– Мы их как раз ищем, – мрачно ответил Малкольм.
– Это неизбежно, Ян, – сказала Сара. – Невозможно изучать животных, никак не влияя на среду их обитания. Это научный факт.
– Естественно, – согласился Малкольм. – Это самое крупное открытие двадцатого столетия. Невозможно что-нибудь изучать, не изменяя это самим процессом изучения.
Со времен Галилея ученые привыкли считать, что они являются объективными наблюдателями природного мира. Это сквозило во всем их поведении, даже научные статьи они начинали словами: «Было изучено…» Словно изучение проводил таинственный некто или оно вовсе происходило без участия человека. Триста лет наука отличалась полной безличностью. Наука была объективна, и наблюдатели никак не влияли на результаты того, что они описывали.
Эта отстраненность отмежевывала естественные науки от гуманитарных наук или религии – областей, где точка зрения наблюдателя была неотделима от процесса и результата наблюдения.
Но двадцатое столетие стерло эту границу. Объективизм науки канул в небытие, даже на самом базовом уровне. Физики знали, что невозможно даже измерить одну-единственную частицу, не повлияв на нее. Если вы пытаетесь установить точное местоположение частицы, то кардинально меняете ее скорость. При определении скорости вы меняете ее положение. Изучая, вы изменяете – этот факт лег в основу принципа неопределенности Гейзенберга[35]. В конце концов стало ясно, что наблюдатели пытаются описать Вселенную, которая никому не позволяет остаться просто наблюдателем.
– Я знаю, что невмешательство невозможно, – раздраженно продолжил Малкольм. – Но я имел в виду другое.
– Что именно?
– «Проигрыш игрока», – ответил Малкольм, глядя на монитор.
«Проигрышем игрока» называлась одна из самых спорных статистических концепций, имеющих отношение как к эволюции, так и к повседневной жизни.
– Представь себе, что ты азартный игрок, – сказал он. – И играешь в орлянку. Если монета падает орлом, ты получаешь доллар. Если решкой – теряешь.
– Ну?
– Что происходит потом?
Хардинг пожала плечами:
– Ну, шансы на выигрыш и проигрыш равны. Можно выиграть, можно проиграть. Но в конце концов все равно придешь к нулю.
– К сожалению, нет, – фыркнул Малкольм. – Если ты играешь достаточно долго, то всегда проигрываешь – игроки всегда разоряются. Потому казино везде процветают. Но вопрос о том, что происходит за это время? До того, как игрок вконец проиграется?
– Ну, и что же?
– Если проследить за судьбой игрока, то оказывается, что ему везет или не везет попеременно, периодами. Часть времени он только выигрывает, часть – проигрывает. Другими словами, все в мире идет полосами. Это реальный факт, который можно наблюдать повсеместно: в погоде, разливах рек, бейсболе, сердечном ритме или на распродажах. Если дела пошли из рук вон плохо, то так они и будут идти какое-то время. Помнишь пословицу: беда не приходит одна? Теория сложности доказывает, что народная мудрость права. Неприятности притягивают друг друга. Все валится в тартарары одновременно. Такова жизнь, таков мир.
– И к чему это ты ведешь? Что нам не повезет?
– Да, благодаря Доджсону, – нахмурился Малкольм, глядя на монитор. – Что, черт побери, случилось с этими негодяями?
Кинг
Что-то жужжало, как далекая пчела. Говард Кинг едва осознавал происходящее вокруг, поскольку только-только начал приходить в себя. Он открыл глаза и разглядел ветровое стекло машины и ветки деревьев за ним.
Жужжание стало громче.
Кинг не знал, где он находится. Он не помнил, как он тут оказался и что вообще произошло. Плечо и бедро болели. Лоб саднил. Он попытался напрячь память, но боль разрослась, мешая ясно мыслить. Последнее, что он помнил, это тираннозавр на дороге. И все. А потом Доджсон обернулся и…
Кинг повернул голову и вскрикнул от острой боли, выстрелившей от шеи под череп. У него перехватило дыхание. Кинг закрыл глаза и осторожно выдохнул. Потом медленно открыл их снова.
Доджсона в машине не было. Дверца со стороны водителя распахнута. В зажигании до сих пор торчали ключи.
Доджсон сбежал.
На руле виднелась кровь. На полу, у педали газа, лежал черный ящик. Открытая дверца чуть качнулась, заскрипев.
В отдалении снова зажужжала странная пчела. Но звук был механическим, это он теперь понял. Какой-то механизм.
Кинг подумал о корабле. Сколько он будет ждать? И, кстати, который час? Он глянул на часы. Стекло было разбито, и стрелки застыли на 1.54.
Опять жужжит. Уже ближе.
Кинг заставил себя пододвинуться ближе к приборной доске. Боль прострелила спину, но тут же прошла. Он медленно перевел дыхание.
«Все в порядке, – мысленно заверил он себя. – Я по-ка жив».
Кинг посмотрел на открытую дверь, на солнечные блики. Солнце еще стояло высоко. Значит, прошло не так уж много времени. Когда уходит корабль? В четыре? Или в пять? Он уже не помнил. Но был уверен, что эти испанские рыбаки не станут околачиваться здесь, когда начнет темнеть. Они уплывут.
