ей повезло, – сказал в интервью шериф Мастерс. – Мы нашли ее до того, как произошло самое страшное.
Потом все вернулось в привычную колею. Я почти забыла о том, что произошло. Честно. Ну по крайней мере попыталась. Мы с Адамом заговорили об этом лишь однажды – на похоронах моего брата. Мы стояли в церкви, у мемориала, на котором наши родители запечатлели жизнь Кипа. Само собой, там была фотография Адама. На снимке он стоял рядом с Кипом, закинув руку ему на плечо. Похоже, это было приблизительно в то время, когда я пропала.
– Я помню эту рубашку, – сказала я, пока мы стояли там.
Он был в ней, когда нашел меня.
– Да, – ответил Адам. – Мне она казалась такой крутой. С моего первого концерта. «Металлика».
– Она была на тебе в тот день, когда ты меня нашел, – сказала я, по-прежнему не сводя глаз со снимков.
Какое-то время он молчал, перебирая фотографии.
– Да, – сказал он наконец. – Я помню.
Мы никогда не говорили о том дне. Я знала, что сейчас неподходящий момент, но все равно хотела хоть что-то сказать:
– Спасибо, что нашел меня.
Он указал на фотографию Кипа:
– Ты была для него всем, Ли. Он тебя обожал.
Типично для Адама. Он всегда знал, что сказать. Он знал, как наполнить разговор не унынием, а настоящим состраданием.
35Адам
Между мной и Ли существовала невидимая, но прочная, как титан, связь. То, что я смог найти сестренку Кипа после ее исчезновения, стало, наверное, важнейшим поступком в моей жизни, но я не хотел преувеличивать собственную значимость. Я организовал поиск так же, как организовывал все остальное. Составил мысленный план местности, методично прорабатывал его и пытался поддержать Кипа. Сегодня так же мне приходится действовать и на работе. Серьезно. Половина народа в команде едва в состоянии сложить два и два. В полиции мне вручили награду, но я так ничего с ней и не сделал. Глупо вручать награду за то, что на моем месте сделал бы каждый. Каждый, кому повезло или кто родился героем.
Ли и я никогда не говорили о том, что случилось, после того, как я отдал ее Кипу. Несколько раз мне казалось, что она хотела что-то сказать, но я не видел причин ворошить прошлое. Я всегда менял тему, когда она начинала говорить. Перед похоронами Кипа она сказала что-то про то, как я спас ей жизнь, но мне не хотелось придавать этому большое значение.
– Не благодари, – твердо сказал я.
Мне следовало быть любезнее. Она едва держала себя в руках, помогая родителям пережить один из двух самых тяжелых дней в их жизни. Я видел, что она вот-вот поддастся горю, и это вызывало во мне неловкость.
– Ты спас мою жизнь, – повторила она. – Я перед тобой в долгу.
Как обычно, я отмахнулся от нее:
– Ты ничем мне не обязана.
Она слегка дернула меня за рукав:
– Это уж мне решать.
Я посмотрел на нее с сочувствием, но не отступил:
– Боюсь, что мне.
– Ты герой, – сказала она.
Мы вместе стояли перед фотографиями, на которых была запечатлена вся жизнь Кита – от младенчества до раскаленных песков Афганистана.
– Вот настоящий герой, – сказал я.
Ли кивнула.
– Я думала о том, чтобы пойти в армию, как Кип, – сказала она.
– Круто, – ответил я. – Он был бы рад.
– Да, – сказала она, и к ней вернулось самообладание. – Но я передумала. Работы хватает и здесь.
– Не поспоришь.
– Я пойду в полицию, – сказала Ли. – Стану детективом. Я остановлю таких людей, как Альберт Ходж.
Я положил руку ей на плечо. Она слегка дрожала, но сохраняла самоконтроль.
– Думаю, это отличная идея.
Я закончил разговор, не дав ей возможности ответить.
– Пойдем проведаем твоих родителей.
После похорон Кипа я возвращался в Шелтон всего несколько раз – эти случаи можно пересчитать по пальцам одной руки. Я не был ни на одной встрече выпускников. Мне хотелось навсегда стряхнуть с одежды опилки. Я хотел прожить более насыщенную жизнь, чем мой отец. Но Шелтон все равно остался частью меня или, по крайней мере, частью того, кем я был когда-то. Время от времени я заглядывал на веб-страницу «Шелтонского журнала округа Мейсон», чтобы узнать, что происходит в городке, который когда-то был моим домом, прежде чем я сбежал в колледж. Читал новости о свадьбах, похоронах, выписанных штрафах.
Я удивился и обрадовался, увидев, что Ли Хуземан заняла должность помощницы шерифа, а позже стала детективом. На сайте разместили ее фотографию, и я долго разглядывал ее со своего ноутбука в «СкайАэро». Ли повзрослела, хотя я мог разглядеть в ней черты девочки, которую знал когда-то. Она похорошела, точнее – она всегда была симпатичной, но в последний раз я видел ее еще ребенком. На фото она стояла рядом с парой других молодых сотрудников и выглядела весьма уверенной в себе. Ее рыжие волосы напомнили мне прическу ее мамы, и я улыбнулся. Мне пришла в голову мысль написать ей в «Фейсбуке». Я даже нашел ее профиль, но так и не отправил сообщение. Она напоминала мне город, который я оставил, а я наверняка напомнил бы ей самый кошмарный день в ее жизни.
36Адам
Кэрри глядит на меня своими печальными глазами цвета дождя и дыма от костра. Она молча приглашает меня в свой кабинет и закрывает дверь. На мгновение мы будто возвращаемся в прошлое, но это не так. Кэрри – крепко сложенная брюнетка с белыми зубами и привычкой класть руку мне на колено, когда мы говорим; она на семь лет старше меня. Когда-то мне нравилось проводить с ней время. Она подходила под мои запросы. Думаю, она считала так же. Между нами никогда не было ничего, кроме «офисной интрижки без обязательств».
Ее слова. Не мои.
– Ты в порядке, Адам? – спрашивает она.
– Софи умерла, – говорю я. Я использую этот очевидный ответ, чтобы нанести ей удар под дых. Кэрри – причина, по которой мое продвижение в «СкайАэро» застопорилось. Она поставила крест на моей дальнейшей карьере, заявив комитету по этике, что мое поведение «доставляет ей неудобство». Поползли слухи, что мы трахаемся, как сумасшедшие, и вот как она решила исправить ситуацию: подставить меня под удар. Ее слова преследуют меня неотступно, как черная метка. Комитет по этике не приносит ничего, кроме обвинений и порицания.
Это было задолго до того, как родилась Обри.
Мы и потом спали вместе, одному богу ведомо зачем. Ну, наверное, и мне тоже. Кэрри всегда излучала энтузиазм. На всем заводе «СкайАэро» нет ни единого закутка, где мы не потрахались бы – по большей части там, где нас не могли застукать, хотя однажды мы занялись сексом прямо во время смены, воспользовавшись тем, как оглушительно грохотал бурав. Кэрри прямо-таки извивалась от восторга. Я не преувеличиваю, она действительно извивалась. Строго говоря, мы не нарушали никаких правил. В огромном талмуде, регулирующем поведение сотрудников на рабочем месте, нет ни слова о том, что на заводе нельзя заниматься сексом.