Казалось, он прожил бессчетное количество жизней, умирал миллиарды раз, вновь и вновь забывая каждую прожитую жизнь и смерть. Он был то воином, сражающимся в легендарных битвах, то ребенком, играющим на развалинах какого-то города в Талане, то королем, который правил в этом городе, когда тот еще находился в зените славы, то пророком, предсказывающим строительство города и его гибель. Будучи женщиной, он оплакивал смерть любимого на разрушенном кладбище. Он же был и древним колдуном, бормочущим примитивные магические заклинания, а потом, воплотившись в жреца доисторического бога, стоял в храме с колоннами, вырубленном в базальте, сжимая в руке жертвенный нож. Так, жизнь за жизнью, век за веком он шел назад по тому пути, который человечество проделало за тысячелетия, поднимаясь в своем долгом циклическом развитии от дикости к вершинам цивилизации.
В какой-то момент он стал дикарем из пещер и спасался от медленно наступающего снега в предыдущий ледниковый период, пробираясь в земли, озаренные красным огнем вечных вулканов. Затем прошло несчетное число лет, и он больше уже не был человеком. Он принимал образы различных человекоподобных животных и то бродил по лесу из гигантских папоротников, то строил грубое гнездо в ветвях могучих саговников.
Сквозь нескончаемые переживания, грубые желания и голод, первобытный ужас и безумие кто-то или теперь уже что-то прорывалось назад, в прошлое. Смерть становилась рождением, а рождение означало смерть. Медленно, но ощутимо Земля менялась, казалось, она таяла, теряя холмы и горы, а затем и саму почву. Солнце становилось крупнее и жарче, опаляя дымящиеся болота, кишевшие грубыми животными формами и заросшие растениями. Существо, которое когда-то было и Полом Трегардисом, и Зоном Мезамалехом, теперь стало частью всего этого чудовищного вырождающегося мира. Оно то летало, будучи птеродактилем с когтистыми крыльями, то плавало в теплых морях, превратившись в крикливого громоздкого ихтиозавра, то грубо ревело на огромную луну, просвечивающую сквозь туманы, став бегемотом с бронированным горлом и обреченным на вымирание.
Наконец, после череды животных состояний, не оставивших следа в его памяти, бывший колдун превратился в одно из змееподобных существ, которые воздвигали города из черного гнейса и вели между собой злобные войны на первом и единственном континенте Земли.
Это существо неуклюже передвигалось по древним улицам, проползало под странными изогнутыми сводами, вглядывалось в первобытные звезды с высоких башен, поклонялось великим и злым идолам, с шипением вознося им молитвы. Сквозь годы и века змеиной эры, пройдя время вспять, оно стало другим, еще более примитивным созданием, которое ползало в иле и еще не научилось ни строить, ни думать, ни мечтать. В конце концов вернулось такое время, когда континента еще не существовало, а была только огромная хаотичная топь, море слизи, без границ и пределов. Оно бурлило и клокотало, выпуская пары.
Там, где из серой мути зарождалась Земля, среди слизи и паров лежало бесформенное тело, которое и было Уббо-Сатла. Без головы, без рук и ног, оно сбрасывало кожу со своих скользких боков, создавая постоянные, медленные волны, в которых, по образу и подобию своего создателя, рождались первые амебы — прототипы земной жизни. Тело Уббо-Сатла было ужасным и отвратительным, но никто тогда еще не мог прочувствовать ужас и испытать это отвращение. Около него стояли и лежали громадные каменные таблицы неземного происхождения с записями о непостижимой мудрости древних богов.
И туда, к цели своих поисков, давно уже позабытой, подползло существо, которое раньше было — и когда-нибудь еще будет — Полом Трегардисом и Зоном Мезамалехом. Став бесформенным доисторическим тритоном, оно ползало медленно и бессознательно по лежащим таблицам богов, то и дело вскидываясь и слепо сражаясь с другими порождениями Уббо-Сатла.
О Зоне Мезамалехе и его исчезновении нигде не встречалось никаких упоминаний, кроме краткого абзаца в Книге Эйбона. О пропавшем Поле Трегардисе появились лишь крохотные заметки в нескольких лондонских газетах. Похоже, никто о нем ничего не знал, и он ушел, словно никогда и не жил в этом мире. Кристалл же, скорее всего, затерялся. По крайней мере, никто его так и не нашел.
перевод О. Коген
СУДЬБА АВУЗУЛА ВУТОКВАНА
— Подай, подай мне монетку, о великодушный и щедрый покровитель бедняков, — воскликнул нищий.
Резкий и жуткий голос попрошайки, напоминающий жужжание цикады, прервал размышления Авузула Вутоквана, самого богатого и жадного ростовщика не только во всем Комморионе, но и во всей Гиперборее. Он шел к дому и думал о великолепном блеске благородных металлов, монет, слитков, золотых и серебряных изделий, представляя, как прекрасно блестят и сияют разноцветные драгоценные камни, которые ручьями, полноводными реками и водопадами стекают к нему в сундуки. И вот неожиданно из-за этого крикливого голоса, молившего о милостыне, видение исчезло. Авузул Вутокван пренебрежительно взглянул на просителя. — У меня ничего нет для тебя, — его голос прозвучал так, будто скрипнул закрывающийся засов. — Только два пазура, о милосердный, и я предскажу тебе будущее.
