мневался, что мы справимся. Кристен нуждалась в том, чтобы стать матерью. Я это понимал. Я плакал вместе с ней после каждой неудачи. Я обнимал ее по ночам, чтобы облегчить ее страдания. Я никогда не говорил, что мне тоже тяжело. Я не мог так с ней поступить. Не хотел говорить о собственных чувствах, когда она так тосковала.
Затем появилась Софи Уорнер. Прекрасная и веселая. На ее плечах не лежал тяжкий груз разочарований. Она всегда радовалась жизни. Она понимала меня с полуслова. Ее не волновало, что я всего лишь официант. Она видела настоящего меня. Не мою работу. Не мое прошлое. Только меня.
Когда мы впервые переспали, я вернулся домой, чувствуя себя ничтожеством. Кристен ждала меня, и я знал, что она, пусть и неосознанно, что-то подозревает. Мое предательство стало отравой. Я пытался понять, что будет лучше для Софи, для Адама, ее мужа из «СкайАэро», и для меня. Если мы с Софи – родственные души, то мы должны быть вместе, верно? Я даже просил Бога показать мне верный путь.
Бог не ответил. Это сделала Софи.
Мы встретились на нашем обычном месте на Пайонир-сквер.
Она начала плакать еще до того, как мы сели за наш обычный столик, где наверняка сидели и другие неверные супруги.
– Что такое? Ты в порядке?
Я подумал, что ее уволили с работы или ее муж обо всем узнал, или у нее нашли рак.
– Нет, – ответила она. – Не в порядке.
Она долго молчала. Когда к нам подошла официантка и Софи заказала содовую с лаймом, я догадался, в чем дело.
– Ты беременна? – спросил я.
Она уставилась на стол:
– Я узнала только сегодня утром.
Я был шокирован. Нет, серьезно.
Мы сидели в тишине.
– От меня? – спросил я наконец.
Она заправила прядь волос за ухо и отпила глоток содовой. Повертела в пальцах ломтик лайма.
– Я не знаю, – сказала она.
Как ни странно, ее ответ меня поразил. Она утверждала, что они с Адамом почти перестали спать в одной постели. Что он наверняка изменяет ей с кем-то с работы и ей на это плевать. Она говорила, что не хочет, чтобы до нее дотрагивался кто-то, кроме меня. Мы же были родственными душами! Да, я спал с Кристен. Но это был мой долг. Кристен хотела ребенка. Я пытался ей помочь.
А теперь…
Я заказал еще текилы.
– Что мы будем делать? – спросил я.
Я знал ответ еще до того, как она взяла меня за руку.
– Мы должны попрощаться, Коннор, – сказала она. – Пора положить этому конец.
У меня перехватило горло. Я едва мог говорить.
– Но я люблю тебя, – сказал я.
Она кивнула:
– Я знаю. Я тоже тебя люблю.
Все это казалось мне неправильным. Кошмарно неправильным.
– Это мой ребенок, – сказал я.
Как бы сильно я ни любил Софи, в тот момент я понял, что остался один.
– Я точно не знаю, – сказала она. – Но я не могу балансировать между нашими отношениями, моим мужем и ребенком. Мне этого не вынести, Коннор. Я приняла решение. Нам нужно расстаться.
Я понял, что вот-вот заплачу:
– Я не хочу тебя терять.
Но Софи была полна решимости. Не важно, чего я хотел и что я думал. Она намеревалась поступить так, как будет лучше для нее и ребенка.
Она наклонилась и поцеловала меня.
А потом встала и ушла.
70Ли
Я не чувствую ни намека на притворство в рассказе Коннора про то, как они с Софи познакомились и сблизились. Он действительно ее любил. В этом не может быть сомнений. Я верю ему. Он не знает, что произошло с Софи, и не помнит, что делал, приехав в коттедж. Я повидала немало отменных и ужасных лжецов. Меня почти невозможно обмануть.
Но тайная ревность вполне может обернуться бушующим потоком. А когда в дело вступает алкоголь, последствия становятся непредсказуемы.
– Вы виделись с Обри лишь однажды? – уточняю я.
– Когда она была маленькой, – говорит он. – Да, всего один раз.
– И больше вы не общались с Софи?
– Ни разу. Ни звонков, ни писем, ни сообщений.
– Вы за ней следили? – спрашиваю я.
Он отодвигается от стола.
– Серьезно? Нет. Не следил. Она сказала, что между нами все кончено, и я смирился. Когда она сказала, что хочет показать мне дочку, я не стал возражать. Я не пытался с ней связаться.
– Коннор, – говорю я, – я не знаю, как вам помочь, и не знаю, следует ли вам помогать. Я верю, что вы ничего не помните.
– Слабое утешение, но спасибо вам, детектив. Приятно, что кто-то мне верит.
– Вы не одиноки, – напоминаю я. – У вас есть Кристен.
– Больше нет, – отвечает он. – Мы разводимся. Так будет лучше. Я признал свою вину, так что на освобождение можно не надеяться.
– Мне жаль, – говорю я. Это правда. Мне действительно жаль.
Он по-прежнему смотрит вниз:
– Мне тоже. Я разрушил собственную жизнь и ее утащил за собой. Может, теперь она будет счастлива. Я на это надеюсь. Она хороший человек.
Я вспоминаю, как потрясена была Кристен, когда мы приехали за ее мужем. Она выглядела прекрасной и сильной. Я ее пожалела. Она юрист – и все время напоминает об этом, – а в этой профессии нужно сохранять самообладание в любых обстоятельствах.
