— Здравствуйте, герр профессор. Здравствуйте, мой юный друг, — закричал он, направляясь к нам.
Увидев на тележке идущего за нами носильщика цилиндры с кислородом, он оглушительно захохотал.
— И вы тоже купили кислород! Прекрасно, мой цилиндр уже в вагоне. Очень любопытно, что еще затевает наш старый шутник.
— Вы читали его письмо в «Таймсе»? — спросил я.
— И что он там пишет?
— Бред и чушь, — отрывисто произнес Саммерли.
— Не ошибусь, если скажу, что кислород имеет прямую связь с этим письмом, — сказал я.
— Чушь и бред, — так же отрывисто возразил Саммерли.
Мы вошли в вагон первого класса для курящих, и профессор сразу же закурил свою старую, прокуренную вересковую трубку, казавшуюся продолжением его длинного, хищного носа.
Наш друг Челленджер — человек, несомненно, неглупый, — горячо заговорил Саммерли. — В этом никто не сомневается. Только идиот может сомневаться в способностях профессора Челленджера. Посмотрите на его шляпу, да я по одному только ее размеру определю вес мозга Челленджера. В нем не меньше шестидесяти унций и это не просто материя, это отлаженный и прекрасно работающий двигатель. Покажите мне корпус и я навскидку определю вам размер двигателя. И все-таки он — прирожденный шарлатан, о чем я не раз говорил ему в лицо, и вы все можете это засвидетельствовать. Но, мало того, что наш друг Челленджер — шарлатан, он еще и любит покрасоваться перед публикой. Я бы сказал, что это его страсть, ему просто лихо, если о нем никто не говорит. И он хорошо знает, когда нужно выпрыгивать на публику, ждет этого момента. Вот и сейчас. Он видит, что в Лондоне все спокойно, можно заставить людей говорить о себе, и вылез со своей идейкой. Уверяю вас, он и сам не верит во всю это чепуху с изменением эфира. А если вы тоже вообразили, что человечеству и впрямь грозит какая-то опасность, то выкиньте этот бред из головы.
Профессор сидел, нахохлившись, как старый ворон. Прокаркав все своим скрипучим голосом, он ехидно засмеялся, и плечи его затряслись.
От слов Саммерли меня охватила ярость. Мне казалось, что слушая эти оскорбительные слова, я совершаю подлость по отношению к человеку, которому все мы были обязаны своей славой. Ведь это он дал нам возможность совершить путешествие, о котором многие не могут и мечтать. Я раскрыл было рот, чтобы достойно ответить Саммерли, но лорд Джон опередил меня.
— Помнится мне, вы когда-то сильно поцапались с нашим дорогим другом, профессором Челленджером, — резко произнес он. — И он в десять секунд положил вас на лопатки. Мне кажется, профессор Саммерли, у вас не та весовая категория. Поэтому для вас же будет лучше не связываться с ним в очередной раз.
— А кроме того, — вставил я, — по отношению ко всем нам он показал себя настоящим другом, и если у него и есть недостатки, одно мы можем сказать определенно — он прям, как линия. Я уже не напоминаю вам о том, что профессор Челленджер никогда не позволит себе за глаза обливать своих товарищей грязью.
— Отлично сказано, молодой человек. Вы настоящий друг, — проговорил лорд Джон Рокстон. Затем, с добродушной улыбкой он хлопнул Сммерли по плечу.
— Остыньте, герр профессор, будем ли мы ссориться в такой день. Мы столько лет не видели друг друга. Только впредь вас прошу быть осторожнее в высказываниях. Мы, я и этот паренек, питаем определенную слабость к нашему дорогому ученому мужу.
Но Саммерли не только не думал остывать, а даже напротив. Его лицо сжалось в презрительную гримасу и покраснело так, что на ка-кое-то мгновение мне показалось — дым идет не от трубки, а от самого профессора.
— А вам, лорд Джон Рокстон, — заскрипел он, — я хотел бы сказать следующее. Ваше мнение в вопросах науки для меня имеет такую же мизерную ценность, как для вас новый тип охотничьего ружья. И еще — я сужу обо всем так, как умею, сэр. И если Челленджеру удалось один раз запутать и обхитрить меня, то это совершенно не значит, что я впредь должен принимать на веру все его непродуманные мыслишки. Он — не папа римский в науке и его взгляды — еще не папский декрет, которому мы, ничтожные и бессловесные твари, должны беспрекословно повиноваться. Скажу вам, сэр, что у меня есть мозги и я умею ими пользоваться. Именно поэтому я никогда не буду ни снобом, ни рабом. А если вам, сэр, угодно верить во всю эту галиматью с эфиром и линиями Фрауенхофера, пожалуйста — можете верить. Но только не требуйте от тех, кто постарше и поумнее вас, разделять ваши ошибочные взгляды. Изменение эфира до степени, о которой говорит профессор Челленджер, а тем более его смертоносное влияние на человеческий организм, еще абсолютно никем не доказано. А ведь мы тоже должны были бы ощутить отрицательное воздействие изменений, не так ли? — Сказав это, Саммерли победно рассмеялся. Ему, видимо, понравился его аргумент. — Да, сэр. Если бы профессор Челленджер был прав, мы с вами не сидели и не болтали бы здесь, в теплом и уютном вагоне, а страдали бы где-нибудь от язв, вызванных тяжелым отравлением. Нас разъедал бы сильнейший яд. Но я что-то не вижу никаких симптомов страшного космического воздействия. Но может быть, вы их видите? Нет, нет, не отворачивайтесь, не уходите от ответа. Я спрашиваю вас — где, где, скажите мне, вы видите следы таинственной отравы? Можете ли вы мне показать их или нет?
