— Здесь больно? — спросил я его.
— Нет,— неуверенно ответил он.
Я велел ему закрыть глаза, а затем коснулся век кончиками пальцев. Тэд отреагировал так же — вздрогнул. Я ощутил, что во мне нарастает странное волнение. Никогда я не слышал ни о чем подобном. Это было уникально. Я раздвинул волосы над мягкими пятнышками и внимательно осмотрел их. Кожа была нетронута, как и везде, я ничего не увидел. Я снова провел по пятнышкам пальцами. Ребенку это не понравилось. Он увернулся и вырвался от меня.
Я осознавал, что его родители глядят на меня с надеждой, но я не сводил глаз с юного Тэда. Я попытался обуздать собственное волнение. Думаю, астроном, который нашел новую планету, или исследователь, который открыл новый континент, должны чувствовать нечто подобное тому, что испытал я. Неспособность поверить в свою удачу, стремление усмирить воображение разумом, желание придерживаться только фактов. Я решил, что ребенку не стоит пока знать о своей исключительности, кроме того, мне хотелось успокоить родителей. Мотивы мои были сложны. В сущности я так никогда и не смог в них по-настоящему честно разобраться. Было здесь и желание профессионала не устраивать сенсаций, и, несомненно, ревнивая жажда хранить секрет до поры, пока я не узнаю побольше, и, вероятно, многое другое.
Мать снова увела ребенка наверх, и я подождал, пока она вернется. А затем вполне осознанно сказал правду.
— Это необыкновенно, воистину необыкновенно,— объяснял я.— Но здесь, конечно же, нечего бояться. Это — добавочная чувствительность, природу которой, признаюсь, в настоящий момент я не вполне понимаю. Но мы, несомненно, узнаем об этом больше, беседуя с ним и наблюдая его, так как теперь мы знаем, чего искать. Я бы хотел, чтобы вы очень внимательно следили за всем, что он делает или говорит, и что связано с электричеством, и сообщали бы мне об этом настолько подробно, насколько можно. Мальчик вполне здоров, но если хотите, я его завтра тщательно обследую. Меня беспокоит одно — то, что он недосыпает или, возможно, некрепко спит. Думаю, мы преодолеем эту проблему, обеспечив ему лучшую защиту, чем жестянка. Что до остального — до того, что он развит лучше, чем дети его возраста, здесь нет причин для беспокойства. Сейчас еще рано спешить с выводами, но похоже, если он все время слышит музыку и речь, постоянная стимуляция заставляет его мозг развиваться неестественно быстро. Он почти не смеется, не так ли?
— Нет, он у нас серьезный.
— Вероятно, его мозг здорово устал. Видите ли, от этого шума он не отдыхает ни ночью, ни днем. Мы отыщем способ поправить дело. Это может оказаться не так уж и сложно. Я зайду завтра, как обещал, и, возможно, сумею рассказать вам больше.
Я оставил их в растерянности, хотя до некоторой степени и уменьшил их страхи. Но сам я возвратился домой, и мысли мои неустанно вертелись вокруг удивительнейшего открытия. У мальчика было шестое чувство — нечто такое, о чем я не слышал, не читал и не мечтал. С этого момента у меня и тени сомнения не осталось, что юный Тэд (и слово это возникло, казалось, само собой) — электросенс.
Глава 4Странный Новый мир
Рассказчик умолк. Лицо его вдруг стало различимо во тьме, когда он закурил новую сигарету.
— Наверное, трудно для человека, не занимающегося медициной, оценить, как много это для меня значило,— продолжал он.— Тут имелось столько всего. Чисто профессиональный интерес, удивительный факт сам по себе и то, что больше никто не имеет возможности его изучить. Эволюционный аспект и вопрос о том, а возможно ли стабилизировать подобные вещи — и последствия такой стабилизации. И работа, которую надо проделать, чтобы определить границы и природу явления. Не сомневаюсь, кое-кто сказал бы, что мне следовало в интересах науки объявить о своем открытии. Когда-нибудь я это сделаю, но вы можете себе представить то раздувание сенсации, те страсти, которые захлестнули бы нас и сделали бы спокойное и нормальное наблюдение невозможным. Вообразите, что случилось бы, дорвись до этого газеты. Это было бы куда хуже, чем то дурацкое дело Куинза. Я думал и все еще думаю, что лучшим способом разобраться в ситуации с юным Тэд ом было бы изучить его в естественной обстановке, не окружая тройным кольцом корреспондентов и зевак, так что я решил для себя замять всю эту историю и держать ее, насколько возможно, в секрете. Это было не так сложно, как вы могли бы подумать. Ада Филлер жаждала со мной сотрудничать. Здесь здорово помогал ее страх, как бы люди не подумали, что с ребенком «что-то ненормально». Джим тоже испытывал неловкость. Потеряй он работу — другое дело. Но у него был приличный заработок и достаточно здравого смысла, чтобы понять: хотя здесь и пахнет деньгами, но если обо всем узнают, юный Тэд фактически выйдет из-под контроля родителей.
— Когда-нибудь это все равно случится,— таково было его мнение.— Но чем поздней, тем лучше и для меня, и для его мамочки, по правде сказать.