И Говард Кинг страстно захотел оказаться на корабле, когда тот покинет остров. Он хотел этого больше всего на свете. Морщась, он приподнялся и переполз на водительское сиденье. Уселся, глубоко вдохнул и выглянул через открытую дверь.
Машина висела над обрывом, ее удерживали только корни деревьев. Кинг увидел крутой склон, заросший лесом, уходивший куда-то далеко вниз. Под кронами деревьев царил мрак. У него закружилась голова от одного взгляда. До земли лететь метров шесть, если не больше. А внизу – зеленые примятые папоротники и черные камни. Он выглянул еще дальше.
И увидел его.
Доджсон лежал на спине, головой вниз. Тело искорежено, руки и ноги разбросаны. Он не шевелился. Кинг не разглядел все подробности сквозь ветки деревьев, но Доджсон казался мертвым.
Неожиданно жужжание стало громким, оно стремительно приближалось. Кинг вскинул голову и увидел сквозь ветки, нависшие над ветровым стеклом, автомобиль, всего метрах в трех от него. Автомобиль!
А потом машина проехала мимо – и скрылась из виду. Судя по звуку, это был электромобиль. Значит, там Малкольм.
Говард Кинг приободрился, вспомнив, что на острове есть и другие люди. Это придало ему сил, несмотря на острую боль во всем теле. Он потянулся и повернул ключ в зажигании. Зарокотал мотор.
Он дал газ и медленно выжал сцепление.
Задние колеса завертелись вхолостую. Он включил передний привод. Тут же машина рванула с места, протаранив кусты. Через минуту она была уже на дороге.
Теперь Кинг вспомнил эту дорогу. Направо – к тираннозаврам. Машина Малкольма поехала налево.
Кинг повернул налево и двинулся по дороге. Он пытался вспомнить, как вернуться к реке, к кораблю. В памяти смутно встала развилка на вершине холма. Он решил, что доедет до развилки, поедет вниз по склону и уберется к чертям с этого проклятого острова.
Это было его единственное желание.
Убраться с острова, пока не поздно.
Беда не приходит одна
«Эксплорер» выбрался на дорогу, идущую по кряжу. Она петляла туда и сюда, поворачивая у самых скал. Во многих местах машину подстерегали отвесные обрывы, зато отсюда открывался вид на весь остров. Через некоторое время перед ними раскинулась долина: вон там среди деревьев спрятана вышка, вон, поближе, поляна с трейлером. Справа стоял старый лабораторный комплекс, а чуть дальше – деревня рабочих.
– Доджсона нигде не видно, – печально сказал Малкольм. – Куда он мог подеваться?
Торн потянулся к радио.
– Арби?
– Да, док.
– Ты видишь их?
– Нет, но… – замялся мальчик.
– Что?
– Может, вы вернетесь? Это так интересно.
– Что именно? – удивился Торн.
– Только что приехал Эдди. Он привез с собой детеныша.
– Что?! – воскликнул Малкольм, подаваясь вперед.
Пятая конфигурация
На грани хаоса может произойти все что угодно. Выжить становится очень сложно.
Детеныш
В трейлере все сгрудились у стола, на котором лежал без сознания маленький Т-рекс. Его глаза были закрыты, а на мордочке – пластиковый овал кислородной маски. Маска почти не сползала с тупого рыльца малыша. Тихо шипел кислород.
– Не мог же я его оставить, – оправдывался Эдди. – И я подумал, что если вылечить ему лапку…
– Эдди, – покачал головой Малкольм.
– Поэтому я врубил ему морфия из аптечки и забрал с собой. Видите? Кислородная маска ему как раз впору.
– Эдди, – повторил Малкольм, – этого нельзя было делать.
– Почему? Он в порядке. Мы просто возьмем лапу в шину и отвезем его обратно.
– Ты вмешался в систему! – возразил Малькольм.
Клацнуло радио.
– Это невероятно глупо, – произнес Левайн. – Невероятно.
– Спасибо, Ричард, – кивнул Торн.
– Я протестую против содержания любых животных внутри трейлера!
– Поздно ты спохватился, – сказала Сара Хардинг.
Она подошла к детенышу и начала снимать его кардиограмму. Все услышали удары маленького сердца – очень быстрые, примерно сто пятьдесят ударов в минуту.
– Сколько морфия ты ему дал?
– Ну-у… Понимаешь… Всю ампулу.
– Что? Десять кубиков?
– Вроде бы. Или двадцать.
– Сколько он пробудет в отключке? – спросил Малкольм у Сары.
– Понятия не имею. Мне приходилось усыплять львов и шакалов, когда я метила их. С ними нужно соблюдать дозу относительно их веса. Но с молодняком заранее ничего сказать нельзя. Может, они уснут на несколько минут, а может, и часов. Что касается молодых тираннозавров, тут я вообще не специалист. Собственно, все зависит от метаболизма, а у него он похож на птичий, очень быстрый. Вон сердце как бьется. Я только могу сказать, что нам нужно поскорее отправить его отсюда.
Сара приложила к лапе детеныша ультразвуковой излучатель и повернулась к монитору. Келли и Арби заслоняли экран.