I. ТАИНСТВЕННАЯ ПИРАМИДА
Очевидно, большая часть тех, кто прочтет эту повесть, скажет, что я, должно быть, с самого начала был не в своем уме и даже самое первое явление, описанное здесь, было галлюцинацией, предвещавшей опасное психическое расстройство. Возможно, что я безумен и сейчас, когда волна воспоминаний уносит меня в бездну, когда я снова заблудился в пространствах невероятного света и непонятного существования, открывшихся передо мной на последней стадии моего приключения. Но я был совершенно нормален в начале, и я вполне нормален сейчас, чтобы записать четкую и ясную летопись всего, что произошло.
Моя привычка к уединенной жизни вместе с репутацией человека эксцентричного и экстравагантного, несомненно, будет обращена многими против меня и поддержит их гипотезу о моей психической ненормальности. Те же, кто не предубежден, чтобы не усомниться в моем здравом рассудке, с насмешкой отнесутся к этому рассказу и сочтут, что я покинул сферу нетрадиционного изобразительного искусства (где я достаточно преуспел) ради лавров на поприще фантастической литературы.
Однако, если бы я хотел, то мог бы представить множество доказательств, подтверждающих реальность тех странных посещений. Некоторые из этих явлений не остались незамеченными другими жителями округи. Одна или две кратких невразумительных заметки, дающие всему происшедшему рациональное объяснение с точки зрения падающих метеоритов, были напечатаны в центральных журналах, откуда их еще более кратко и невразумительно перепечатали научные бюллетени. Я не буду приводить их здесь, чтобы избежать повторения подробностей, которые сами по себе достаточно сомнительны и неубедительны.
Мое имя Дориан Вирмот. Цикл иллюстраций, сделанных мной к поэмам Эдгара По, возможно, знаком кому-то из моих читателей.
По ряду причин, приводить которые излишне, я решил провести целый год в Сьеррах. На побережье крошечного сапфирового горного озера, в долине, скрытой величественными кедрами и гранитными утесами, я построил грубую хижину и набил ее запасами провизии, книгами и принадлежностями своего искусства. На некоторое время я мог не зависеть от мира, чьи соблазны и чары, скажем так, больше не прельщали меня.
Этот край, однако, обладал и другими притягательными для меня чертами, кроме своей уединенности. Повсюду: на могучих горных хребтах и вершинах, на заросших можжевельником скалах, на покрытых льдом утесах — я видел смесь величия и таинственности, которая невыразимо притягивала мое воображение. Хотя мои рисунки и картины никогда и ни в каком смысле не были зарисовками с натуры, а зачастую были откровенно фантастическими, я всегда очень тщательно изучал природные композиции. Я понял, что самые причудливые проявления неизвестного по сути своей — всего лишь рекомбинация знакомых форм и цветов, точно так же, как даже самые дальние миры — только соединения элементов, привычных земной химии.
Поэтому в этом пейзаже я отыскал многое, что дало мне пищу для дальнейших размышлений, что мог вплести в причудливый узор своих фантастических воображаемых эскизов или изобразить более непосредственно, как суровый пейзаж в полуяпонском стиле, с которым я тогда экспериментировал.
Место, где я поселился, было удалено от государственных магистралей, железных дорог и воздушных трасс. Моими ближайшими соседями были лишь горные вороны, сойки да бурундуки. Изредка во время своих прогулок я встречал рыбака или охотника, но округа радовала поразительным отсутствием туристов. Я вел безмятежную жизнь, работая по хозяйству и делая этюды, мое уединение не нарушал ни один человек. Явление, положившее конец моему пребыванию там, пришло, я уверен, из областей, не нанесенных на карты географами и не зарегистрированных астрономами.
Мистерия началась, неожиданно и непредвиденно, тихим июльским вечером, после того, как узенький серп луны скрылся за темными кедрами. Я сидел в своей хижине, отдыхая и наслаждаясь чтением детектива, название которого я уже забыл. Вечер был довольно теплым, ни ветерка не пробегало в уединенной долине, и керосиновая лампа ровно горела между полуоткрытой дверью и широко распахнутыми окнами.
Затем в неподвижном воздухе разлилось внезапное душистое благоухание, заполнившее хижину, точно хлынувший поток. Это был не смолистый запах хвои, но постоянно усиливавшийся терпкий пряный аромат, полностью чуждый в этом краю и, возможно, несвойственный Земле вообще. Он напомнил мне мирт, сандал и фимиам, и все-таки это был незнакомый запах, пряность казалась божественно чистой, как у запахов, которые, по слухам, сопровождают явление Святого Грааля.
Ошеломленно вдохнув его, размышляя, не стал ли я жертвой какой-то причудливой галлюцинации, я услышал тихую музыку, непостижимым образом связанную с ароматом и неотделимую от него. Звук, напоминающий пение флейт, волшебно нежное, волнующее, сверхъестественное, наполнял комнату и раздавался, казалось, в самых сокровенных уголках моего мозга, как бывает, когда слушаешь шепот моря, приложив к уху раковину.
Я подбежал к двери и настежь распахнул ее, вступив в лазурно-зеленый вечер. Аромат разливался повсюду, он доносился до меня, точно ладан скрытых алтарей, от озера и кедров, он точно исходил от безмолвно горящих звезд над готическими верхушками деревьев и гранитными утесами на севере. Затем, повернувшись к востоку, я увидел таинственный свет, пульсирующий и вращающийся веером широких лучей над холмом.
