— Ну что ж, — сказал Саммерли, — коль уж вы спрашиваете мое мнение, то для меня это выглядит так, будто нас отбросили в каменный век или в еще более ранние времена. Я сам из двадцатого столетия и хотел бы умереть, как разумный и цивилизованный человек. Не уверен, что боюсь смерти больше, чем все вы, поскольку я уже человек в возрасте и в любом случае не прожил бы намного дольше. Но не в моем характере просто сидеть и ждать, ничего не делая, как овечка, дожидающаяся прихода мясника. Вы уверены, Челленджер, что здесь уже ничего не поделаешь?
— Для того чтобы спастись, — ничего, — сказал Челленджер. — Но, возможно, в моих силах продлить нашу жизнь на несколько часов, чтобы мы могли увидеть, как будет разворачиваться эта вселенская трагедия до того, как мы сами станем ее жертвами. Я предпринял определенные шаги…
— Кислород?
— Именно. Кислород.
— Но чем может помочь кислород, когда речь идет об отравлении эфиром? Между кислородом и эфиром такая же разница, как, например, между куском кирпича и газом. Это разные виды материи. Они не могут столкнуться друг с другом. Ну же, Челленджер, согласитесь, что это предложение не состоятельно.
— Мой дорогой Саммерли, почти наверняка на этот эфирный яд оказывают воздействие факторы материального мира. Мы видим это по характеру и скорости развития событий. Мы не могли предположить этого априори[150], но это, несомненно, факт. Поэтому я убежден, что такой газ как кислород, повышающий способность организма к жизни и сопротивлению, очень вероятно, сможет отсрочить воздействие того, что вы так остроумно назвали датуроном. Я могу ошибаться, но я абсолютно уверен в правильности моих доводов.
— Что ж, — сказал лорд Джон, — если мы будем сидеть, присосавшись к этим баллонам, как маленькие детки к бутылочкам, то увольте — я в этом не участвую.
— В этом не будет необходимости, — ответил Челленджер. — В основном благодаря стараниям моей супруги мы подготовились, переоборудовав ее будуар, чтобы сделать его настолько воздухонепроницаемым, насколько это возможно. С помощью половиков и лакированной бумаги.
— Господи, Челленджер, не думаете ли вы, что лакированная бумага помешает эфиру проникнуть в комнату?
— Что поделать, мой уважаемый друг, вы упорно не хотите понять суть. Это делается не для того, чтобы не дать эфиру, в котором произошли такие изменения, проникнуть внутрь, а для того, чтобы удержать внутри кислород. Я думаю, что если мы сможем обеспечить в этой комнате некоторое перенасыщение воздуха кислородом, то нам удастся поддерживать работу нашего мозга. У нас было два баллона с кислородом, и вы привезли еще три. Это не много, но хоть что-то.
— На какое время их хватит?
— Понятия не имею. Мы не начнем использовать их до тех пор, пока наши симптомы не станут невыносимыми. Тогда мы откроем кислород, поскольку он будет нужен нам очень быстро. Это даст нам несколько часов, возможно, даже несколько дней, в течение которых мы сможем смотреть на разрушенный мир. Мы отсрочим нашу смерть и получим уникальный опыт. Мы, пятеро человек, которые, по всей видимости, окажутся в арьергарде человеческой расы, двигающейся в неизведанное. Надеюсь, вы будете столь любезны и поможете мне с баллонами. Кажется, атмосфера становится все более гнетущей.
Глава IIIЗатопленные волной
Комната, в которой нам предстояло провести этот незабываемый опыт, была очаровательным женским будуаром размером примерно четырнадцать на шестнадцать футов. В конце ее, за красной бархатной занавеской находилась еще одна маленькая комнатка — гардеробная профессора, которая в свою очередь выходила в большую спальню. Занавеска все еще висела, но для проведения нашего эксперимента будуар и гардеробная стали единым помещением. Одна дверь и оконная рама были практически герметично заклеены лакированной бумагой. Над второй дверью, выходившей на лестничную площадку, было окошко, которое можно было открыть с помощью шнура, когда возникнет необходимость проветрить комнату. В каждом углу стояла бадья с большим зеленым кустом.
— Как избавляться от избытка углекислого газа, не тратя при этом наш кислород, остается вопросом непростым и жизненно важным, — сказал Челленджер, оглядываясь вокруг, после того как мы уложили пять железных баллонов в ряд у стены. — Если бы у меня было больше времени на подготовку, я бы сконцентрировал на этой проблеме все свои мысли и знания, но сейчас мы просто должны сделать все, что можем. Эти кусты нам немного помогут. Два баллона с кислородом следует открыть мгновенно, чтобы мы не были застигнуты врасплох. В то же время, лучше не отходить далеко от этой комнаты: переломный момент может настать внезапно.
