али к горлу, и я приказывал себе не думать о маме. И вместо неё думал о старике. Я всё вспоминал и не мог вспомнить, как он себя назвал, и наконец заснул.
Я проснулся и сразу понял, что старик приходил. Мне словно сон об этом снился. И Стелле он, похоже, тоже снился, потому что она проснулась и не раздумывая поскакала наверх, на ту скалу над нашей пещерой. Там она нашла именно то, что ожидала, – свою плошку с водой. На каменном выступе чуть выше лежала та же перевёрнутая посудина, а рядом стояла вторая миска – всё как вчера утром. И я уже заранее знал, что в миске будет вода, а под посудиной – еда.
Я уселся, скрестив ноги, и жадно набросился на еду, не забывая подбрасывать рыбу и Стелле. Тогда-то до меня и дошло целиком и полностью, что старик имел в виду. Мы с ним не друзья. И никогда друзьями не будем. Он помогает мне и Стелле, но только если мы играем по его правилам. Я сижу на своей части острова и не высовываюсь. И никаких костров. Ясно как божий день.
С каждым днём надежда на моё быстрое спасение таяла. Поэтому чем дальше, тем больше я склонен был уступить. Не оставалось у меня выбора, кроме как принять условия старика и жить по заведённому им распорядку. Старик провёл границу, линию на песке от опушки джунглей до самой кромки воды. Он её начертил на обеих сторонах острова и добросовестно подновлял, когда она стиралась. Стелла-то, понятно, границу нарушала, и мне её было не удержать. Но я ни единого шага не сделал за линию на песке. Потому что зачем? Старик меня вряд ли тронул бы, хоть и вёл себя не особо приветливо и нож этот у него висел на поясе. И всё-таки я его побаивался. И к тому же я от него довольно сильно зависел – в конце концов, это он ежедневно кормил нас и поил. Так что ссориться со стариком мне было совершенно ни к чему.
Я потихоньку начал сам разыскивать для себя съедобные фрукты. Был там один, в колючей кожурке, – рамбутан, как я узнал уже потом. Ужасно вкусный, только жалко, мне его не много попадалось, да и Стелле он в пищу не годился. Иногда я находил целый упавший кокос, но молоко и мякоть оказывались уже тухлыми. Я даже пытался лазить за кокосами на пальму, но уж очень высоко они висели, поэтому я вскоре это дело бросил.
Ещё я выстругал себе острым камнем грубое копьё, чтобы ловить рыбу на мелководье. Вот только мне не хватало проворства. Рыба там просто кишмя кишела, но всё мелкая и шустрая. Поэтому волей-неволей мы полагались на старика – без его еды и воды нам пришлось бы ох как туго.
Я обшарил всю мою часть острова в поисках воды – и ничего не нашёл. Я даже подумывал, не нарушить ли границу, не обыскать ли джунгли на стариковой части острова, но не решился. По большей части я держался протоптанных в джунглях тропинок.
На самом деле не только запрет старика и завывания гиббонов, которые мне казались чем-то вроде предупреждения, удерживали меня от пересечения границы. Ещё орангутан. Выглядел он, правда, вполне незлобивым, но ведь неизвестно, как поведёт себя он сам и его приятели, если обнаружат меня на своей территории. Ну и потом, мало ли какие невидимые создания рыскают по джунглям. Может, кто-то из них только и ждёт, чтобы подкараулить меня и наброситься из влажного лесного мрака. Судя по неумолкающим голосам, под сенью джунглей полным-полно всяких жутких тварей.
Одной мысли об орангутане и незримых ужасах джунглей хватало, чтобы удержать меня, поумерить моё любопытство и боевой задор. Поэтому в основном я торчал на своём пляже или в пещере, да ещё поднимался по изведанной тропке на свой холм.
С высоты холма я иногда замечал где-то вдалеке старика. По утрам он частенько рыбачил с копьём на отмели – и не один, а в компании орангутанов. Те сидели на берегу и наблюдали за стариком. Я однажды сосчитал их – то ли четырнадцать, то ли пятнадцать получилось. Бывало, старик сажал кого-то из детёнышей к себе на спину. И когда он был среди орангутанов, казалось, что он тоже один из них.
Я раз за разом пытался проснуться и застать старика, когда он затемно приносил еду, но у меня не получалось. И я никогда не слышал его шагов. Но каждое утро нас ждала вода, и рыба тоже (она частенько оказывалась будто бы подкопчённой, и так было вкуснее). Фрукты всё время были разные. Многие пахли странновато и не очень-то мне нравились. Но я всё равно их ел. Кроме бананов, кокосов и ягод, старик приносил мне плоды хлебного дерева – то есть это я потом только узнал, что это плоды хлебного дерева, а тогда понятия не имел, что за фрукт такой. Я съедал всё, хоть и не так жадно, как поначалу. Даже припасал какие-то фрукты на ужин. Но с красными бананами этот номер не проходил – их я сразу съедал все. Очень уж они были вкусные.
Из ночи в ночь моим кошмаром оставались москиты. Едва сгущались сумерки, они слетались ко мне, жужжали у меня над ухом и ели меня поедом. И укрыться от них было негде. Ночи стали для меня сущей пыткой, а по утрам я расчёсывал кожу до крови. Некоторые укусы, особенно на ногах, покраснели, раздулись и загноились. Меня спасала только прохладная морская вода.