Свет был скорее приглушенным, чем сверкающим, и я понял, что это не полярное сияние, не сигнальный огонь самолета. Бесцветный, он, казалось, включал в себя намеки на сотни цветов, лежащих вне привычного людям спектра. Лучи походили на спицы полускрытых колес, замедленно вращавшихся, но не изменявших своего положения. Их центр, или ступица, находился где-то за холмом. Внезапно лучи застыли в неподвижности и лишь легонько подрагивали. Я увидел согнутые ветви нескольких громадных можжевельников.
Должно быть, я простоял там целую вечность, изумленно глазея на эту картину, точно деревенщина, увидевший на ярмарке диковину выше его понимания. Я все еще ощущал неземной аромат, но музыка почти стихла после того, как светящееся колесо остановило свой ход, и превратилась в чуть слышные вздохи, точно отголосок шепота в каком-то неведомом далеком мире. Без колебаний, хотя, возможно, в моих умозаключениях отсутствовала какая-либо логика, я связал звук и аромат с этим необъяснимым свечением. Я не мог решить, находилось ли колесо лишь за можжевельником, на скалистой вершине, или же в миллиардах миль где-то в бескрайнем космосе, и мне даже не пришло в голову взобраться на вершину и разобраться в этом вопросе.
Моими чувствами овладели полумистическое удивление и отвлеченное любопытство. Я праздно ждал, не имея понятия о том, сколько прошло времени, пока лучистое колесо снова не начало вращаться. Его движение все ускорялось, и внезапно я перестал различать отдельные лучи-спицы. Я мог видеть лишь кружащийся диск, подобный головокружительно вращающейся луне, которая при этом все же сохраняет свое положение относительно скал и можжевельника. Затем без видимого удаления диск побледнел и растворился в сапфировой темноте. Я больше не слышал отдаленного шепота, напоминавшего пение флейт, и аромат схлынул из долины, точно убегающая волна, оставив после себя неуловимый дух неизвестной пряности.
После того как это явление закончилось, мое удивление обострилось, но я не мог вынести какого-либо заключения относительно его происхождения. Мои знания в области естественных наук, впрочем далеко не полные, не давали правдоподобного объяснения. Охваченный диким волнением, наполовину испуганный, наполовину ликующий, я подспудно ощущал: то, чему я стал свидетелем, вряд ли возможно найти в каталогах, составленных земными наблюдателями.
Это посещение, что бы оно собой ни представляло, привело меня в состояние чрезвычайного нервного возбуждения. Когда мне наконец удалось заснуть, дивный аромат и еле слышная мелодия постоянно повторялись в моих видениях со странной яркостью, точно запечатлевшись в мозгу сильнее, чем обычные чувственные впечатления.
Я встал рано на рассвете, наполненный почти лихорадочным убеждением, что я непременно должен сейчас же посетить восточный холм и разузнать, оставило ли лучистое вращающееся колесо какие-либо осязаемые следы своего приземления. Кое-как позавтракав на скорую руку, я начал восхождение, вооруженный этюдником и карандашами. Это был короткий подъем среди обрушенных валунов, крепких лиственниц и карликовых дубов, которые приняли форму низкого кустарника.
Вершина имела площадь в несколько сотен ярдов и приблизительно овальную форму. Она полого спускалась в восточном направлении и с двух сторон заканчивалась отвесно расколотыми утесами и зазубренными обрывами. Земляные тропинки пролегали между огромными гранитными складками, выходящими на поверхность, но эти тропинки были лишены всякой растительности, лишь чахлые горные цветы и трава пробивались кое-где по обочинам Место было в основном захвачено зарослями сучковатых и раскидистых можжевельников, укоренившихся прямо в твердой скале. С самого начала оно стало одним из моих любимых прибежищ. Я сделал множество эскизов этих корявых деревьев, некоторые из которых, как я искренне думаю, старше знаменитых секвой и ливанских кедров.
Окидывая восхищенным взглядом пейзаж, залитый ярким светом безоблачного утра, я сначала не заметил ничего необычного. Как всегда, на островках рыхлой земли виднелись следы оленей, но кроме них, да еще отпечатков моих собственных ног, оставленных в предыдущие посещения, я не обнаружил признаков других гостей. Несколько разочарованный, я начал думать, что светящееся колесо останавливалось где-то далеко в космосе, а не на этом холме.
Затем на нижних ступенях гребня я обнаружил в укромном местечке нечто, прежде скрытое от моего взгляда деревьями и гранитными выступами.
Это была пирамида из гранитных осколков, которую я никогда не видел ни в одном из моих походов по горам. Построенная в форме четкой звезды с пятью углами, она возвышалась, доставая мне до пояса, в центре участка, покрытого просеянным грунтом и песком Над ней росло несколько горных флоксов. На одной стороне торчали обуглившиеся останки дерева, уничтоженного недавно попавшей в него молнией. С других сторон сходились острым углом высокие стены, с которых склонялось несколько можжевельников, изогнувшихся, точно драконы с цепкими когтями, вгрызшиеся в расколотый утес.
На вершине этого странного кургана я обнаружил тусклый, холодно поблескивающий камень с похожими на звездочки крапинками, которые повторяли все углы и совпадали с ними. Я подумал, что этот камень, несомненно, огранен искусственно. Он был из неизвестного мне материала, который, я был абсолютно уверен, никогда не добывался в этом краю.
