– Значит… и Ксению – тоже? – спросил я.
– Да, – подтвердил Марков. – К сожалению, ее уже нет в живых.
– А откуда у него взялся медальон Комочкова?
– Потом объясню. Сейчас некогда.
– Застрелю гада, – пообещал Громыхайлов, сделав большой глоток из бутылки, которую он обнаружил под столом. У него были свои поиски, также увенчавшиеся успехом.
– Если успеем, – отозвался Марков, отбирая у Петра бутылку. – Надо поторопиться.
Когда мы подбежали к нашему дому и ворвались внутрь, Раструбова там уже не было. И Сени тоже.
– Я не смогла их больше задерживать, – сказала Милена. – Мы с Машей чуть ли не танец одалисок исполнили, но они так торопились…
– Когда ушли? – прикрикнул на нее Марков.
– Минут десять назад.
Теперь мы бросились к болоту, а Петя показывал кратчайший путь. Остановившись возле самой трясины, мы увидели метрах в ста перед нами две фигуры. Впереди шел пекарь, за ним неуклюже прыгал с кочки на кочку Барсуков.
– Раструбов, стой! – закричал Марков.
И он, и Громыхайлов вытащили свои пистолеты. Обе фигуры на болоте остановились, повернулись к нам. Марков потряс над головой банкой с бабочками:
– Иди назад, я тебе корма дам! И серьгами Ксении заставлю подавиться!
Сообразив, что все кончено, пекарь вновь повернулся к нам спиной и запрыгал по кочкам.
– Стой, стрелять буду! – заорал Громыхайлов. Тут же Марков пальнул в воздух, для острастки. Раструбов замер. Между ним и нами маячила фигура Барсукова. Он, не понимая, что происходит, стоял в полной нерешительности. Петя выстрелил три раза подряд, и я с тревогой подумал, что он, пьяный, скорее попадет в Сеню, чем в прикрывающегося им пекаря. Руку полицейского так трясло, что мне стоило опасаться и за свою жизнь. Но выстрелы все равно сделали свое дело, хотя бы психологическое, заставив Раструбова нервничать.
Он заторопился еще сильнее. Последний его прыжок стоил ему жизни. Поскользнувшись на кочке, он попал в трясину, которая стала его немедленно засасывать. И мы услышали лишь отчаянный крик – смертельный вопль загнанного зверя… Потом трясина издала животное бульканье и поглотила свою жертву. Мы переглянулись. Маньяк нашел свой конец на болоте. Еще одна голова Лернейской гидры была срублена.
– Сеня! – крикнул Марков. – Сможешь допрыгать до нас?
– Попробую! – отозвался Барсуков.
Опираясь на длинный шест, он перескочил на одну кочку, затем на другую. И так, медленно и неуверенно, стал преодолевать трясину.
– Ничего, дойдет, – уверенно произнес Громыхайлов. Но когда до нас оставалось метра три, Барсуков оступился и погрузился по пояс в топкую грязь. Болото стало засасывать его.
– Шест давай! – заорал ему Петя.
Ухватившись за протянутый нам конец шеста, мы втроем еле вытянули Барсукова из липких лап смерти. Он лежал на берегу и тяжело дышал.
– Скажи спасибо, что мы подоспели вовремя, – заметил Марков. – Иначе это была бы твоя прощальная гастроль.
– Я все понял, – отозвался Сеня.
– Тогда отдыхай…
Мы присели рядом с ним и закурили. Громыхайлов вытащил из широкого кармана еще одну найденную в доме пекаря бутылку.
– За тебя, капитан! – с уважением сказал он, делая огромный глоток и передавая водку Маркову. – Ты молодец.
– А вот ты не очень-то, – ответил Егор. – Чего ты у Намцевича в шестерках ходишь? Ты бы, Петя, пил поменьше да за ум взялся.
– А хочешь, вот прямо сейчас пойду и плюну ему в рожу?
– Успеешь. Давай лучше скоординируем наши действия. Если ты с нами.
– А как?
– Я тебе потом скажу. Ты, главное, будь наготове.
– Всегда готов! – по-пионерски откозырнул Петя.
Мне не терпелось задать ему один вопрос, и случай был как раз подходящий.
– А кого вы тогда тащили ночью в мешке к озеру?
– Да… бродягу одного, – сконфуженно ответил Громыхайлов. – Его охранники Намцевича где-то зашибли. Говорят, случайно… Попросили помочь, я и согласился. Пьян был шибко.
– Ну и дурак! – сказал Егор. – Они же тебя повязали этим.
– Понимаю… Это уж я потом догадался. Вот и тебя, Вадим, велели из поселка сплавить.
– А когда били меня в темноте, ты тоже участвовал?
– Ну да. Только я-то лишь кулаками махал. А был тот, со шрамом, и другой, с косичкой.
– Ладно, Петруха, ступай, опечатай дом Раструбова и не вешай носа, – заключил Марков.
