Выйдя из такси возле здания компании, я увидел у дверей двух молодых людей, которые вынесли железный цилиндр и не без труда погрузили его в ожидавшую машину. За ними по пятам шел пожилой человек, который ругался скрипучим язвительным голосом и указывал, что и как им делать. Затем он обернулся ко мне. Строгие черты лица и козлиная бородка — я не мог ошибиться, это был мой давний приятель, своенравный профессор Саммерли.
— Что! — вскрикнул он. — Только не говорите мне, что он и вам прислал эту нелепейшую телеграмму с просьбой привезти кислород!
Я показал ему бланк.
— Что сказать! Я тоже получил такую же, и, как видите, хоть и очень неохотно, но решил сделать то, что там написано. Наш старый друг, как всегда, абсолютно невыносим. Необходимость в кислороде не может быть столь срочной, чтобы он исчерпал все традиционные возможности и покусился на время тех, кто на самом деле более занят, чем он сам. Почему он не мог заказать это напрямую?
Я мог только высказать предположение, что Челленджер хотел получить кислород немедленно.
— Или думал, что хочет, а это уже совсем другое дело. Но теперь вам ни к чему покупать кислород, учитывая, какой у меня запас.
— И все-таки Челленджер, похоже, почему-то хотел, чтобы мы оба привезли его. Правильнее будет, если я в точности выполню его указания.
Несмотря на ворчание и возражения Саммерли, я заказал еще один баллон, который погрузили в машину вместе с предыдущим, поскольку профессор предложил подвезти меня на вокзал.
Я вернулся, чтобы расплатиться с таксистом, который почему-то очень возмущался и спорил по поводу оплаты. Когда я снова подошел к профессору Саммерли, тот яростно пререкался с молодыми людьми, которые вынесли для него баллон с кислородом, и его маленькая седая козлиная бородка тряслась от негодования. Один из парней, насколько я помню, назвал его «старым глупым белым какаду», чем привел водителя Саммерли в такое бешенство, что тот выскочил из машины и вступился за своего обиженного хозяина, и нам с большим трудом удалось избежать потасовки прямо на улице.
Эти мелочи могут показаться тривиальными, и на тот момент они выглядели просто незначительными эпизодами. Но только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, какое они имели отношение ко всей истории, которую я собираюсь вам рассказать.
Мне показалось, что водитель был новичком или же просто потерял самообладание в этом шуме, поскольку по дороге на вокзал он вел машину просто безобразно. Дважды мы чуть не столкнулись с другими машинами, которые также неуверенно держались на дороге, и я помню, что даже сказал тогда Саммерли, что уровень вождения в Лондоне заметно снизился. Однажды мы чуть не зацепили большую толпу зевак, следивших за дракой на углу Мэлл. Люди, которые были очень возбуждены, со злостью подняли крик на неуклюжего водителя, а один молодой человек даже запрыгнул на подножку и стал размахивать тростью прямо у нас над головами. Я столкнул его, и мы были очень рады, когда нам удалось отделаться от них и целыми и невредимыми выехать из парка. Эти незначительные события, сменяя друг друга, действовали мне на нервы, и по раздраженности моего товарища я видел, что и его терпению приходит конец.
Но хорошее настроение снова вернулось к нам, когда на платформе мы увидели высокую худощавую фигуру ожидавшего нас лорда Джона Рокстона, одетого в желтый твидовый костюм для охоты. На его мужественном лице, с этими незабываемыми глазами, неистовыми и ироничными одновременно, при виде нас отразилась радость. В его рыжеватых волосах виднелась седина, морщинки на лбу стали со временем глубже, но во всем остальном это был все тот же лорд Джон, наш старый добрый товарищ.
— Приветствую вас, герр профессор! Здравствуйте, молодой человек! — крикнул он нам, подходя поближе.
Увидев в тележке, которую носильщик вез за нами, баллон с кислородом, Джон Рокстон развеселился.
— Значит, и вы купили кислород! — воскликнул он. — Мой уже в вагоне. Зачем же это все нашему старому приятелю?
— Вы читали его письмо, опубликованное в «Таймс»? — спросил я.
— Что за письмо?
— Полная чушь и бессмыслица! — резко вставил Саммерли.
— Ну, если я не ошибаюсь, оно имеет непосредственное отношение к его просьбе привезти кислород, — сказал я.
— Чушь и бессмыслица! — с неожиданной злостью повторил Саммерли. Все мы ехали в вагоне первого класса для курящих, и он уже успел закурить свою старую короткую обугленную трубку из тернового корня, которая, казалось, вот-вот обожжет кончик его длинного, агрессивного носа.
— Старина Челленджер — человек умный, — пылко сказал профессор. — Чтобы это отрицать, нужно быть полным идиотом. Посмотрите на его шляпу. Под ней скрываются шестьдесят унций[140] ума — большой мотор, работающий идеально и выдающий безупречный результат. По корпусу мотора я легко могу определить его мощность. Но Челленджер прирожденный шарлатан — вы сами слышали, как я говорил ему это прямо в лицо, — прирожденный шарлатан, использующий всякие театральные эффекты, чтобы оказаться в центре внимания. Все было слишком спокойно, и старина Челленджер решил заставить общественность говорить о нем. Вы же не думаете, что он всерьез верит во всю эту чепуху об изменениях в эфире и опасности для человеческой расы? В жизни не слыхал подобных небылиц!
