Пауза оказывается очень эффективной.
– Еще он сказал, что вы были на берегу, когда обнаружили тело Софи, – говорит Линда.
– Да, – отвечаю я. – Точнее, я пришел туда через пару минут, как и многие другие. Об этом написали в «Фейсбуке», который, кстати, скоро заменит репортеров.
Она хлопает ресницами и качает головой. Притворяется, что я ее задел. Я знаю, что это не так. Она каждый день заходит в «Фейсбук» и горбатится над своей страницей, боясь стать ненужной.
Она продолжает расспросы:
– Вам не кажется странным, что вы были там?
– Чего тут странного? Да, это печально. Трагично. Но я по-прежнему был в коттедже, меньше чем в миле оттуда, – говорю я. – Я получил уведомление и пошел к «осьминожьей дыре». Я не бывал там раньше, Линда, если вы намекаете на это.
Она моргает:
– Я ни на что не намекаю. Ваш тесть убежден в вашей вине, а моя работа заключается в том, чтобы выяснить правду.
Твоя работа – распускать слухи, думаю я. И размышляю, по-прежнему ли Фрэнк Флинн считается моим тестем после гибели Софи. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что я смогу просто обрубить его ветвь семейного древа, как и ветвь Хелен.
– Понимаю, – говорю я, хотя прекрасно знаю, что она лжет.
Она оглядывается по сторонам с демонстративным, показным состраданием.
– Он упомянул, что вы избавились от всего, что принадлежало Софи.
Я знал, что его это сильно разозлит. Отлично, я рад. Уверен, он успел пожаловаться всем – от кассира-подростка в забегаловке до своих приятелей по гольфу.
– Это не вполне так, – говорю я.
– «Не вполне», – повторяет Линда. – Что это значит?
Я продолжаю глядеть на нее:
– Я упаковал в коробки кое-что из ее вещей. Не все – то, что могло бы пригодиться Фрэнку с Хелен и от чего я хотел избавиться. По большей части то, что было связано с ними. Я не избавлялся от всего, что принадлежало моей жене. Вовсе нет.
– Ее родители озабочены, – говорит Линда.
Иными словами, подозревают меня, думаю я.
– Послушайте, – говорю я, – они скорбят. Я тоже скорблю. Мне нужно заботиться о дочери. Возможно, я выпил лишнего. Возможно, я сглупил. Возможно, поторопился. Но то, что я вернул им несколько семейных фотографий, которые ничего для меня не значили, и пару идиотских подарков, которые я с легкостью мог выбросить, ни о чем не говорит. Я любил Софи. Я никогда ей не изменял. Я не пытаюсь ее забыть.
Репортерша со сморщенным лицом глядит в сторону. Кажется, я смог ее убедить. Ей больше нечего сказать.
Но потом она восстает из мертвых.
– Думаю, у вас все-таки был кто-то на стороне, – говорит она. – Я много кого расспросила из ваших знакомых. Многие из них не прочь потрепать языком.
Теперь она пытается мне угрожать, и меня это раздражает.
– Думаю, вам надо уйти, – говорю я.
– Я еще не допила кофе, – говорит она, как будто это заставит меня смириться с ее присутствием еще хоть на мгновение.
– Я налью вам в термос, – говорю я.
Выплесну прямо в твою перекошенную физиономию, думаю я.
– Линда, ваше время на исходе, – продолжаю я, ведя ее к выходу. Она оглядывается по сторонам, пытаясь найти что-то, что могло бы подтвердить слова Фрэнка, но ее усилия тщетны. Я убрал из гостиной все, что напоминало мне о Софи.
– Линда, – говорю я, – не возвращайтесь сюда.
– Я всего лишь выполняю свою работу, Адам.
– И не называйте меня по имени, будто мы друзья.
– Вы же называете меня Линдой, – говорит она в слабой попытке отбиться.
– До свидания, Линда, – говорю я. – Спасибо, что делаете самую ужасную ситуацию в моей с Обри жизни еще хуже, распространяя лживые сплетни и прикрывая их неискренней заботой. Жду не дождусь, когда вас, наконец-то, выгонят с работы.
Кое-кто в нашем браке действительно завел интрижку на стороне.
Но это был не я.
Я смотрю на часы, подарок Софи, который я решил оставить. Обри и Катрина вернутся из парка не раньше чем через час. Я направляюсь в нашу спальню. Теперь это моя спальня. Я распахиваю дверцы шкафа и складываю одежду Софи на неубранную постель. Я чувствую запах своей жены. Я помню, когда она в последний раз надевала это платье. Этот жакет. Я ощущаю ее присутствие. Потом я иду на кухню и беру коробку с мусорными пакетами, которую я как раз поставил на стойку, когда в дверь позвонила Линда Ландан. Мне не нужны напоминания. Я так зол на свою покойную жену. Вся ее одежда отправится прямиком на благотворительность. Я подумывал о том, чтобы выбросить ее в мусорку у заправки по пути на работу. Но понял, что не могу поступить так с Софи. Это было бы слишком жестоко. Я зол на нее, но я не плохой парень.
39Кристен
Коннор в совершенном раздрае. Я очень его жалею. Очень. Даже когда между нами не все гладко, что-то в моем муже, хоть и не хочется это говорить, пробуждает во мне материнский инстинкт. Фу, и зачем я об этом подумала. Коннора не назовешь слабым, но в чем-то он более хрупок, чем я. Так уж сложилось. Я сильнее его. Я – добытчица. Я веду семейный бюджет – не потому, что он не может делать это сам, просто такой уж я человек.