– Этого не может быть, – говорила Кристен, пока мы арестовывали Коннора по подозрению в убийстве. – Он бы никогда этого не сделал. Мой Коннор и мухи не обидит.
Она поддерживала его все это время, хотя быть супругой осужденного убийцы наверняка было для нее крайне унизительно. СМИ неустанно обсасывали историю со всех сторон. Позднее Кристен подлила масла в огонь, рассказав, что подозревала об измене мужа.
– Я понятия не имела, что он встречается с Софи Уорнер, – рассказала она Линде Ландан в интервью перед тем, как Коннор признал свою вину, – но теперь это кажется настолько очевидным. Потому он и хотел поехать в тот коттедж. Я предпочла бы съездить куда-нибудь еще, но он настаивал. Наверное, планировал с ней встретиться.
Сидя напротив Коннора в этой холодной комнате, я не знаю, что ему сказать.
– Аксель Беккер видел вас, Коннор. Нельзя отмахнуться от свидетельских показаний. Он видел, как женщину похитили среди бела дня, пока ее муж и дочь ловили крабов.
– Знаю, – говорит Коннор, – но он не видел меня. Я спал в коттедже. Это мы собирались отправиться за крабами. Даже взяли с собой ловушки. Но я все испортил.
Он печально качает головой:
– Хотя с крабами все равно ничего не вышло бы.
– Почему?
– Мы узнали об этом только в воскресенье. Ловлю крабов запретили до июня. Развесили объявления рядом с лодками.
– Но Адам Уорнер с дочерью все равно отправился за крабами, – говорю я.
Он пожимает плечами:
– Решили нарушить закон. Так и на штраф можно нарваться. В Пьюджет-саунд к этому относятся серьезно.
Я киваю, потому что знаю, что это правда. Пытаюсь представить, как Адам игнорирует объявление, сажает в лодку Обри, складывает ловушки…
– Мне нужно идти, – говорю я Коннору.
– Так вы мне поможете? – спрашивает он.
– Не уверена, что это возможно, – говорю я, вставая и стуча по стеклу, чтобы привлечь внимание охранника.
– Спасибо, – говорит Коннор. – Спасибо, что пришли ко мне. Знайте, если я когда-нибудь выберусь отсюда, то постараюсь получить опеку над Обри или хотя бы добиться права на посещение. Она моя дочь.
– Вы не знаете этого наверняка, – говорю я.
– Знаю, – говорит он. – Я знал Софи лучше, чем кто бы то ни было. Она солгала, сказав, что Обри может быть дочерью Адама. Я уверен. Посмотрев Обри в глаза, я увидел себя самого.
71Ли
Я стою на бетонной дамбе, смотрю на три лодчонки, которыми пользуются постояльцы коттеджей к югу от «осьминожьей дыры», и пытаюсь понять, зачем я приехала сюда в такой спешке. Что-то насчет крабов, лодок, привязанных цепями к доку, и объявления о запрете на ловлю.
Но Адам и Обри решили нарушить правила и отправились за крабами. Адам, увидев, что на его жену напали, начал изо всех сил грести к берегу. Вытащил лодку на берег, помог дочери вылезти, побежал искать Софи и звать на помощь, оставив Обри с милой пожилой женщиной по соседству.
Лодка по-прежнему была здесь, когда приехали мы с Монтроузом, – лежала на песке, завалившись на бок, прямо там, где оставил ее Адам.
Маленькая, пустая лодка. Внутри не было ни единой ловушки на крабов.
Может быть, дело в этом? Может, потому я спешно вернулась сюда? На тех выходных ловля крабов была запрещена и в лодке Адама не было ловушек. Возможно, он просто бросил их в воде, увидев, что Софи в беде.
Как идиотка, я гляжу на воду в надежде разглядеть ловушки, будто они могли пробыть на одном месте три месяца.
Я вздыхаю и отворачиваюсь. Смотрю на большой серый коттедж, где Софи Уорнер провела последнюю ночь своей жизни. От дамбы к «Глицинии» ведет тропинка, скрытая стволом старого кедра. Я гляжу на коттедж в середине, где ночевала Тереза Дибли со своими внуками, и думаю о том, что мальчик услышал что-то, проснувшись посреди ночи. Наконец я смотрю в сторону «Лилии». Моссы приехали поздно вечером накануне похищения.
Пользуясь отливом, я отхожу подальше, чтобы окинуть взглядом все сразу.
Поначалу я сама не знаю, что ищу, а потом вдруг замечаю.
На лужайке между коттеджами заметно небольшое углубление – оно проходит от «Глицинии» к «Хризантеме» и от «Хризантемы» к «Лилии». Водопровод? Нет, у каждого коттеджа есть своя скважина. Электричество подведено через шоссе наверху. Для канализации это неподходящее место. Участки ярко-зеленой травы обозначают места, где проходят дренажные трубы.
Я помню код на замке «Глицинии» – простое «1234», которое ввел на моих глазах Адам, когда мы вернулись из ресторана.
На пляже я вижу отца с двумя детьми, разыскивающими крабов под камнями. Я будто занята тем же самым.
Пусть вокруг и не видно машин, я все равно стучу, прежде чем повернуть ключ в замке. Тишина. Зайдя, я понимаю, что коттедж только что убирали. Пол на кухне еще не успел высохнуть. На обеденном столе красуется огромный букет космей. Они напоминают мне о маме, совсем как дельфиниумы и маргаритки. Она любила голубые и белые цветы.