– Ты смотри, Микасан. Что видеть? – В глазах у него плясали лукавые искорки. А я никак не мог взять в толк, куда мне смотреть и что я тут должен видеть. – Ничего тут, да? Я парень умный. Ты смотри. Я показывать.
Кэнскэ прошёл по пляжу, я следовал за ним. Остановившись, он вдруг принялся тянуть на себя какой-то куст. К моему изумлению, куст подался и остался у него в руках. Под ним оказалось что-то похожее на закопанное в песок бревно. Кэнскэ разбросал ещё несколько кустов, и я увидел торчащий из песка борт. Это лодка! Долблёная лодка с балансирами по бокам, завёрнутая в брезент. Кэнскэ неторопливо снял его и, тихонько посмеиваясь, сложил.
А на дне лодки, рядом с длинным веслом, лежал мой футбольный мяч. Кэнскэ достал его и бросил мне. Мяч порядком размяк, белая кожа потрескалась и вылиняла, но в некоторых местах ещё даже читалась подпись Эдди.
В Нагасаки никого больше нет
Я только что не скакал от радости. Отыскалась частичка меня, которую я считал навсегда утраченной.
– Сейчас ты счастливый человек, – сказал Кэнскэ, сияя. – Я счастливый человек. Мы ловить рыбу. Я тебе скоро сказать, где найти мяч. Очень скоро всё сказать. Сегодня маленькая рыба не надо. Так много не надо. Нам иногда надо большую рыбу, где глубокое море. Мы коптить рыбу. Тогда у нас всегда есть рыба. Понятно?
Лодка оказалась куда тяжелее, чем я сперва подумал. Я помог Кэнскэ отволочь её по песку в море.
– Это очень хорошая лодка, – важно заявил он, когда мы втащили на борт Стеллу. – Никогда не тонуть. Я сам сделать. Надёжная лодка.
Он столкнул лодку в воду и запрыгнул внутрь. Я, как обычно, только диву давался, до чего же он сильный и ловкий. Он грёб одним веслом, стоя на корме, как шестом отталкивался. Очень скоро безопасная бухточка осталось позади, а мы очутились в открытом море.
Я прижимал к груди свой ненаглядный мяч, Стелла сидела у моих ног. И я ждал. Смотрел на Кэнскэ и ждал, когда же он начнёт свой рассказ. Но приставать к нему я не решался. Сначала рыба, остальное – потом. Мы наживили удочки и уселись рыбачить, каждый – у своего борта. Меня так и подмывало спросить, откуда у него мяч, но я помалкивал. А то Кэнскэ замкнётся в себе, и тогда я вообще ничего не узнаю.
– Теперь я сказать тебе всё, Микасан, – начал он наконец. – Как обещать. Я старый, но история недолгая. Я родиться в Японии. В Нагасаки. Очень большой город, у моря. Я расти в том городе. Когда молодой, учить медицину в Токио. Скоро я доктор, доктор Кэнскэ Огава. Очень гордый человек. Я глядеть за многими мамами, многими детьми. Я первый человек дети видеть в жизни. Я ехать в Лондон. Я учиться в Лондоне, больница Гая[13]. Ты знаешь? – Я помотал головой. – Конечно, я там немного учить английский. Потом возвращаться в Нагасаки. Моя жена зваться Кими, она красивая. Потом у нас родиться сын, Мития. Я счастливый человек в те дни. Но потом война. Все японские мужчины – солдаты или моряки. Я пойти на флот. Доктор на большом корабле. – У Кэнскэ клюнуло, но рыба только заглотила наживку, не попав на крючок. Он наживил удочку заново и продолжил. – Та война очень давно…
Я о войне с Японией знал, конечно, но совсем чуть-чуть. Смотрел передачу по телику.
Кэнскэ покачал головой:
– Многие мёртвые в ту войну. Страшное время. Многие корабли тонуть. Японская армия выиграть много битв. Все японцы – счастливые люди. Как футбол, если выиграть, счастливый. Проиграть – грустный. Я часто ездить домой в Нагасаки, видеть мою Кими, моего малыша Митию. Он расти быстро. Уже большой мальчик. Мы тогда счастливая семья.
Но война идти долго. Много прийти американцев, много самолётов, много бомб. Теперь война стать плохая для Японии. Мы сражаться, но не побеждать. Плохое время. Мы в большой морской битве. Американцы лететь на самолётах, бомбить мой корабль. Огонь и дым всюду. Чёрный дым. Многие гореть. Многие мёртвые. Многие прыгать в море. Я не прыгать. Я доктор, должен быть с ранеными. Снова лететь самолёты. Снова бомбить. Я думать, сейчас я точно мёртвый человек. Но я не мёртвый. Я смотреть вокруг. Все раненые мёртвые. Все моряки мёртвые. Только я живой на всём корабле. Двигатель ещё работать. Корабль сам идти. Куда хотеть, туда идти. Я править не уметь. Ничего не мочь. Но я слушать радио. Американцы говорить по радио, большую бомбу бросать в Нагасаки, атомную бомбу. Многие мёртвые. Я очень грустный человек. Я думать, Кими мёртвая, Мития мёртвый. Моя мать там жить и вся семья. Я думать, они все мёртвые.
Радио скоро говорить, Япония капитулировать. Я совсем грустный, хотеть умереть. – Он помолчал немного, глядя на воду, потом заговорил снова. – Скоро двигатель стоп, но корабль не тонуть. Большой ветер идти, большой шторм. Я думать, совсем погибать. Но море нести корабль сюда, на остров. Корабль на берегу, а я не мёртвый.