Слова Саммерли злили меня все больше и больше. Нахрапистость и бесцеремонность манер старого крикуна до крайности раздражали.
— Думаю, что если бы вы знали больше фактов, вы бы изменили свое мнение, — произнес я.
Саммерли вытащил изо рта трубку и окинул меня каменным взглядом.
— Вы не могли бы, сэр, прокомментировать свое, позвольте мне заметить, довольно дерзкое замечание?
— Конечно мог бы. Когда я уходил из газеты, редактор отдела новостей показал мне телеграмму, в которой говорится о вспышке странной болезни среди туземцев Суматры. И еще в проливе Сунда разом погасли все маяки. По-вашему, это не может быть доказательством, что профессор Челленджер прав?
— Пора положить конец этому шарлатанству, — вскричал разъяренный Саммерли. — Да как вы не понимаете, что эфир — это универсальная материя и не изменит своих свойств, даже если мы согласимся с дикой гипотезой Челленджера. Эфир одинаков во всех частях мира. Или, может быть, вы считаете, что есть эфир Британский, а есть Суматранский? Тогда скажите об том. Прибавьте также, что есть эфир Кентский и Саррейский. Сообщите нам, какой эфир лучше. Или вы желаете убедить нас в том, что Суматранский эфир настолько опасен, что вызвал страшную эпидемию, в то время, как мы здесь, в Англии, совершенно не ощущаем его губительного воздействия, поскольку живем в нашем родном и безопасном эфире? Абсурд! Убедить в этом можно только легковерного невежду, но не меня. Кстати, лично я еще никогда не чувствовал себя так бодро, как сейчас. И ум мой, замечу вам, как никогда ясен и светел.
— Возможно, — согласился я. — Я, конечно, не ученый, хотя читал где-то, что знания предыдущего поколения последующим считаются белибердой. Но, полагаю, неразумно спорить о том, чего мы слишком мало знаем. А что касается свойств эфира, то на них могут оказать влияния и местные условия. Не исключено, что на Суматре сейчас идут процессы, которые здесь только зарождаются.
— Как я все это ненавижу, — воскликнул Саммерли. — «Может» «не может», «исключено» — «не исключено». Главное, что доказать вы ничего не можете, вот об этом и говорите. — Если бы да кабы, то во рту росли грибы. Да, сэр, я согласен с вами, грибы во рту расти могут, но никогда не растут. Все, хватит, я не вижу смысла спорить с вами. Челленджеру удалось набить вашу голову ерундой и вы, как и он, также неспособны слушать голос разума. Вижу, мне скорее удастся убедить железнодорожную платформу, чем вас.
— Должен заметить, профессор Саммерли, что с тех пор, как я имел счастье видеть вас, ваши манеры нисколько не улучшились, — ледяным голосом произнес лорд Джон.
— Знать не привыкла слушать правду, — горько улыбаясь, ответил Саммерли. — Я охотно понимаю вас. Довольно неприятно вдруг узнать, что титул не дает права считаться умным человеком.
— Послушайте, сэр, — голос лорда Джона стал злым и жестким, — ваш тон просто оскорбителен. Будь вы помоложе, я бы быстро показал вам, как нужно разговаривать с джентльменом.
Саммерли презрительно фыркнул и гордо вскинул голову, отчего его козлиная бородка мелко задрожала.
— А я, в отличии от вас, скажу вам и теперь — никогда, ни в молодости, ни в старости я не боялся и не боюсь говорить в глаза правду скудоумным снобам. Да, сэр, скудоумным снобам, потому что только они, эти индюки надутые, могут гордиться титулами, которые им выдумали их рабы и перед которыми трепещут лизоблюды-неучи.
Худое лицо лорда Джона еще больше заострилось, глаза его на мгновение сверкнули неистовой яростью. Однако, гигантским усилием воли лорд Джон подавил ее. Сложив на груди руки, он откинулся на спинку сиденья и с брезгливой усмешкой посмотрел на Саммерли. Для меня вся происшедшая сцена была невыносимо ужасной, отвратительной. Меня захлестывала волна воспоминаний о нашем путешествии. Как мы дружили, как помогали друг другу в те опасные и счастливые дни. Сколько нам довелось вытерпеть, мы прошли через лишения и трудности, но все-таки победили. И чем все закончилось? Злобной перепалкой и оскорблениями. Не в силах больше сдерживать своих чувств, в особенности разочарования, я и сам не заметил, как заплакал, заплакал громко, со всхлипами. Заметив, что мои товарищи удивленно разглядывают меня, я закрыл лицо руками.
— Не обращайте внимания, — залепетал я. — Сейчас пройдет. Только мне очень жаль.
— Мой милый мальчик, вы не совсем здоровы, — произнес лорд Джон с необыкновенной теплотой в голосе. — Я с самого начала понял, что вы немного не в себе.
— Вижу, что и ваши склонности, лорд Джон, тоже не сильно изменились, — заметил Саммерли, покачивая головой. — Ваше поведение в момент нашей встречи показались очень даже странным. Но только не растрачивайте нежность понапрасну, л