Я ощутил восторг первооткрывателя, полагая, что набрел на доказательства инопланетной тайны. Пирамиду, с какой бы целью она ни строилась, и кто бы ни были ее строители, возвели за одну ночь, ибо день назад я посещал это место чуть раньше заката и непременно увидел бы это сооружение, будь оно здесь в то время.
По какой-то причине я раз и навсегда отмел любую идею о причастности людей. Мне в голову пришла странная мысль, что путешественники из чужих миров остановились на этом холме и оставили таинственный курган, как знак своего пребывания. Таким образом, загадочное ночное происшествие становилось хоть сколько-нибудь понятным, если не совершенно объяснимым.
Завороженный отпечатком сверхъестественной тайны, я остановился на краю песчаного островка на расстоянии примерно двенадцати футов от пирамиды и, объятый огнем фантастической догадки, шагнул вперед, чтобы более подробно исследовать это сооружение. К моему крайнему удивлению, оно отступило передо мной, сохраняя то же самое расстояние. Я делал шаг за шагом, но земля подо мной уплывала прочь, точно движущаяся дорожка. Мои ноги ступали в прежние следы, и я не мог хоть немного продвинуться к цели, которая так очевидно располагалась на расстоянии вытянутой руки! Мои движения ничто не связывало, но я чувствовал усиливающееся головокружение, которое скоро стало граничить с тошнотой.
Мое замешательство легче представить, чем выразить. Казалось очевидным — либо я, либо природа внезапно сошли с ума. Происходящее было абсурдным, невозможным — оно попирало все основные законы измерения. Какими-то необъяснимыми способами пирамида приобрела загадочные свойства.
Чтобы тщательнее исследовать эти гипотетические свойства, я оставил свои попытки приблизиться к кургану напрямую и начал огибать участок, повторяя попытку под углом. Странное сооружение, как выяснилось, было недоступно со всех сторон: на расстоянии двенадцати футов земля начинала свое зловещее движение, когда я пытался его преодолеть. Пирамида, на самом-то деле, могла быть в миллионах миль отсюда, в бездне между мирами!
Через некоторое время я бросил свои странные и напрасные эксперименты, усевшись под одним из нависающих можжевеловых деревьев. Тайна сводила меня с ума, она вызывала какое-то сумасшедшее головокружение, когда я начинал обдумывать ее. Но зато привносила в установившийся порядок вещей оживление нового, и возможно, сверхъестественного элемента. Она говорила о скрытых бесконечных пространствах, которые я тщетно жаждал исследовать, и побуждала мою лихорадочную фантазию к неудержимым полетам.
Пытаясь прекратить строить догадки, я тщательно зарисовал звездообразный курган со всех сторон. Разумеется, существа, которые возвели его, должны были оставить свои следы. Однако нигде не нашлось различимых глазом отпечатков, и я ничего не смог узнать из расположения камней, сложенных с безукоризненной аккуратностью и симметрией. Я все еще был сбит с толку камнем с пятью точками на вершине, ибо не припоминал ни одного земного минерала, который мог бы сравниться с этим веществом. Он казался слишком темным для лунного камня или хрусталя, но чересчур светлым и блестящим для гипса.
Тем временем, пока я сидел там, делая зарисовки, на меня мимолетно повеяло тем пряным ароматом, который затопил мою хижину прошлой ночью. Он возникал и исчезал, и я даже не был полностью уверен в его присутствии.
Через некоторое время я поднялся и устроил тщательный осмотр холма, чтобы узнать, не оставили ли загадочные гости еще каких-либо следов своего пребывания. На одной из песчаных дорожек мне на глаза попался необычный отпечаток, похожий на размытый трехпалый след какой-то невероятно гигантской птицы.
Неподалеку виднелась маленькая выемка, недостающий обломок камня из которой, несомненно, использовали в строительстве пирамиды. Трехпалый след был совсем неотчетливым, точно оставивший его ходил с воздушной легкостью. Но за исключением этого неясного следа, мой поиск не дал абсолютно никаких результатов.
II. МРАК СГУЩАЕТСЯ
В течение последующих недель неземная загадка, на которую я натолкнулся, преследовала меня с неотступностью мании. Возможно, если бы я с кем-то обсудил ее и этот кто-то смог бы пролить спокойный и трезвый свет технического знания, я в какой-то степени освободился бы от наваждения. Но я был совершенно один, и, насколько мне известно, никто не появлялся в окрестностях пирамиды.
Неоднократно я возобновлял попытки приблизиться к колдовской пирамиде, но неслыханное свойство незримого удаления и эффект бегущей дорожки в пространстве вокруг нее охраняли пирамиду от вторжения незваных гостей. Столкнувшись с бессилием законов земной геометрии, я чувствовал безумие человека, перед которым в мнимой надежности его уютного мирка вещей вдруг раскрылась зияющая бездна безграничности.
Я сделал карандашный рисунок длинного, неотчетливого отпечатка трехпалой ноги, пока гуляющие в Сьеррах ветры не занесли его, и по этому следу пытался воссоздать в воображении побывавшее здесь существо, подобно палеонтологу, который по одной кости восстанавливает облик доисторического чудища. Пирамида послужила темой для многочисленных набросков, и я полагаю, что создал и отверг по очереди все мыслимые теории о ее назначении и личности строителей.