Саммерли сидел, словно старый белый ворон, каркающий и трясущийся от сардонического смеха[141].
Когда я слушал Саммерли, во мне поднималась волна злости. Недостойно было говорить так о человеке, который принес нам славу и благодаря которому мы стали участниками приключений, каких не было еще ни у кого на земле. Я уже открыл рот, чтобы высказать свое возмущение, но лорд Джон меня опередил.
— Вы уже когда-то ссорились со стариной Челленджером, — угрюмо сказал он, — но через десять секунд оказались на лопатках. Мне кажется, профессор Саммерли, что этот человек другого уровня, и лучшее, что вы можете сделать, это быть с ним начеку и оставить его в покое.
— Кроме того, — сказал я, — Челленджер был хорошим другом каждому из нас. Какие бы ошибки он ни допускал, профессор остается абсолютно прямым человеком, и я не думаю, что он позволяет себе говорить какие-то нелицеприятные вещи о своих товарищах у них за спиной.
— Хорошо сказано, молодой человек, — произнес лорд Джон Рокстон. Затем с доброй улыбкой на лице он похлопал по плечу профессора Саммерли. — Да бросьте, герр профессор, мы же не станем ссориться в такой день. Мы слишком многое пережили вместе. Однако будьте осторожнее, когда разговор заходит о Челленджере, потому что мы с молодым человеком испытываем определенную слабость к этому старому медведю.
Но Саммерли не был настроен на компромисс. Он сморщился от недовольства и сердито задымил своей трубкой.
— А что до вас, лорд Джон Рокстон, — со скрипом произнес он, — то ваше мнение по вопросам науки для меня имеет такую же ценность, как мои рассуждения о новом виде дробовика — для вас. У меня есть собственное суждение, сэр, и я высказываю его так, так считаю нужным. И неужели то, что один раз мое научное чутье подвело меня, означает, что я теперь должен принимать за чистую монету все, что станет говорить этот человек, каким бы притянутым за уши оно ни было? Почему мы в науке должны иметь своего Папу Римского, авторитетно излагающего непогрешимые истины, принимаемые простым народом безо всяких сомнений? Хочу вам сказать, сэр, что у меня есть своя голова на плечах, и если я не буду пользоваться ею, то почувствую себя снобом и рабом чужих мнений. Если вам нравится верить всякому бреду об эфире и о фраунгоферовых линиях, продолжайте это делать, но не просите человека, который старше и мудрее вас, разделять ваше безрассудство. Разве не очевидно, что если бы на эфир было оказано такое воздействие, о котором говорит Челленджер, и если бы это столь пагубно сказалось на здоровье людей, то и мы с вами также должны были бы почувствовать это? — Он засмеялся, наслаждаясь триумфом. — Да, сэр, мы давно уже почувствовали бы себя плохо, и вместо того чтобы сидеть сейчас в вагоне, преспокойно обсуждая научные вопросы, ощутили бы симптомы отравления. И где признаки этого опасного космического нарушения? Скажите мне, сэр! Скажите! Ну же, не уходите от ответа! Я требую, отвечайте!
Происходившее злило меня все больше и больше. В манере поведения Саммерли было что-то агрессивное и вызывающее раздражение.
— Думаю, что если бы вы знали больше фактов, то не были бы столь категоричны в своих суждениях, — сказал я.
Саммерли достал изо рта трубку и остановил на мне холодный взгляд.
— Сэр, прошу вас объяснить, что вы хотите сказать этим своим нелепым замечанием?
— Я хочу сказать, что, когда я уходил из офиса, редактор отдела новостей сообщил мне о том, что пришла телеграмма, сообщавшая о массовом заболевании аборигенов на Суматре, а еще о том, что в Зондском проливе не работают маяки.
— Воистину, нет предела человеческому легковерию! — в ярости вскрикнул Саммерли. — Но вы же должны понимать, что эфир, — если, допустим, принять на мгновение абсурдные предположения Челленджера, — это вселенская субстанция, которая присутствует здесь так же, как и на другом конце света. Или вы хоть на секунду допускаете, что есть английский эфир и эфир Суматры? Возможно, вы полагаете, что эфир графства Кент чем-то лучше эфира графства Суррей, через которое сейчас проезжает наш поезд? Действительно, нет пределов доверчивости и невежеству среднестатистического дилетанта. Мыслимо ли, чтобы эфир Суматры был столь ужасным, чтобы стать причиной массового заболевания, тогда как эфир здесь не произвел на нас сколько-нибудь ощутимого эффекта? Лично я могу сказать, что в жизни не чувствовал большей силы в теле и большей трезвости ума, чем сейчас.
— Возможно. Я не считаю себя большим ученым, — сказал я, — хотя где-то слышал, что то, что одно поколение называет наукой, следующее считает заблуждением. Но и капли здравого смысла достаточно, чтобы понять, что поскольку мы так мало знаем об эфире, на него, возможно, оказывают влияние некоторые местные условия в других частях света, и там он может оказывать такое воздействие, которое мы здесь заметим лишь позже.