— Мистер Мак-Ардл! — закричал я. — Мистер Мак-Ардл!
Он не отвечал. Я положил трубку, зная, что больше никогда не услышу его голос.
В то же мгновение, сделав шаг от телефона, я почувствовал, что с нами что-то происходит. Было такое ощущение, как будто мы стоим по плечи в воде и нас накрыло накатившей волной. Казалось, что мою шею тихо обвила невидимая рука и принялась мягко выдавливать из меня жизнь. Я ощутил невероятное давление, сжимавшее грудь, голову сдавливала невидимая сила, в ушах стоял громкий звон, а перед глазами появились яркие вспышки. Шатаясь, я подошел к перилам лестницы. В этот самый момент мимо меня пронесся Челленджер, сопя, словно раненный буйвол; вид у него был ужасный — пурпурно-красное лицо, налитые кровью глаза и торчащие в разные стороны волосы. Его маленькая жена без сознания лежала на его широком плече, и профессор с грохотом неловко поднимался по ступеням, карабкался наверх и спотыкался, но нес себя и ее, исключительно благодаря своей силе воли, через этот ядовитый воздух к спасительной гавани нашего временного убежища. Видя, как он старается, я тоже бросился вверх по лестнице, карабкаясь, падая, хватаясь за перила, пока не упал лицом на последнюю ступень почти без чувств. Стальные пальцы лорда Джона взяли меня за воротник, и еще через миг я оказался на ковре в будуаре, неспособный ни говорить, ни двигаться. Рядом со мной лежала женщина, а Саммерли, согнувшись, сидел в кресле у окна, так, что голова его почти касалась коленей. Будто во сне, я видел, как Челленджер, словно гигантский жук, медленно ползет по полу. Через мгновение я услышал шипение выходившего из баллонов кислорода. Челленджер сделал два или три огромных вдоха, и его легкие взревели, наполнившись живительным газом.
— Работает! — ликующе воскликнул он. — Мои доводы подтвердились! — Он снова встал на ноги, сильный и энергичный. Потом профессор бросился к своей жене с баллоном в руке и поднес его к ее лицу. Через несколько секунд миссис Челленджер застонала, а затем пошевелилась и даже села. Челленджер повернулся ко мне, и я почувствовал теплую живительную волну, растекающуюся по моим артериям. Мой рассудок говорил мне, что это лишь передышка, однако, как бы беспечно мы ни рассуждали о ценности жизни, каждый час нашего существования теперь казался бесценным. Никогда ранее я не испытывал столь волнующей чувственной радости, какую подарило мне это ощущение вернувшейся жизни. Из моих легких исчезла тяжесть, ранее напряженное лицо расслабилось, и сладкое чувство мягкого, расслабленного покоя охватило меня. Я лежал и видел, как под действием того же лекарства жизнь возвращается к Саммерли, а затем, наконец, пришла очередь лорда Джона. Он вскочил и подал мне руку, помогая встать, в то время как Челленджер поднял свою супругу и положил ее на диван.
— О Джордж, мне так жаль, что ты вернул меня к жизни, — сказала она, держа его за руку. — Дверь смерти действительно, как ты и говорил, завешена красивой развевающейся занавеской, поскольку, когда приступ удушья прошел, смерть стала казаться мне несказанно прекрасной и успокаивающей. Зачем ты принес меня сюда?
— Потому что я хочу, чтобы мы совершили этот переход вместе. Мы ведь были вместе столько лет. Было бы так печально разлучиться с тобой в последний момент.
На миг в этом человеке с нежным голосом я увидел нового Челленджера, и этот Челленджер был очень далек от скандального, напыщенного, самонадеянного профессора, который то удивлял, то обижал свое поколение. Здесь, в тени смерти, мы увидели мужчину, который завоевал и смог удержать любовь женщины. Вдруг настроение Челленджера переменилось, и он снова стал нашим решительным капитаном.