Был ли это памятник, обозначавший могилу межзвездного путешественника с Алгола или Альдебарана? Была ли она возведена как знак открытия и обладания неизвестною Колумба с Ачернара, приземлившегося на нашей планете? Указывала ли она местоположение загадочного клада, к которому ее хозяева намеревались вернуться когда-либо в будущем? Была ли это веха между двумя измерениями, диковинный дорожный столб для других путешественников, пересекающих границу между мирами, следующих из одной бездны в другую?
Все гипотезы были одинаково обоснованными — и столь же бесполезными. Перед лицом завораживающей загадочности пирамиды собственное невежество доводило меня до исступления.
Прошла еще пара недель, и июль уже подходил к концу, когда я заметил новые явления. Мне кажется, я уже упоминал, что в заколдованном кругу, охранявшем пирамиду, росло несколько тоненьких стебельков горных флоксов. Однажды с изумлением, граничившим с настоящим шоком, я обнаружил поразительную перемену, произошедшую с цветами. Количество лепестков удвоилось, и теперь они стали необычно огромными и имели яркий пурпурный и сияющий рубиновый оттенок. Эта перемена могла происходить в течение некоторого времени постепенно, пока я не видел цветы, но могла случиться и за одну ночь. Как бы то ни было, маленькие скромные лепестки приобрели пышность и великолепие асфоделей какой-то мифологической земли!
Точно невидимым рвом защищенные от посягательств любого смертного, они пламенели в этом магическом кругу. День за днем я возвращался туда, охваченный благоговейным трепетом человека, ставшего свидетелем чуда, и видел там эти все более яркие и огромные цветы, точно питаемые какими-то иными стихиями, чем обычный воздух и почва.
Некоторое время спустя я заметил точно такую же перемену, произошедшую с ягодами на толстом можжевеловом суке, нависавшем над границей круга. Маленькие бледно-голубые шарики невероятно увеличились и налились сияющим кармином, будто огненные яблоки диковинного райского сада. Листва на ветке можжевельника зеленью могла бы соперничать с пышной тропической растительностью. Но на остальной части дерева, которая не попала в загадочный круг, листья и ягоды оставались совершенно обыкновенными.
Все было точно так, как если бы что-то из другого измерения проникло в наш мир… Я чувствовал, что звезда из блестящего безымянного камня, венчавшая пирамиду, — ключ к разгадке этого необыкновенного явления. Но я не мог ни узнать ничего, ни доказать и был уверен лишь в одном: я стал свидетелем действия сил, никогда прежде не попадавших в поле зрения человечества. Эти силы подчинялись своим собственным законам, похоже, совершенно не совпадавшим с началами, которые человек самонадеянно считал основой явлений природы.
Загадку засекретили шифром, к которому не было ключа.
Я уже забыл точную дату тех событий, которые вынесли меня за границы времени и пространства. В самом деле, мне кажется, что невозможно датировать их по земной хронологии. Иногда я думаю, что они принадлежат оборотам другого мира, иногда — что ничего этого просто не случилось, а иногда — что они все еще происходят или произойдут когда-то в будущем.
Однако я помню, что в тот роковой вечер полумесяц успел взойти над темными утесами и молчаливыми пихтами. В воздухе уже чувствовалось пронизывающее дыхание наступающей осени. Я закрыл дверь и окна и разжег огонь из сухих веток можжевельника, наполнивших хижину своим неуловимым фимиамом. Я слышал пение ветра в высоких кедрах, сидя за столом и проглядывая свои последние наброски пирамиды и ее окрестностей, и уже, наверное, в миллионный раз сомневаясь, что я или кто-нибудь еще сможем разгадать эту неземную загадку.
В тот вечер моих ушей снова коснулась негромкая нежная музыка, звучавшая точно в самых потаенных извилинах моего мозга, потом я уловил таинственный аромат. Сначала мелодия казалась всего лишь воспоминанием о звуке, но затем стала громче, потекла плавной рекой и полилась наружу, медленно, извилисто, точно сквозь изгибы раковины незримого моллюска, ее запутанный шепот окружил меня. Хижина, пространство за ее пределами, да и небеса, наполнились звуками горнов и флейт, грезивших о невыносимо прекрасной стране чудес.
Затем, заглушив благоухание горящих ярким огнем, но не дающих дыма дров, моих ноздрей коснулся другой аромат — пряный и изысканный. Казалось, что закрытые окна и двери не были помехой для него, он проник по какой-то иной среде, а не воздуху, по какому-то другому пути, нежели окружающее пространство, в котором мы двигались и существовали.
В лихорадке восторженного удивления и любопытства я распахнул дверь и выбежал наружу, окунувшись в океан божественного аромата и мелодии, словно переполнявшей весь мир. На восточном холме, как я и ожидал, замедляло свое вращение колесо света, зависнув за огромными можжевельниками. Лучи были приглушенными и бесцветными, как и раньше, но их сияние на этот раз не затмевал лунный свет.
Я ощутил непреодолимое желание разгадать загадку, оно потянуло меня рвануться, продираясь сквозь скалистые глыбы и стелющиеся колючие кусты, наверх, на встречу этому свету. Когда я добрался до вершины, музы ка превратилась в еле слышный далекий шепот, а колесо вращалось в отдалении.