Очень скоро я находить пищу. И воду тоже. Жить как нищий долго. Внутри чувствовать, я плохой человек. Все мои друзья мёртвые, вся моя семья мёртвая, а я живой. Я не хотеть жить. Но скоро я встречать орангутанов. Они ко мне добрые. Здесь красивое место, очень тихое. Ни войны, ни плохих людей. Я говорить себе: Кэнскэ, тебе везти, ты живой. Может, оставайся тут.
Я брать вещи с корабля. Брать еду, одежду, простыни. Брать кастрюли, бутылки. Нож брать. Брать бинокль. И лекарства. Много вещей находить, много инструментов. Всё брать, что видеть. Кэнскэ заканчивать, и немного остаться на корабле, это точно. Я находить пещеру. Прятать всё там. Скоро приходить страшная буря, корабль бросать на скалы. Совсем скоро он тонуть.
Однажды американские солдаты приходить. Я спрятаться. Не хотеть сдаваться, в этом нет чести. И мне страшно. Я спрятаться в джунглях с орангутанами. Американцы сделать костёр на берегу. Ночью они смеяться. Я слушать. Я их слышать. Они говорить, в Нагасаки никого больше нет. Все мёртвые. Американцы очень счастливые от этого. Они смеяться. Я тогда решить остаться на острове. Зачем мне домой? Американцы скоро уйти. Мой корабль под водой. Они его не находить. Мой корабль всё там. Под песком, часть острова теперь.
Тот ржавый остов, который я нашёл в первый день! Картинка начинала потихоньку проясняться. И тут вдруг у меня как заклюёт! Удочка чуть не вырвалась из рук. Кэнскэ потянулся, чтобы помочь. Мы несколько минут провозились, втаскивая рыбу на борт, но в конце концов справились. Рыбина забилась на дне у наших ног, а мы, отдуваясь, плюхнулись на свои места. Это была огромнейшая рыбина, всем рыбам рыба, я таких здоровенных в жизни не видел. Больше, чем та щука, которую папа когда-то поймал на водохранилище. Кэнскэ быстро прикончил её, резко ударив по загривку рукоятью ножа.
– Хорошая рыба. Очень хорошая рыба. Ты очень умный рыбацкий человек, Мика. Мы вместе хорошо. Может, ещё поймать сейчас.
Следующую рыбину мы поймали только через несколько часов, но эти часы пролетели совсем незаметно. Кэнскэ рассказывал о своей одинокой жизни на острове, как он учился выживать и питаться, чем пошлёт природа. Он сказал, он многое усвоил благодаря орангутанам. Наблюдал за ними – что они едят, а что нет, научился лазить по деревьям на их манер, стал понимать их язык и распознавать их тревожные сигналы: мечущийся взгляд, беспокойное почёсывание. Медленно-медленно он выстраивал мост между собой и орангутанами и наконец сделался одним из них.
Домой мы возвращались с тремя большущими рыбинами на дне лодки – я так думаю, это были тунцы. Рассказ Кэнскэ почти закончился.
Он говорил, не переставая грести:
– После американцев людей нет на моём острове. Я один много лет. Я не забыть Кими. Я не забыть Митию. Но я жить. Потом, может, год назад, они приходить. Очень плохие люди, убиватели. У них ружья. Они охотиться. Они стрелять. Я петь моим орангутанам. Они идти ко мне, если я петь. Им очень страшно. Они все прийти в мою пещеру. Мы прятаться. Убиватели нас не находить. Но в джунглях они стрелять – ты говорить мне, как они зваться, – в гиббонов. Стрелять в матерей. Забирать детей. Зачем им так надо? Я очень злой. Я думать, все люди – убиватели. Я ненавидеть всех людей, наверное. Я не хотеть видеть людей снова.
Потом я ловить большую рыбу для коптить. Выйти в море на этой лодке. Ветер дуть не туда. Уносить меня далеко. Море тащить меня совсем сильно. Я пытаться вернуться на остров. У меня не выходить. Я старый. Руки не сильные. Потом ночь наступать, я всё ещё далеко. Очень страшно. И я петь. Так быть храбрым. Я слышать крик. Я видеть свет. Я решить, это сон. Потом я слышать другую песню – в море, в темноте. Я скорей туда. Я находить тебя, и Стеллу, и мяч. Ты почти мёртвый человек, Микасан. Стелла – почти мёртвая собака.
Значит, это Кэнскэ вытащил меня из моря! Это он меня спас! А ведь мне и в голову не приходило.
– Утром, – продолжил он, – море нести нас опять возле острова. Я счастливый, что ты не мёртвый. Но я очень злой тоже. Я хотеть быть один. Я не желать видеть людей. Для меня все люди – убиватели. Я не хотеть тебя на моём острове. Я тебя нести. Оставить тебя на берегу. Оставить тебе еду и воду, чтобы ты не мёртвый. Но ты жечь костёр. Я не хотеть здесь людей. Не хотеть люди находить меня тут. Может, они прийти. Может, они стрелять в орангутанов или гиббонов. Может, они находить меня и увозить. Я очень злой. Я гасить костёр. Я не хотеть с тобой говорить. Не хотеть видеть тебя. Я провести черту на песке.
Потом большая буря, самая большая я видеть. После бури в море белые медузы, полно. Я медуз знать. Очень плохие. Они тебя трогать, и ты совсем мёртвый. Я-то знать. Я сказать, ты не плавать, очень опасно. Очень скоро я видеть, ты сделать костёр на вершине холма. Я совсем злой теперь, ты совсем злой. Ты плавать в море. Медуза жалить. Я совсем думать, ты мёртвый. Но ты очень сильный. Ты живой. Я нести тебя в пещеру. У меня есть уксус. Я делать его из ягод. Уксус убивать яд. Ты живой мальчик, Мика, но ты долго болеть. Теперь ты сильный снова, и мы друзья. Очень хорошие друзья.