Я наливаю ему выпить, потому что понимаю, что иначе его не успокоить, хотя и знаю, что это неправильно.
– Ты дрожишь, – говорю я.
Он сжимается в комок на нашем белом диване. Черные джинсы оставляют на итальянской коже следы, но я ничего не говорю. Не сейчас.
– Мне дерьмово, – говорит он.
Я сажусь рядом:
– Что случилось?
– Не знаю, – говорит он, делая большой глоток. Я знаю, что он собирается напиться. Стресс всегда сильно влияет на Коннора. Так было всегда, с самого первого дня нашей встречи. Я не знаю всего, о чем думает Коннор Мосс, но я довольно хорошо изучила его характер.
Он думает. Пытается связать воедино трагедию, произошедшую в Южной Калифорнии больше десяти лет назад, и ту, что случилась в эти выходные на Худ-Канале. В одной из них была замешана машина. Другая представляла собой похищение. Два совершенно разных события.
Но кое-что их все-таки объединяет, и я знаю, что сейчас скажет Коннор.
– Я ничего не помню, – произносит он.
– Ты был пьян, – напоминаю я. – И чуть не погиб.
Он отводит взгляд.
– Ну да, – говорит он, и, как бы иронично это ни было, делает еще глоток.
Я подливаю ему еще текилы. Себе я тоже налила стакан, но по большей части лишь позвякиваю кубиками льда. Я никогда не любила пить. Мне довелось наблюдать, как алкоголь разрушил брак моих родителей. Само собой, я нашла себе мужа с той же проблемой. Диплом Университета Сиэтла и докторская степень Вашингтонского университета меня не уберегли.
Умный ход.
– Но, Кристен, что насчет крови? – спрашивает он. – Я не знаю, откуда взялась кровь.
Он смотрит на меня, затем снова опускает взгляд на стакан. Кажется, Коннор вот-вот заплачет.
– Милый, ты порезался на работе, – говорю я, хотя сама в это не верю. – Потом долго ворочался в постели. Я слышала. Ты был пьян в стельку. У тебя шла кровь. Ничего особенного, милый.
– Но тебя не было тем утром. Я остался один в коттедже.
– Верно, – говорю я. – Ты спал без задних ног, так что я пошла немного прогуляться. Вот и все, вся история.
Он глядит в свой пустой стакан:
– Всего лишь история?
Я качаю головой:
– Нет. Не знаю, о чем ты.
Его глаза полны отчаяния.
– Кровь, – говорит он. – И мои ботинки.
Он не говорил об этом раньше, как и я. Но с его ботинками действительно случилось что-то странное. Когда мы одевались, чтобы поехать в полицейский участок Шелтона, я видела, как Коннор несколько минут их разглядывал. Он выглядел удивленным. На ботинки налип песок с пляжа, осыпавшийся на пол, как только Коннор их поднял.
– Странно, – сказал тогда он. – Не помню, чтобы я выходил наружу.
– Наверное, ты прошел по пляжу, когда мы только приехали, Коннор, – сказала я в ответ. – Я точно не знаю. Я распаковывала вещи.
– Я бы не пошел на пляж пьяным, – говорит он теперь, дрожа как осиновый лист. Он совершенно теряется на фоне белого дивана.
– Ты сам себя запутываешь, – говорю я. – Хватит. Прекрати немедленно.
Мой несчастный муж ставит стакан на стол.
– Я не знаю, что произошло. Не имею ни малейшего представления.
– Ты ничего не делал, – говорю я. – Ты не мог. Ты не такой человек, и к тому же, я ушла совсем ненадолго. И, если уж на то пошло, допустим, ты действительно вышел наружу и столкнулся с той женщиной – а этого точно не было, – что бы ты сделал?
Коннор выдыхает – кажется, впервые с начала разговора.
– Да, верно, – говорит он. В его голосе появляется надежда. – Я бы не сделал ей ничего плохого. Не стал бы причинять ей вреда.
Я киваю и меняю тему.
– Может, тебе стоит принять душ и лечь в постель? – я улыбаюсь с намеком, который он прекрасно понимает. Во время овуляции лишние слова не нужны. А у меня как раз началась овуляция.
– Что насчет суши? – спрашивает он.
– Ты голоден?
– Не особенно. Может, потом. Позже.
Он видит мою улыбку, и я понимаю, что он согласен. Вся проблема – в его тревожности. Я стараюсь сосредоточиться. Может быть, сегодня у нас получится. С каждой неудачной попыткой шансы все уменьшаются. Я наблюдаю, как он проходит мимо кухонного стола, направляясь в спальню. Коннор – алкоголик, но он по-прежнему меня привлекает. Я хочу, чтобы он оказался внутри меня.
Я иду на кухню, завариваю чай из трав, припрятанных в шкафчике, и выпиваю его, оглядываясь по сторонам: в нашем доме четыре спальни и всего двое жильцов. Я гадаю, не в этом ли моя беда. Возможно, не стоило загадывать наперед, надеясь заполнить дом детьми. Планы строят лишь глупцы и мечтатели.
Мы занимаемся сексом, после чего Коннор идет на кухню за суши, а я остаюсь лежать на спине в позе самолетного столика, плотно прижав колени к груди. Я стараюсь, действительно стараюсь. Мне приходит в голову, что в этот раз все непременно получится. Теперь, когда мы перестали ходить к доктору Ямада.