Когда Громыхайлов скрылся за деревьями, мы, как и Сеня, разлеглись на зеленой травке.
– А хорошо здесь лежать, – заметил я. – Вроде бы и не было ничего. Покой, тишина… И небо голубое, ясное… Красота. Как тебе, Сеня?
– Угу! – откликнулся он.
– Вот только не расслабляйтесь, – жестко напомнил Марков.
Глава 17. Сошествие в ад
Когда мы вернулись домой, я спросил у Маркова:
– Объясни все-таки, как медальон Комочкова оказался у пекаря? Значит, это он убил Николая?
Вопросы, которые я задал, интересовали нас всех, и мы с нетерпением ждали от него ответа. Но Марков специально тянул время, издевался над нами.
– Нальет мне здесь кто-нибудь чая? – спросил он.
– Говори, не томи, – попросила Маша. А Милена даже стукнула Егора по спине кулачком.
– Ладно, – смилостивился он. – Раструбов, конечно же, не убивал Николая. Он просто не смог бы сюда проникнуть. А медальон вместе с сережками снял с мертвой Ксении.
– А как он оказался у нее? – спросил Сеня. – Подарил ей?
– Нет. – Марков открыл медальон и показал нам фотографию женщины. Это была мать Комочкова, умершая три года назад. – Как можно подарить, что тебе дороже всего? Ксения сама сняла медальон… С уже мертвого тела. Вот такая получается картина маслом. Медальон перекочевал с двух трупов и в конце концов оказался у Раструбова. Который и сам в итоге оказался покойником. А все дело вот в чем. – Егор подцепил ножиком фотографию, вытащил ее, а вслед за ней вынул и крохотный клочок бумажки. На нем было написано несколько цифр. – Вот из-за этих чисел его и убили, – сказал он, оглядывая всех нас.
– Кто? – Вопрос этот сорвался почти со всех уст.
– Ксения, разумеется. – Марков пожал плечами. – Чего ж тут неясного? Видите ли, цифры представляют большую ценность. Я знал от самого Николая, что в последнее время он проделал большую работу по сбору компромата на одно высокопоставленное лицо из Кремля. Это грозило таким громким скандалом, что… не будем говорить. А все папки с документами он хранил в ячейке одного банка. Я сам посоветовал ему положить их туда. А чтобы не забыть номер, он записал его на бумажку и спрятал в медальоне. И на всякий случай предупредил об этом меня. Скажу больше, я тайно помогал ему в сборе компромата. Материалы эти представляют огромную ценность. Если их, допустим, продать тому же кремлевскому деятелю или его недругам, то… Считай, что беззаботная старость тебе уже обеспечена.
– Очевидно, он проболтался об этом Ксении, – догадалась Милена. – Жених да невеста о чем только не говорят… Договорился.
– Я его предупреждал, – подтвердил Марков. – А Ксению, мы все это знаем, всегда интересовали только деньги.
– Это верно, – согласилась и Маша.
– И она решилась на этот шаг, – продолжил Марков. – Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты тут, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она его не упустила.
– Упустила, как видим, – поправил его я. – Одну гадюку ужалила другая.
– Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! – усмехнулся Сеня. – Что ты собираешься с ним делать?
– Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. – Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. – Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.
– И все-таки смерть Ксении ужасна! – вздохнула Маша.
– А Николая? – посмотрел на нее Марков. – Нет, ребята, я начинаю верить в Провидение. Он ведь, как я потом понял, собирал компромат не для того, чтобы прищучить высокого деятеля, а чтобы бабла срубить. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает.
– А как хитроумно она все продумала, – поразилась Милена. – Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.
– Да, со временем из Ксюши вышла бы гениальная преступница, – согласился Марков. – В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.
– Спасибо, – поблагодарила его та. – Ты очень любезен.
– О, москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… – поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.
До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира сего. Это случилось в одиннадцатом часу. На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. И догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.
Не раздумывая больше ни секунды, я побежал к пожарищу. Церковь была охвачена огнем с разных сторон, и уже по одному этому можно было понять, что она загорелась не случайно. Пламя полыхало так сильно, что его жар охватывал пятившуюся толпу. Здесь было, наверное, человек семьдесят, чуть ли не половина жителей поселка. Они также были охвачены огнем, но внутренним, вырывавшимся из глубин души при виде дьявольского зрелища. Толпа эта превратилась в многорукое животное, у которого отсутствовали и мозг, и инстинкт, оно было безумно, потому что давило и топтало самое себя. Где-то кричали женщины, плакали дети, а брызги огня падали на их головы…
А самое страшное было вот в чем. В огне, на дверях храма висел распятый отец Владимир. Он был уже мертв, но распяли его, очевидно, еще живым. Мне казалось, что я присутствую при казни самого Христа и сойду с ума… Я уже не мог ни думать, ни говорить. И лишь позже почувствовал, как Марков трясет меня изо всех сил за плечи.