В комнате находилось широкое низкое окно, выходившее на балкон. Из окна открывался тот же вид, каким мы уже любовались из кабинета. Глядя на улицу, я не заметил ничего необычного. По одной стороне холма, прямо передо мной, спускалась извилистая дорога. Сохранившийся, казалось, еще с доисторических времен кеб, который сейчас можно встретить только в деревне, с трудом поднимался по склону, — как видно, с вокзала. Ниже по холму шла нянечка с детской коляской, ведя второго ребенка за руку. Голубой дым, поднимавшийся из труб домов, придавал всему этому пейзажу уютный и спокойный вид. Ни в небесах, ни на залитой солнцем земле ничто не предвещало катастрофы. На полях по-прежнему убирали урожай, а игроки в гольф, парами или группами по четыре человека, все так же переходили от лунки к лунке. В моей же голове стояла такая неразбериха и нервы были так натянуты, что беззаботность этих людей просто поражала меня.
— Эти ребята, кажется, не чувствуют никаких болезненных симптомов, — сказал я, указывая на площадку для игры в гольф.
— Вы когда-нибудь играли в гольф? — спросил лорд Джон.
— Нет, не играл.
— Так вот, молодой человек, когда вы попробуете, вы поймете, что и трубный глас о начале Страшного суда не остановит настоящего игрока, вышедшего на площадку. Ага! Снова звонит телефон.
Иногда во время обеда или после него профессора вызывал резкий и настойчивый телефонный звонок. Челленджер в нескольких коротких фразах передавал поступившие к нему новости нам. Столь ужасных происшествий мировая история еще не знала. Огромная тень поднималась с юга, словно волна смерти. Египет уже ощутил на себе это сумасшествие, и все население теперь было в коме. Испания и Португалия после полного помешательства, в ходе которого клерикалы отчаянно сцепились с анархистами, сейчас умолкли. Телеграмм из Южной Америки уже не поступало. Южные штаты Северной Америки после жестоких расовых столкновений также подверглись воздействию яда. К северу от Мэриленда пока что ничего не замечено, в Канаде же эффект воздействия датурона едва ощутим. Бельгия, Голландия и Дания по очереди были поражены ядом. Отчаянные сообщения приходили изо всех частей света в большие исследовательские центры, к химикам и докторам наук с мировым именем, в ожидании их совета. Множество вопросов задавали и астрономам. Но ничего нельзя было сделать. Это были вопросы вселенского масштаба, лежащие за пределами человеческих знаний и контроля. Это была смерть — безболезненная, но неизбежная, — смерть для молодых и старых, для здоровых и больных, для богатых и бедных, без надежды избежать ее. Такие новости доходили до нас урывками телефонных сообщений. Большие города уже знали, какова их судьба, и, насколько мы могли понять, готовились теперь принять ее с достоинством и смирением. К тому же мы видели людей, играющих в гольф или работающих в поле, которые веселились, словно ягнята под занесенным ножом мясника. Это казалось удивительным. Но откуда им было знать? Все это обрушилось так внезапно. Было ли опубликовано какое-то предупреждение в утренней газете? Сейчас было только три пополудни. Слухи распространялись, похоже, прямо у нас на глазах, и мы видели, как жнецы стали быстро уходить с полей. Часть игроков в гольф тоже уже возвращалась в помещение клуба. Они мчались так, будто начинался ливень. Следом за ними бежали мальчики, подносившие им клюшки. Другая часть игроков оставалась на площадке. Нянечка повернула и стала торопливо толкать коляску вверх по холму. Я заметил, что она шла, приложив руку ко лбу. Кеб остановился, и усталая лошадь отдыхала, низко склонив голову. Над всеми ними было идеально чистое небо — огромный и бескрайний голубой свод, и только вдалеке над низкими холмами виднелось несколько белых кудрявых облаков. Если человеческая раса должна умереть сегодня, то, по крайней мере, смертное ложе будет великолепным. И все это спокойное очарование природы делало столь ужасное и масштабное разрушение еще более страшным и вызывающим сожаление. Безусловно, это было слишком хорошее пристанище, чтобы уйти из него столь быстро!
Но, как я уже сказал, снова раздался телефонный звонок.
Внезапно я услышал из коридора грозный голос Челленджера.
— Мэлоун! — крикнул он. — Вас к аппарату.
Я быстро спустился вниз. Звонил Мак-Ардл из Лондона.
— Это вы, мистер Мэлоун? — раздался в трубке взволнованный знакомый голос. — Мистер Мэлоун, здесь, в Лондоне происходят ужасные вещи. Богом молю, спросите у профессора Челленджера, можно ли что-то сделать.
— Он не может ничего посоветовать, сэр, — ответил я. — Профессор Челленджер считает этот кризис вселенским и неизбежным. У нас здесь есть немного кислорода, но это позволит нам отсрочить свою смерть всего на несколько часов.
— Кислород! — выкрикнул отчаянный голос. — Уже нет времени, чтобы достать его. Офис превратился в сущий ад после того, как вы уехали. Сейчас половина служащих без сознания. Я и сам валюсь с ног. Из окна я вижу множество людей, лежащих на земле на Флит-стрит. Движение остановлено. Судя по последним телеграммам, весь мир…
Его голос становился все тише и вдруг совсем смолк. В следующий миг я услышал в трубке глухой удар, будто голова Мак-Ардла бессильно упала и ударилась о стол.