— Я единственный из людей, кто предсказал эту катастрофу, — сказал он с нотками ликования и научного триумфа в голосе. — Что же до вас, мой дорогой Саммерли, думаю, ваши последние сомнения в отношении размытых линий в спектре были разрешены, и вы больше не будете настаивать на том, что мое письмо в «Таймс» основано на заблуждении.
На этот раз наш сварливый коллега не готов был принять этот вызов. Саммерли мог лишь сидеть, жадно глотая воздух и вытягивая тонкие длинные ноги, словно желая убедиться, что он действительно все еще здесь, на этой планете. Челленджер прошел по комнате к кислородному баллону, и громкое шипение стихло до едва уловимого свиста.
— Мы должны экономно расходовать наш запас газа, — сказал он. — Сейчас воздух в комнате сильно перенасыщен кислородом, и я полагаю, что ни один из нас не чувствует никаких неприятных симптомов. Только опытным путем мы сможем определить, какое количество кислорода поможет нам нейтрализовать действие яда. Посмотрим, на сколько этого хватит.
Мы сидели в тихом нервном напряжении минут пять или больше, отслеживая наши новые ощущения. Мне стало казаться, будто я снова чувствую, как сжимаются мои виски. Миссис Челленджер, лежа на диване, вскрикнула, что она теряет сознание. Ее супруг снова открыл кислород.
— В донаучные времена, — сказал он, — на каждой подводной лодке держали белую мышь, поскольку ее более чувствительный организм давал знать о том, содержатся ли в воздухе отравляющие вещества, намного раньше, чем это ощущали моряки. Ты, моя дорогая, будешь нашей белой мышью. Сейчас я открыл кислород сильнее, и тебе должно стать лучше.
— Да, мне уже лучше.
— Возможно, это и есть правильная концентрация. Когда мы точно определим достаточное минимальное количество кислорода, мы сможем вычислить, как долго нам удастся просуществовать. К сожалению, на наше возвращение к жизни ушло уже значительное количество содержимого первого баллона.
— Какое это имеет значение? — спросил лорд Джон, стоявший у самого окна, засунув руки в карманы. — Если мы должны умереть, какой толк в том, чтобы задерживаться? Или вы думаете, у нас есть шанс?
Челленджер улыбнулся и покачал головой.
— Что ж, в таком случае не кажется ли вам, что достойнее будет сделать прыжок, чем ждать, когда тебя подтолкнут. Если этому суждено свершиться, я за то, чтобы прочитать молитву, отключить кислород и открыть окна.
— Почему бы и нет? — отважно сказала леди. — Конечно, Джордж, лорд Джон прав, так будет лучше.
— Я категорически против! — недовольно воскликнул Саммерли. — Когда мы должны будем умереть, это случится так или иначе, но намеренно приближать смерть кажется мне глупым и неоправданным поступком.
— А что на это скажет наш юный друг? — спросил Челленджер.
— Я считаю, мы должны досмотреть эту драму до конца.
— И я придерживаюсь абсолютно того же мнения, — поддержал меня он.
— Тогда, Джордж, если ты так говоришь, я тоже поддержу тебя, — воскликнула дама.
— Ну что ж, я просто предложил, — сказал лорд Джон. — Если вы хотите дождаться конца, я с вами. Несомненно, это жутко интересно. В моей жизни было немало приключений и не меньше волнующих моментов, чем у большинства людей, но заканчиваю я жизнь на пике переживаний[151].
— Если допустить существование после смерти… — начал Челленджер.
— Смелое предположение! — выкрикнул Саммерли. Челленджер пристально, с немым укором посмотрел на него.
— Если допустить существование после смерти, — продолжил он наставническим тоном, — никто из нас не в силах предвидеть, какие возможности для наблюдения за материальным миром получает человек после перехода на новый, духовный уровень. Безусловно, даже самому бестолковому человеку, — тут он выразительно посмотрел на Саммерли, — должно быть понятно, что мы лучше всего наблюдаем и формируем мнение о явлениях материального мира именно до тех пор, пока сами материальны. Поэтому, только оставаясь в живых в течение еще нескольких часов, мы можем надеяться на то, что унесем с собой, в наше дальнейшее существование, четкое представление о самом удивительном из событий, когда-либо происходивших в мире или даже во Вселенной. Мне будет очень печально, если нам придется хоть на минуту сократить это необыкновенное переживание.