Зачатки той осторожности, с которой человечество всегда относилось к присутствию непонятных вещей, побуждало меня замедлить так опрометчиво начатую гонку. Однако несколько огромных деревьев и гранитных выступов все еще отделяли меня от источника дрожащих лучей. Я подобрался ближе и с невыразимым волнением, как некое мистическое подтверждение, увидел, что излучение действительно исходило изтого места, где возвышалась пирамида в форме звезды.
Я с легкостью вскарабкался на массивные складки утеса, отыскав позицию, с которой мог бы без помех смотреть на эту таинственную площадку. Ползком на животе, укрытый выступающими можжевельниками, я добрался до своей цели и мог выглядывать из-за тяжелого сука, росшего горизонтально вдоль скалы.
Песчаный островок, на котором была воздвигнута пирамида, лежал подо мной. В воздухе, ровно и неподвижно, чуть отклонившись к одной стороне пирамиды, висел странный корабль, который я могу сравнить только с огромным открытым катером. Его нос и корма задирались кверху. В центре, над фальшбортом, возвышалась короткая мачта или тонкий столб, увенчанный ослепительно ярким диском, из которого, точно спицы из ступицы, вертикально и поперечно исходили лучи светящегося колеса. Корабль был сделан из совершенно прозрачного материала, я видел смутные очертания простирающегося за ним пейзажа, и лучи били в землю сквозь его дно. Диск, насколько я мог судить по той сильно урезанной картине из своего убежища, казался единственным подобием механизма на корабле.
Мне представлялось, что растущая луна из молочного хрусталя спустилась вниз, чтобы залить укромный уголок леса своим инопланетным светом. И рог этого месяца находился не далее чем в шести или семи футах от гранитной стены, бывшей местом моего наблюдения!
Четыре существа, которых я не мог сравнить ни с одним земным созданием, реяли над пирамидой без крыльев или какой-либо опоры, как будто не зависели от земной гравитации. Хотя рост их и был чуть меньше человеческого, во всем облике проскальзывало что-то изящное и невесомое, присущее лишь птицам и насекомым. Их тела были почти прозрачными, позволяющими смутно видеть сплетения вен и сухожилий, точно переливающиеся нити сквозь просвечивающую ткань жемчужного и бледно-розового цвета.
Один из них, парящий перед лучистым колесом, держал в длинной худощавой руке холодную блестящую звезду, украшавшую пирамиду. Другие, грациозно ступая по воздуху, поднимали и отбрасывали прочь осколки, сложенные с такой безупречной симметрией.
Лица двух из них были скрыты, но странный профиль третьего хорошо виден. Я разглядел его нос, который слегка напоминал совиный клюв, и глаз на безухом черепе, и гребень, увенчанный султаном из раскачивающихся кистей, как хвост на девичьей макушке.
Курган они разобрали с замечательной быстротой и ловкостью, похожие на трубы руки этих созданий оказались куда сильнее, чем можно было предположить. Разбирая пирамиду, они опускались ниже и ниже и вскоре стали перемещаться практически горизонтально почти над самой землей. Когда все осколки были убраны, существа начали пальцами раскапывать грунт, и я решил, что он рыхлый, потому что в одно из своих предыдущих посещений они уже вскапывали землю.
Затаив дыхание и трепеща от любопытства, я выглянул из своего гнезда, размышляя: что за немыслимое сокровище, какой таинственный клад собираются отыскать эти разведчики из другого мира?
Наконец одно из четырех существ вытащило руку из глубокой ямы, вырытой ими в глинистой почве, держа на весу какой-то маленький бесцветный предмет. Очевидно, эту вещь они и искали. Создания все вместе всплыли к своему катеру, точно на невидимых крыльях. Двое заняли места в задней части корабля, встав за похожим на мачту столбом и его лучистым колесом. Тот, кто нес сияющий камень, ограненный в форме звезды, и пришелец, в чьей руке тускло мерцал неизвестный предмет, устроились на носу в девяти или десяти футах от утеса, на котором скорчился я.
Впервые увидел я их лица спереди и смотрел прямо в дымчатые, бледно-золотые глаза, чье своеобразие не мог бы выразить словами. Я не был уверен, заметили они меня или нет: казалось, их взгляд направлен сквозь меня в безграничную даль — в непостижимые пучины и миры, навеки скрытые от людского взора.
Теперь я мог более ясно различить безымянный предмет, который они выкопали из-под разрушенной пирамиды. Он был гладким, тускло-коричневым, овальной формы и по размеру напоминал соколиное яйцо. Я принял бы его за обычный голыш, если бы не одно странное обстоятельство — из трещины в предмете выходило несколько коротких светящихся нитей. Почему-то он напомнил мне раскрывшееся зерно с проросшими из него корнями.
Забыв обо всех опасностях, я вскочил на ноги, восхищенно глядя на корабль и его пассажиров. Через несколько ко секунд я заметил, что лучистое колесо начало медленно раскручиваться, точно подчиняясь какому-то незримому механизму. В то же мгновение послышался зловещий шепот миллиона флейт, и я ощутил накрывающую меня волну райского благоухания. Колесо вращалось все быстрее, касаясь земли и неба своими призрачными спицами, пока я не перестал улавливать что-либо, кроме кружащейся луны, делившей серповидный корабль пополам и будто разрезавшей землю и утесы.