Больше всего проблем было с самим юным Тэд ом. Наиболее вероятный источник утечки информации — естественное желание ребенка покрасоваться перед другими детьми. К счастью, когда он позднее попытался это проделать, обстоятельства сложились так, что он никого и ни в чем не смог убедить, а лишь приобрел у своих друзей незавидную спутацию врунишки. Неудивительно. Почти все дети хвастаются и ожидают этого друг от друга. Иногда они даже друг другу верят, но чаще все-таки нет.
Первым делом я решил дать ему более эффективное средство защиты от электрических полей, чем то, которое он сам нашел. По его поведению было ясно, что его новые органы чувств всегда открыты, как уши, звукам. Я отрезал полоску медной фольги, сложил ее и обложил с одной стороны бурой ватой, решив, что носить ее следовало наподобие широкой повязки. В процессе эксперимента я добавил еще и провод с зажимом на конце, так как мне показалось, что, экран будет лучше работать, если его заземлить. Я взял это приспособление с собой на следующий вечер и предложил ему примерить. Результат был в точности таким, на какой я надеялся. При заземлении радиоволны удалось почти полностью экранировать. Приспособление, можно сказать, заменило веки его «электрических глаз». Позднее я соорудил разновидность этого устройства для дневного использования. Повязка была спрятана под шапочкой, а провода скрыты под одеждой и присоединены к металлическим пластинам на башмаках. Здесь, как обнаружилось, до некоторой степени сказывался и эффект увлажнения. Если мальчик мог поставить ноги на влажную поверхность, эффект был почти полным. Особенно полезным стало это приспособление позднее, когда он пошел в школу. Я снабдил его справкой, подтверждающей, что из-за повышенной чувствительности черепа ему необходимо носить головной убор в помещении, но все-таки думаю, полностью отвлекаться от шума для него было затруднительно, если не вовсе невозможно.
Засев за изучение всей информации о переживаниях юного Тэда, я вскоре обнаружил, что занимаюсь весьма тяжкой работой. Вообразите, что вы родились слепым и пытаетесь понять, что такое зрение, или вы глухи, а вам рассказывают о звуках и о музыке — и вы более или менее представите себе, с чем я столкнулся. Добавьте сюда факт, что единственный ваш источник информации — ребенок с крайне развитой речью и сообразительностью, но с обычной детской рассеянностью, и что не существует слов, чтобы выразить его ощущения, за исключением терминов, используемых при описаниях других чувств. Соответственно, продвижение было крайне медленным.
Однако я все-таки начал формулировать некоторые безумные гипотезы насчет мира, который открывало ему его шестое чувство. Мне показалось, что его новые органы чувства каким-то образом связаны с центрами зрения и слуха. Не так, как запах и вкус, а скорее наподобие слуха и осязания — ну вроде как мы способны одновременно слышать и осязать низкую ноту.
Например, Тэд старался не подходить слишком близко к столбам линий высокого напряжения. Иногда он жаловался, что они «слишком громкие», иногда — что «слишком яркие». Само его восприятие, казалось, имеет и ту, и другую природу. Здесь не существовало способа отключиться, и, понятно, новые органы чувств, подобно ушам, постоянно работали и, как глаза, имели способность к фокусировке.
Постепенно в моем мозгу возникла следующая картина. Представьте себе человека, стоящего на вершине холма. Вокруг него — а видит он во всех направлениях одновременно — яркий, почти сверкающий пейзаж. Он может сосредоточиться на любой детали этого пейзажа и отчетливо увидеть ее на общем фоне, если пожелает. Вообще не смотреть он не может, потому что глаза не закрываются. Порой я думал о человеке, окруженном всевозможными источниками шума. Звуковая волна непрерывно настигает его, но он может выделить и отдельные источники звука. Однако это убогая аналогия, ибо электросенсорные органы мальчика отличались куда большей способностью к различению, чем человеческие уши.
Боюсь, я могу только весьма приблизительно описать то, о чем и сам довольно-таки смутно догадывался, но надеюсь, вы все-таки уловили смысл. Здесь здорово мешает нехватка слов.
Так или иначе, какова бы ни была Тэдова система восприятия радиоволн, его сознание превращало их для него в музыку и речь, точно так же, как для нас — наша слуховая система. Но если подвести его поближе к радио, как для эксперимента проделывал я, он жаловался, что передача «слишком яркая».
— То есть слишком громкая? — уточнял я.
Нет, отвечал он. Он вовсе не об этом говорил. Для него она была «слишком яркой».
Я не хочу утомлять вас техническими деталями и подробным отчетом о своем исследовании. Это — для экспертов. Пока что у меня лежат тома заметок, которые я однажды опубликую, и пусть тогда профессионалы чешут себе головы. На это у меня ушло куда больше терпения, чем на прочие свои занятия. Приходилось схватывать любой незначительный намек и быть готовым вернуться к этому позднее, когда мальчик подрастет. Ибо нет ничего хорошего в попытках вынудить его объяснить или описать что-либо, прежде чем он достаточно разовьется, чтобы понимать мои вопросы. Подобное обращение приводит — и, полагаю, вы об этом знаете по опыту — только к отчаянной обиде.