И выстрелил без предупреждения:
– Ваш муж трахал мою жену.
Еще не до конца осознав, что происходит, я бросилась защищать Коннора. Таков был мой первый инстинкт.
– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказала я, на мгновение отведя взгляд в сторону; любой присяжный тут же понял бы, что я лгу.
– Еще как знаете, – сказал он.
– Думаю, вам следует уйти, мистер Уорнер.
– Думайте что хотите, но вы должны меня выслушать. События скоро примут неприятный оборот. Вы с вашей профессией наверняка знаете, что правда бывает неприглядна.
– Я позову охрану, – сказала я.
– Нет, не позовете. Сначала вы меня выслушаете.
Я увидела, как Марси идет мимо окна к двери моего кабинета. Неторопливой походкой. Я встала и опустила жалюзи. И заметила, как дрожат мои руки. Я снова взглянула на мужчину, сидевшего на стуле в моем кабинете с видом террориста-смертника, намеревающегося убить нас обоих.
– Как вы меня нашли? – спросила я.
– После того как я вышел на Коннора Мосса в «Синей двери», понадобилась всего пара кликов мышью, чтобы обнаружить вас. Вы весьма известны в интернете, миссис Мосс. Но, серьезно, выйти за официанта?
Мои руки по-прежнему дрожали, и я спрятала их под столом.
– Он – главный официант, – сказала я, вновь защищая Коннора.
Адам закатил глаза.
– Я знаю, что муж мне изменял, – продолжила я. – Но это дело прошлого. Все кончено. Сожалею, что пришли ради этого ко мне. И сожалею, что из-за Коннора у вас возникли проблемы в браке, но между ними все кончено.
Он молча встал и подошел к окну.
– Ее зовут Обри, – сказал он, не глядя на меня.
– Очень мило, но мне нечего делить с миссис Уорнер. Надеюсь, вы с ней сможете помириться и жить дальше.
Он повернулся.
– Дочь вашего мужа зовут Обри.
Вот оно. Вот конец всего, во что я верила: насчет мира и насчет своей жизни с Коннором.
Дочь Коннора звали Обри.
53Ли
В час ночи в последний день июня мой телефон вибрирует на прикроватном столике. Я тянусь через Миллисент, которая, как всегда, уснула прямо рядом с моим лицом. Имя абонента будит меня не хуже, чем ударный заряд кофеина. Мгновение я размышляю, отвечать или нет.
– Адам? – говорю я шепотом.
Молчание.
Я повторяю его имя.
Он наконец отвечает.
– Плохое время для звонка, – говорит он.
– Тебе не следовало мне звонить, – говорю я, ставя ноги на пол.
– Да, наверное, – соглашается он.
Я жду продолжения, но в трубке повисает молчание. Он что, пьян?
– Ведется расследование, – говорю я, чтобы заполнить тишину. – Все, что ты скажешь, может быть приобщено к делу.
– Ага, – говорит он наконец. – Понимаю.
– Ты пил, Адам?
– Немного.
Он говорит невнятно, и его «понимаю» звучит скорее как «пнимаю». Кажется, он выпил больше, чем немного.
– Думаю, тебе стоит повесить трубку, – говорю я.
– Я звоню не из-за Софи, – говорит он.
Не знаю, к чему он ведет, но эти слова звучат как предупреждение.
– Тогда из-за чего ты звонишь? – спрашиваю я. – С тобой все в порядке? С Обри?
Я слышу, как звенят кубики льда в стакане.
– Ага, – говорит он. – Все хорошо. Мы в норме.
Мне следует положить трубку, но я этого не делаю.
– Тогда в чем дело? – спрашиваю я.
– Я думал о Ходже, о том, что он сделал.
Я ненавижу имя своего насильника. Всякий раз оно ударяет меня, как разряд тока. На письме, в рапорте, в чьей-то речи.
Как в речи Адама Уорнера. Прямо сейчас.
– Я не хочу об этом говорить, Адам. И не собираюсь.
– То, что случилось, затронуло не только тебя, – говорит он. Снова звон льда. – Не тебе решать, как другим переживать свой опыт.
– Я тебя не понимаю, Адам. Разговор окончен.
– Стой! – взволнованно восклицает он, повышая голос. – Тот день изменил не только тебя. Знаешь, что стало со мной?
Ты стал героем, вот что, думаю я. Но эти слова звучат слишком грубо.
– И что же? – спрашиваю я. – Что и после чего с тобой стало?
– После того, как я тебя нашел, – говорит он тише.
Затем я слышу, как кубики соскальзывают с металлического подноса, и звук льющейся жидкости. Он продолжает пить.
– Я очень за это благодарна, – говорю я.
– Я сейчас не о тебе, – отвечает он. – Я говорю о себе. Я хочу, чтобы ты знала: я всегда буду вспоминать тот день как величайший в моей жизни. Никакого притворства. Никаких игр. Хочу, чтобы ты знала: мне никогда не удастся совершить ничего лучше.
Его слова смягчают меня. Он прав. Я никогда раньше не думала о том, что принес ему тот день, кроме награды и фотографии в газете. Благодаря ему я, возможно, смогла избежать смерти. Ему не удастся превзойти тот момент. У него не было никаких скрытых мотивов. Он не пытался выбить себе повышение на работе. Никем не манипулировал. Он просто нашел меня. Это был чистый и бескорыстный поступок.
– Есть еще кое-что, – говорит он.