— Тут я совершенно согласен! — воскликнул Саммерли.
— Поддерживается без возражений, — сказал лорд Джон. — Господи, этот ваш бедняга шофер во дворе уже отправился в свой последний путь. Может быть, нам сделать вылазку вниз и перенести его сюда?
— Это было бы безумным поступком, — резко возразил Саммерли.
— Что ж, пожалуй, вы правы, — сказал лорд Джон. — Ему это не поможет, и, к тому же, наш кислород разойдется по всему дому, даже если нам удастся вернуться сюда живыми. Боже мой, посмотрите на этих маленьких птичек под деревьями!
Мы придвинули четыре стула к длинному низкому окну. Миссис Челленджер все еще лежала на диване с закрытыми глазами. Я помню, как мне в голову пришла чудовищная и нелепая мысль — впрочем, эту иллюзию мог усилить тяжелый, удушливый воздух, которым мы дышали, — о том, что мы сидим в первом ряду партера перед сценой, на которой разыгрывался последний акт драмы этого мира.
На авансцене, прямо перед нашими глазами, находился маленький дворик, где стоял наполовину вымытый автомобиль. Остин, шофер, на этот раз все-таки дождался своего последнего увольнения: он лежал у колеса с большим темным синяком на лбу, оставшимся от удара о подножку или крыло автомобиля. Рука Остина все еще сжимала шланг, из которого текла вода. В углу двора росла пара небольших платанов, а под ними лежало несколько жалких маленьких комочков из пушистых перьев, с крошечными, задранными вверх лапками. Смерть одним ударом своей косы смела все, великое и малое.
Мы смотрели на извилистую дорогу, ведущую к станции. Внизу как придется, один на другом, лежали упавшие люди, которые на наших глазах убегали с поля. Чуть выше по дороге мы увидели нянечку. Ее голова и плечи покоились на поросшем травой склоне. Нянечка успела достать ребенка из коляски, и сейчас у нее на руках был неподвижный сверток. Маленьким пятном на обочине виднелось и то место рядом с ней, где лежал старший мальчик. Еще ближе к нам находился кеб, между оглоблями которого стояла на коленях мертвая лошадь. Старый извозчик повис на козлах, свесив руки, словно нелепое чучело. Через окно мы едва смогли разглядеть сидевшего внутри молодого человека. Дверца была распахнута; одной рукой он ухватился за ручку, будто в последний момент пытался выпрыгнуть. Не так далеко от нас находилось поле для гольфа, на котором, как и утром, темными точками виднелись фигуры игроков; только теперь они лежали без движения на траве и среди кустов вереска, окаймлявших площадку. На одной из лужаек распласталось восемь тел — четверо игроков, остававшихся в игре до последнего, и их помощники, подносившие клюшки. В небе не было ни единой птицы, на земле не было видно ни одного двигавшегося человека или животного. Лучи вечернего солнца спокойно ложились на землю. Над всем этим пейзажем нависало умиротворение и тишина вселенской смерти — смерти, которая скоро должна была забрать и нас. На тот момент именно лист хрупкого стекла, сохранявший необходимый кислород и удерживавший снаружи отравленный эфир, защищал нас от участи нам подобных. Знания и предусмотрительность одного человека на несколько коротких часов смогли сберечь наш маленький оазис жизни в огромной пустыне смерти, позволив на время избежать этой глобальной катастрофы. Позже, когда кислорода перестанет хватать и нам, мы тоже будем лежать, задыхаясь, в этом будуаре, на ковре вишневого цвета. И тогда окончательно завершится существование человеческой расы и вообще всей земной жизни. Мы долго еще смотрели в окно на трагедию нашего мира, находясь в слишком подавленном состоянии, чтобы говорить.