Я даже попробовал сменить пещеру и поспать в другой – поглубже и потемнее. Но там уж очень сильно воняло. И когда я обнаружил, что в ней полно летучих мышей, меня оттуда как ветром сдуло. Короче говоря, где бы я ни спал, москиты меня находили. В конце концов я уже начал бояться наступления ночи. Я ревел от бессилия, хлопая по ним и отмахиваясь. Я считал минуты до утра, до морской прохлады и свежего ветерка на вершине холма.
Там-то, на самой вершине, я и проводил большую часть каждого дня. Я смотрел оттуда на море и надеялся, а иногда и молился. Ждал, что увижу корабль. Я крепко зажмуривался и молился, сколько мог, а потом открывал глаза. И каждый раз я по-настоящему чувствовал, по-настоящему верил, что вот сейчас-то уж непременно мои молитвы будут услышаны. Что я открою глаза, а на горизонте – «Пегги Сью», она возвращается, чтобы спасти меня. Но величественный бескрайний океан оставался пустынным, и линию горизонта не прерывал никакой силуэт. Я всегда расстраивался, даже временами впадал в уныние, но всё же не отчаивался. В первые недели я не отчаивался.
Второй моей бедой было солнце. Я не сразу сообразил, что нельзя снимать одежду, надо носить её всю, прикрывать кожу. Я сам себе смастерил шляпу, чтобы защитить от ожогов лицо и шею. Очень широкая вышла шляпа, наподобие китайской. Я её сделал из пальмовых листьев, вдев их края друг в друга. И очень гордился своим творением.
Солнечных ожогов, как выяснилось, при грамотном подходе можно избежать. А морская вода их залечивала. В полдень я спускался с холма и укрывался от дневного зноя в пещере. И когда жара спадала, шёл купаться. Мы со Стеллой оба каждый день с нетерпением ждали этого момента. Я часами кидал ей палку в море. Она это обожала, да и я, честно говоря, тоже. Это было для нас главное событие дня. Мы резвились, покуда не начинало смеркаться, – а ночь тут наступала на удивление быстро. Темнота загоняла меня назад, в пещеру, к моей еженощной битве с мучителями-кровососами.
Как-то утром мы со Стеллой спускались с вершины холма в джунгли, возвращаясь из очередного безрезультатного дозора. И я заметил что-то на песке, рядом с пещерой. Издалека оно выглядело как груда плавника. Стелла подбежала раньше меня и принялась оживлённо обнюхивать находку. Подойдя, я её разглядел. Никакой это оказался не плавник, а скатанная тростниковая циновка. Я развернул её. Внутри лежала аккуратно сложенная белая простыня. Он знал! Старик знал о моих муках и страданиях. Он догадался, что мне нужно! Значит, старик за мной тайком наблюдал и, видимо, не только издалека. Он сумел разглядеть красные расчёсы у меня на ногах и на руках. Видел, как я по утрам торчу в море, чтобы унять зуд. Получается, он простил меня за костёр?
Я внёс циновку в пещеру, раскатал её, улёгся и закутался в простыню. И тихонько засмеялся от радости. Я смогу закрывать лицо простынёй, и проклятым кровопийцам в жизни до меня не добраться. Сегодня ночью им придётся поголодать.
Я выскочил наружу и помчался к границе. Там я остановился, сложил ладони рупором и прокричал:
– Спасибо! Спасибо за постель! Спасибо! Спасибо!
Ответа я на самом деле не ждал, и мне никто не ответил. Я думал, может, старик сам выйдет ко мне, но он не показывался. Тогда я написал «спасибо!» на песке возле границы и подписался. Мне так хотелось увидеть старика, поговорить с ним, услышать человеческий голос. Стелла Артуа – отличный друг и товарищ; ей можно всё-всё рассказать, к ней хорошо прижиматься, с ней здорово играть. Но мне так не хватало людей – ведь маму с папой я уже вряд ли увижу. Поэтому я мечтал поговорить хоть со стариком – ничего, что он слегка с приветом и что я не понимаю почти ничего из его слов.
В ту ночь я дал себе слово не спать и караулить старика. Но очень уж мне было уютно в моей новой постели. Поэтому, запелёнатый в простыню и надёжно ею защищённый, я тут же заснул и до утра не просыпался.
Наутро, позавтракав рыбой, плодом хлебного дерева и кокосом, мы со Стеллой направились вверх по склону моего холма. Я, кстати, стал называть его Сторожевым Холмом, а второй – Холмом Старика. Я сидел на вершине и возился с починкой своей китайской шляпы – в ней постоянно приходилось менять листья. И, подняв взгляд, я увидел корабль. Ошибки быть не могло. Вдоль горизонта двигался длинный громоздкий силуэт супертанкера.
Абунаи!
Я вскочил как ужаленный, принялся неистово орать и размахивать руками. Я подпрыгивал и кричал во всю глотку, чтобы они остановились, чтобы услышали и заметили меня:
– Эй, я здесь! Здесь! Я здесь!
Наконец от воплей у меня заболело горло. Кричать я больше не мог. Танкер дразняще медленно полз вдоль горизонта. Но в мою сторону он не поворачивал. И не повернёт, подумал я. Потому что кому там придёт в голову меня высматривать? Даже если бы кто-то и глядел в мою сторону, что толку? Для них мой остров – крошечный бугорок на горизонте. С борта меня не видно. И мне оставалось только бессильно и безутешно провожать танкер взглядом. А он всё удалялся, удалялся и в конце концов вовсе скрылся из виду.