Что-то в его голосе вызывает во мне желание сбежать. Но я его подавляю. Это умение и делает меня хорошим детективом. Я умею слушать.
– Я всегда испытывал к тебе чувства, Ли. Понимаешь? Я хотел тебе сказать, потому что все выходит из-под контроля и ты заслуживаешь знать правду.
Я этого не ожидала. И не хотела. У меня кружится голова.
– Нам пора заканчивать разговор, – сообщаю я.
И мы его заканчиваем.
Телефон в моей руке кажется пузырьком яда. Я не должна была этого слышать. Я не хотела этого слышать. Лучше не говорить о том, что Адам Уорнер думает обо мне или о том дне, когда он меня нашел. Я кладу телефон на место. Миллисент мурлычет, забравшись мне на колени, и вонзает когти мне в бедро. Я не вздрагиваю. Я слишком сосредоточена на телефонном разговоре. На глаза у меня наворачиваются слезы. Я всегда хотела сказать Адаму Уорнеру, что считала его героем, словно сошедшим со страниц книги. Что тоже испытывала к нему чувства, и не только потому, что он спас меня.
54Ли
Дни складываются в недели, а в деле Уорнер не намечается ни малейшего прогресса. И вовсе не из-за того, что мы не прикладываем усилий. Монтроуз и я перепробовали все, что могли. Допросили не меньше дюжины человек. Расследовали каждую зацепку.
Похищения и убийства случаются нечасто, а вот висяки сплошь и рядом.
Никто не видел ни Койла, ни его красного пикапа. Его сестра сообщила, что он ходил к врачу из-за серьезного заболевания, про которое не хотел рассказывать на работе. Налипший на пикап тростник? Такой растет повсюду. Это ничего не доказывает.
Все упирается в то, что нам нужны результаты анализа ДНК. Звонки в лабораторию Такомы не помогают. Порой мне кажется, что криминалисты скорее отодвинут твой запрос в самый конце очереди, если слишком надоедать им напоминаниями. Все результаты нужны как можно скорее. Несрочных запросов попросту не существует.
Это похоже на игру, но лишь на первый взгляд. На самом деле это борьба за выживание. Чайки кружат над Окленд-бэй и роняют на камни внизу моллюсков и устриц. Парят в воздухе, выбирают походящее место и бросают. Ракушка разбивается о камни, и чайка моментально приземляется рядом, словно йо-йо, пока ее не опередили вороны или другие ленивые птицы. И так раз за разом. Весь день. Не понимаю, почему птиц считают глупыми. Эти чайки невероятно умны. Они прекрасно наловчились вскрывать раковины.
Монтроуз протягивает мне кофе.
– Спасибо, – говорю я. Он садится рядом, и мы вместе смотрим на воду.
– Ты хочешь об этом поговорить? – спрашивает он.
Кто знает, что он подразумевает под этим. Но я не хочу обсуждать ни один из возможных вариантов.
– Не особенно, – говорю я.
– Тебе это нужно, – возражает он. – Ты ведь все время об этом думаешь. Ли, ты не можешь избежать последствий – и плохих, и хороших.
– Чего же тут хорошего?
– Из-за того, что случилось, ты решила стать копом. Ты сопереживаешь жертвам и благодаря этому отлично справляешься с работой.
Я обдумываю его слова. Аргумент притянут за уши, но это все равно милый жест.
– А что насчет плохих последствий?
– Я не психолог, – говорит Монтроуз. – Я им вообще не доверяю. Но могу высказать собственное мнение.
– И каково же твое мнение? – спрашиваю я, делая глоток кофе и чувствуя, как сжимается горло. – Что ты думаешь?
– Что какая-то часть тебя осталась там, в тупике на Тамарак-Лейн, – говорит он. – Что ты выжила, но не смогла забыть. Тот день не отпускает тебя, и это плохо.
Я продолжаю глядеть на воду:
– Ты же не психолог, Монтроуз.
– Ну да, не психолог. Ходил к ним пару раз. Не помогло. Мы же просто разговариваем, верно?
– Просто разговариваем, – повторяю я. – Хорошо.
Я наблюдаю, как чайка роняет на камни прямо перед нами очередную ракушку. Белые осколки летят во все стороны, и чайка приземляется, чтобы съесть устрицу.
Выдержав крайне долгую паузу, я наконец подаю голос.
– Возможно, ты прав, – признаю я с неохотой. – Какая-то часть меня действительно осталась там, под этими ветвями. Я вспоминаю себя, ту двенадцатилетнюю девочку, и пытаюсь понять, почему она была так глупа? Как я могла не понять, чего добивался Ходж, когда заговорил со мной?
– Ты была ребенком, – говорит Монтроуз.
– Да, – соглашаюсь я, на этот раз глядя прямо на него. – А Кэти Райнхарт была девушкой, но она все равно ошиблась. Как и Софи Уорнер. Было мгновение, когда они поняли, что выхода нет. Совсем как я, когда наклонилась, чтобы посмотреть на котят в машине.
55Кристен
Туалет – удивительно полезное помещение. У него есть и другие применения, помимо самых очевидных. Но сейчас, сидя здесь с тестом на беременность в руке, я думаю, что этот туалет своего рода концлагерь, где я месяц за месяцем жду вердикта. Это пытка, нет никаких сомнений. Мне никто не поможет. Меня никто не спасет. Я сама обрекла себя на эти муки, и я полна сожалений.