Мои чувства были захвачены вращающимся сиянием, несмолкаемой музыкой и божественным ароматом. Моя реакция на эту неописуемую красоту оказалась парадоксальной: я почувствовал тошноту, твердая гранитная скала, казалось, наклонялась и тряслась под ногами, как будто я был пьян, а можжевельники, чьи могучие корни прочно привязывали их к земле, нависали над головой, как падающие небеса.
Очень быстро колесо, корабль и его пассажиры приобрели размытую тусклость, исчезая в ночном небе. Это очень трудно описать: как будто без уменьшения, как следовало бы по законам перспективы, они сместились в иное геометрическое пространство. Их очертания все еще виднелись, но они уже находились неизмеримо далеко. Одновременно я почувствовал себя внутри гигантской воронки, словно невидимый поток завладел мною, когда я стоял, свесившись со скалы. Мимо пронеслись чудовищно раскачивавшиеся деревья.
Я не упал на землю, потому что подо мной не было никакой земли. С ощущением существа, разорванного на куски в момент гибели миров, вернувшихся в первозданный хаос, я окунулся в сумрачное и холодное пространство. Вокруг не было ни воздуха, ни земли, ни небес, ни звезд — лишь бескрайний, предвечный космос, сквозь который призрачный серп странного корабля падал в никуда впереди меня, унося на своем борту странную луну.
Насколько помню, за все время полета-падения я ни разу не утратил сознания, но ближе к концу меня охватило все усиливающееся оцепенение и ощущение какой-то неясности. Мимо плыли смутные видения чудовищных переплетений цветов, возникающих точно сами по себе из сумрачного ниоткуда.
Мир был расплывчатым и двумерным, точно еще не приобрел свойства глубины. Казалось, я следую сквозь нарисованный лабиринт. Через некоторое время я попал через лазурь в спиральное пространство розового цвета, и этот свет заполнил все вокруг меня.
Мое оцепенение уступило место резкому и болезненному покалыванию, точно на морозе, и чувства ожили. Я ощутил, как что-то или кто-то крепко сжимает мои плечи, и понял, что голова и торс вынырнули из моря розового цвета.
III. БЕСКРАЙНИЙ МИР
На мгновение мне показалось, что я горизонтально всплываю из медленно падающего потока какого-то сверхъестественного вещества — ни воды, ни воздуха или пламени, но напоминающего все три стихии. Оно было более осязаемым, чем воздух, но отсутствовало ощущение влажности; оно текло с легким трепетом пламени, но не горело.
Два странных неземных существа вытаскивали меня на сияющий золотой утес, с которого воздушно-легкая растительность, похожая на радугу бьющих вверх фонтанов, глядела в зелено-золотую бездну на отражения куполов пышных зарослей. Серповидный корабль со своим светящимся колесом, сейчас неподвижный, парил на расстоянии вытянутой руки, полуопрокинувшись. Дальше, между изящными деревьями, я увидел горизонтальные башни. Пять солнц, утопающих в собственном сиянии, плавали в бездне.
Я удивился странному изменению гравитации, о котором свидетельствовало мое положение, но затем, как будто восстановив равновесие, ощутил, что огромный утес — не что иное, как гладкая равнина, а водопад — всего лишь спокойный поток.
Теперь я стоял на берегу рядом с созданиями из корабля. Они уже не поддерживали меня своими тонкими сильными руками. Я не мог угадать их отношения, и точно резкий электрический удар вдруг пронзил мой мозг, пробуждая сверхъестественный ужас от ошеломляющей странности всего происходящего. Мир вокруг определенно не был частью известного космоса. Почва под моими ногами колебалась и пульсировала несказанной энергией.
Все окружающее, чудилось мне, состояло скорее из чистой силы, чем из привычной материи. Деревья напоминали божественные фейерверки, поднятые в воздух и застывшие там. Сооружения, возвышавшиеся вдали подобно небесным минаретам, казались построенными из утренних облаков и света, которым придали нужную форму. Воздух, что я вдыхал, пьянил больше, чем ветер с альпийских лугов.
За границей этого царства чудес я увидел, как множество людей, похожих на тех, что стояли сейчас рядом со мной, собирались вместе. Они высыпали из-за деревьев и башен, появились из мерцающей перспективы, точно по волшебству. Они двигались быстро и бесшумно, будто скользящие призраки, ступая скорее по воздуху, чем по земле. Из их толпы до меня не доносилось ни малейшего шепота, но появилось чувство, что они ведут неслышный разговор, издавая легкий трепет слишком высоких для человеческого уха обертонов.
Их глаза бледного золота глядели на меня с необъяснимым равнодушием. Я заметил их мягко изогнутые губы, как будто выражавшие странную грусть. Под их взглядами меня охватило непонятное смущение, за которым быстро последовало то, что я могу определить как внутреннее озарение. Это озарение, казалось, не было телепатическим, просто мой разум приобрел, как дополнение к моему новому состоянию, более сильные способности или лучшее понимание, невозможное в обычной жизни. Эти способности я словно вобрал в себя из странной почвы и воздуха, из соседства необычной толпы. Но даже тогда мое понимание было лишь частичным, и я осознавал, что многое ускользало из-за некой неизбежной ограниченности моего разума.
Существа, подумал я, были настроены ко мне добро желательно, но недоумевали, что же им со мной делать. Я неумышленно вторгся в мир, совершенно отличный от моего собственного. Затянутый в межпространственную воронку, созданную серповидным кораблем в тот момент, когда он покидал Землю, я последовал за пришельцами в их мир, который примыкал к нашему в трансцендентальном космосе.