Авузул Вутокван снова измерил взглядом нищего. За все время своих странствий по Коммориону он ни разу не встречал такого странного попрошайки. Человек выглядел нелепо, он казался слишком старым. Его сильно изборожденная глубокими морщинами кожа, коричневая, как у мумии, походила на огромную паутину, сплетенную гигантским пауком, обитающим в джунглях. Лохмотья старика смотрелись еще более неправдоподобно, и в них терялась свисающая до земли борода, седая, как мох первобытного можжевельника. — Мне не нужно твое предсказание. — Тогда один пазур. — Нет.
В глазах нищего появился недобрый огонек, который зловеще вспыхнул во впалых глазницах, напоминая головы двух ядовитых маленьких гадюк, выглядывающих из своих нор. — Тогда, о Авузул Вутокван, я поведаю тебе твою судьбу даром, — прошипел он. — Слушай же! Безбожная и безмерная любовь, которую ты питаешь ко всему бренному, и страсть к драгоценностям приведут тебя к удивительным поискам, а что произойдет потом — неведомо ни звездам, ни солнцу. Скрытые земные богатства заманят тебя в ловушку, из которой не будет выхода, и сама земля в конце концов поглотит тебя. — Убирайся вон, — буркнул Авузул Вутокван. — Предсказание твое началось слишком туманно, зато закончилось совершенно банально. Я не собираюсь выслушивать предсказание нищего о том, что суждено всем смертным.
* * *
С тех пор прошло много времени. Наступил год, известный в доледниковый период как год Черного Тигра.
Авузул Вутокван сидел в комнате, расположенной на нижнем этаже своего дома, служившей ему рабочим кабинетом. Помещение освещали последние золотые лучи красноватого заката, косо падавшие сквозь хрустальное стекло окна. Отблески солнца, попадая на инкрустированные драгоценностями лампы, свешивавшиеся на медных цепях, извивались на полу разноцветными лентами, переливающимися радужными искрами. Серебристые извилистые нити отраженного света попадали на стены и преображали темные гобелены, вдыхая в них новую, яркую жизнь. Авузул Вутокван, отстранившись от мерцающего заката, расположился, сидя в кресле, в темно-коричневом сумраке, и пристально рассматривал посетителя — серьезно, но в то же время с иронией. Смуглое лицо и темную накидку незнакомца великолепно золотили лучи умирающего солнца.
Стоявший перед ним человек был чужестранцем. Авузул Вутокван предположил, что он — либо странствующий купец из отдаленного королевства, либо представитель более сомнительной профессии. Узкие и раскосые, зеленые, как бериллы, глаза незнакомца, его борода, отливающая голубым цветом, и грубоватый покрой темной одежды подтверждали, что он не является жителем Коммориона. — Триста диалов — большая сумма, — произнес ростовщик задумчиво. — Кроме того, я не знаю тебя. У тебя есть какие-нибудь гарантии?
Посетитель достал из-за пазухи маленький мешочек из тигровой шкуры, перевязанный жилой животного, открыл его ловким движением и высыпал содержимое на стол перед ростовщиком Из мешочка выкатились два необработанных, но огромных и безупречно чистых изумруда.
В косых лучах заката они вспыхнули ледяными зелеными искрами. В глазах хозяина загорелся огонь алчности, но он произнес холодно и безразлично: — Может быть, я смогу ссудить тебе сто пятьдесят диалов. Изумруды очень трудно сбыть, и если ты не вернешься, чтобы забрать эти камни и вернуть деньги, мне, возможно, придется пожалеть о своей щедрости. Я ведь рискую. — Залог, который я прошу, это всего лишь десятая часть истинной стоимости камней, — запротестовал чужестранец. — Дайте мне двести пятьдесят диалов. Впрочем, мне говорили, что в Комморионе есть и другие ростовщики. — Я не могу предложить больше двухсот диалов. То, что камни, бесценны, это правда. Но, может быть, ты их украл. Откуда я знаю? Я ведь не имею дурной привычки задавать нескромные вопросы. — Возьмите их, — поспешно проговорил незнакомец.
Не собираясь больше спорить, он торопливо собрал серебряные монеты, отсчитанные хозяином дома. Ростовщик наблюдал за уходящим гостем со злобной ухмылкой, сделав собственные выводы. Он был уверен, что ему продали краденые драгоценности, но не думал ни переживать, ни волноваться по этому поводу. Неважно, кому они принадлежали и какова их история. Теперь они станут желанным и ценным дополнением к содержимому его сундуков. Даже один, меньший, изумруд стоил во много раз больше трехсот диалов, но ростовщик не опасался, что незнакомец когда-нибудь вернется за ними… Нет, этот человек — действительно вор, и он с радостью избавился от улик. А что касается законного владельца драгоценных камней, то он не интересовал ростовщика. Теперь эти камни являлись его собственностью благодаря сумме, заплаченной в серебре, которую они с торговцем по молчаливому согласию обоих приняли в качестве цены, а не простого займа.