Все это я понял, но механика моего прохода в это божественное царство оставалась неясна. Очевидно, мое падение в розовую реку было счастливой случайностью, ибо живая вода потока воскресила меня и, возможно, помогла предотвратить оледенение, неизбежное в дрейфе по вакууму между мирами.
О назначении гранитной пирамиды и смысле посещений Земли ее строителями я догадывался, но смутно. Они что-то посадили под ней и оставили на некоторое время, как будто затем, чтобы впитать из более плодородной земной почвы какие-то элементы или силы, отсутствующие в земле этого мира. Весь процесс был основан на открытиях загадочной, но строго упорядоченной науки, и тогда на Земле они проводили хитроумный эксперимент. Блестящий камень на вершине пирамиды каким-то образом, не доступным моему пониманию, устанавливал вокруг нее охранную зону бегущей дорожки, которую не мог преодолеть ни один землянин. Изменения земной растительности, попавшей в эту зону, имели причиной какие-то загадочные излучения зарытого в землю семени.
Природа семени от меня ускользнула, но я понял, что оно имело огромную жизненную важность. И время пересадки в почву его родного мира вот-вот должно было наступить. Мой взгляд был прикован к пальцам существа, которое несло его, и я увидел, что семя заметно раздулось, а сияющие корешки, выглядывающие из расщепленной вершины, существенно удлинились.
Тем временем местные обитатели прибывали и прибывали, выстраиваясь молчаливой толпой на берегу розовой реки и между деревьями воздушной рощи. Некоторые жители, насколько я заметил, были бледными и тонкими, точно исчезающие призраки. Их плоть, словно тронутая болезнью, казалась серой и матовой или была изъедена нездоровыми пятнами тени на полупрозрачном фоне, который, очевидно, был присущ здоровому существу.
На свободном участке почвы этого райского сада под парящим в воздухе кораблем была вырыта яма. Накрытый с головой лавиной поразительных впечатлений, я не заметил ее раньше. Она приобрела огромное значение, когда существо, несущее семя, выступило вперед, чтобы положить его в эту неглубокую ямку и закопать диковин ной продолговатой лопаткой из блестящего металла в золотистую почву, похожую на смесь земли с закатным сиянием.
Толпа отступила назад, оставляя вокруг посаженного в землю семени пустое место. В безмолвии ожидающих людей ощущалось что-то ужасное и торжественное, точно выполнялся какой-то неизвестный мне обряд. Смутные, возвышенные, непостижимые образы забрезжили в моем мозгу, будто еще не вставшие солнца, и я задрожал, пред чувствуя приближение какого-то волшебства. Но цель все еще оставалась за границами моего понимания.
Я неотчетливо ощущал предвкушение инопланетной толпы… и где-то — во мне самом или в тех, кто стоял рядом — огромную надежду и вопиющий неописуемый голод.
Казалось, проходят месяцы и годы, что пять солнц вращаются вокруг нас по изменившимся эклиптикам… Но время и его ход, возможно, подчинялись незнакомым мне законам, как и все в этом совершенно чуждом мире, и земные часы и годы не имели к нему никакого отношения.
Наконец произошло долгожданное чудо: из золотистой земли проклюнулся бледный росток. Он рос прямо на глазах, точно питаемый соком ускоряющихся лет, превратившихся в простые минуты. Из него потянулось к солнцам множество побегов. Они были как фонтан нетленного света, как бьющий вверх изумрудный и опаловый гейзер, принявший форму дерева.
Скорость роста была неимоверной, будто к этому приложили руку неведомые боги. С каждым мгновением ветви умножались и удлинялись, точно языки раздуваемого ветром пламени. Внезапно на них возникла листва, словно россыпь драгоценных камней вдруг засияла на ветках. Растение стало громадным, его мощный ствол, казалось, упирался в небо, листва затмевала пять солнц и нависала над рекой, кораблем, толпой и меньшими деревьями.
Но рост все продолжался, ветви склонялись вниз сияющими арками и гирляндами под тяжестью похожих на звезды цветов. Я видел лица тех, кто стоял рядом со мной в сени радужной листвы, вдоль древесной аркады, точно под какой-то райской смоковницей. Затем, когда гирлянды склонились ниже, я увидел, как на дереве появляются плоды: маленькие шарики, состоящие точно из крови и света, сменили внезапно увядшие звезды цветов. Плоды быстро наливались, достигнув размера груш, и опускались все ниже, пока не оказались в пределах досягаемости — моей и затаившей дыхание толпы.
Казалось, сверхъестественной быстроты рост достиг своей кульминации и теперь прекратился. Мы словно оказались под кроной удивительного Древа Жизни, возникшего из смешавшихся энергий Земли и божественного Иноземелья.
Я внезапно понял смысл всего происходящего, увидев, что некоторые из стоящих рядом со мной жителей срывают и жуют плоды. Но другие не притронулись к ним, и я догадался, что только слабые и болезненные существа, о которых я упоминал раньше, ели эти кроваво-красные груши. Похоже, плод были целебным лекарством, излечивавшим болезнь: их тела становились ярче, а пятна тени исчезали, и жители принимали нормальный вид, присущий всем остальным.
Я глядел, и на меня внезапно обрушилось чувство такого же голода, неутолимого и необъяснимого желания, бездумное головокружение человека, затерянного в мире, который находится слишком далеко и высоко от проложенных человечеством путей и дорог. Я засомневался, но забыл свои сомнения еще прежде, чем они родились. Чьи-то предостерегающие руки потянулись удержать меня, но я не обратил на них никакого внимания. Одна из сияющих груш прямо просилась мне в руки, и я сорвал ее.
Мои пальцы почувствовали острое электрическое покалывание, на смену которому пришел холод, сравнимый лишь со снегом посреди летнего дня. Нельзя сказать, что плод состоял из чего-либо, хотя бы отдаленно напоминающего то, что мы привыкли называть материей, но все же был твердым на ощупь, и его божественная мякоть брызнула мне в рот терпким, точно вино, соком. Я жадно поглощал грушу, и молния невыносимого божественного восторга пробежала по нервам и воспламенила все фибры моей души.
Я уже почти забыл тот экстаз (если это действительно был экстаз), который охватил меня впоследствии… Это было чувство слишком безграничное, чтобы слабая человеческая память могла удержать его. И многое из того, что я помню, может быть рассказано лишь на языке Олимпуса.
Я вспоминаю, однако, потрясающее расширение всех моих чувств, расцвет мыслей, превратившихся в огромные миры и ослепительно яркие звезды, как будто мое сознание воспарило над своей бренной оболочкой вместе с волшебным ростом Древа. Казалось, что жизнь странных людей превратилась в часть моего существа, что я издревле знал тайны их мудрости, нечеловеческий масштаб их восторгов и печалей, их побед и поражений.
Решив, что таков мой удел, я поднялся в последующие, более высокие сферы. Передо мной лежали бесконечные пространства, и я изучал их, точно развернутую карту. Я смотрел вниз на далекие небеса и преисподние, лежащие рядом с небесами, и видел извечный процесс их непрестанного переплетения и превращения друг в друга.
У меня был миллион глаз и ушей; я знал все, что делалось на дне самой глубокой пропасти и между пятью солнцами. Я был повелителем странных чувств, спешивших осознать энергию темных звезд и невиданных планет.
И все это я принимал с восторгом пьяного творца, и все было знакомо, как будто я созерцал уже когда-то открывшуюся мне вселенную.
А потом, быстро и ужасно, пришло чувство раздвоения, ощущение, что эта часть меня больше не владеет царством космического великолепия и беспредельности. Мой экстаз исчез, как лопнувший мыльный пузырь, и я, казалось, утратил призрачного гигантского бога, который все еще вздымался выше звезд. Я снова стоял под Древом с людьми из другого измерения, и румяный плод, никем не тронутый, все еще горел на широко раскинувшихся арках листвы.
Меня неумолимо преследовало раздвоение, и я больше не был один, но чувствовал себя двумя, отчетливо видел себя самого, свое тело и черты, тронутые неземным сиянием существ, живущих в этом мире, но Я, видевший alter ego, мое второе Я, осознавал чугунную тяжесть, точно меня притягивала какая-то непонятно усилившаяся гравитация. Казалось, золотистая земля подо мной пружинит, точно поверхность закатного облака, и я погружаюсь и падаю сквозь находящуюся под ним пустоту, в то время как мое другое Я остается под Древом.
Проснулся я под горячими лучами полуденного солнца, ласкающими мое лицо. Глинистая земля, на которой я лежал, разбросанные вокруг осколки пирамиды, скалы и можжевеловые заросли были совершенно неузнаваемы, точно пейзаж принадлежал какой-то другой, не нашей планете. Очень долго я не мог вспомнить, где нахожусь, и все то, что я в подробностях изложил в этом рассказе, восстанавливалось в моей памяти очень медленно, а цепь событий была прерывистой и беспорядочной.
Как я вернулся на Землю, до сих пор загадка. Иногда мне кажется, что небесные существа привезли меня назад на том сияющем корабле, чье устройство я так и не понял. Иногда, когда меня окутывает пелена безумия, я думаю, что меня — или часть меня — выбросило сюда, потому что я съел Плод. Силы, действию которых я подвергся, совершенно непредсказуемы. Возможно, в соответствии с законами того измерения, действительно произошло разделение элементов моего тела, благодаря чему я превратился в двух человек в разных мирах. Несомненно, любой физик счел бы мои мысли бредовыми…
Это событие не нанесло никакого вреда моему телесному здоровью, за исключением, кажется, небольшого обморожения и необычного жжения на коже, скорее легкого, чем сильного, что, возможно, объясняется тем, что я подвергся временному действию радиации. Но во всем остальном я стал, да и сейчас остаюсь, лишь тенью человека, которым был когда-то. Кроме всего прочего, я вскоре обнаружил, что мои способности к рисованию полностью исчезли и не вернулись даже через много месяцев. Какая-то высшая сущность, кажется, покинула меня, совершенно и навсегда.
Я превратился в юродивого. Но часто на этого юродивого обрушиваются безбрежные небеса во всем их ужасе и немыслимой красоте. Я покинул уединенные Сьерры и искал убежища в обществе людей. Но улицы зияли безднами, не нанесенными ни на одну карту, и Силы, которые ощущал и видел лишь я один, бродили среди ничего не подозревающей толпы. Иногда я чувствую, что нахожусь уже не здесь, рядом с моими товарищами, но стою под Древом Жизни, рядом с неземными существами в их непостижимо ином мире.
перевод И. Тетериной