Потом все вышли на палубу, под живописное ночное небо, усыпанное звездами, среди которых угнездился молодой месяц, похожий на ломоть дыни. На этой крохотной сцене, задрапированной со всех сторон пурпурно-черным бархатом, каждый принялся разыгрывать свою роль. Пассажиры первого класса дефилировали перед вторым классом, а потом пассажиры второго класса, перещеголявшие усердием и целеустремленностью тех, кто перещеголял их в социальном и финансовом отношении, продефилировали перед первым классом. Среди вторых было несколько островитян, как мулатов, так и чистокровных аборигенов, которые смело облачились в национальные костюмы — красочные красно-белые парео, травяные юбки и украшения из ракушек. Одна из островитянок, расхрабрившись и хихикая, то и дело порывалась начать знаменитый танец «хула», но неизменно, залившись хохотом, обрывала соблазнительные покачивания смуглыми бедрами и скрывалась в темном углу. Вот теперь Уильям почувствовал по-настоящему, что находится в Тихом океане, что до волшебных островов уже рукой подать, а в небе прочно обосновался Южный Крест. Никогда еще он не испытывал такого ликования, такого безрассудного счастья.
После дефиле и между последовавшими затем танцами вся компания, словно ожившая ярмарка игрушек, устремлялась в курительную, где пожилой стюард с выражением глубочайшего отчаяния на лице курсировал между пассажирами и барной стойкой с нагруженными подносами. Каждый непременно хотел угостить всех вокруг, все радостно раскрывали друг другу объятия, словно узники, неожиданно получившие амнистию. У Уильяма давно вертелось на языке множество дружелюбных колкостей, которые он хотел сказать тем или иным пассажирам, и теперь он дал себе волю, прыгая по палубе, как самый натуральный клоун. Никто не обижался. Вызывавшие прежде лишь симпатию теперь казались близкими друзьями, вызывавшие легкую улыбку представлялись записными острословами, и даже неприятные до этих пор типы стали просто смешными. Взять, к примеру, Роджерса. Неужели когда-то Уильям ревновал к этому обормоту, вырядившемуся шотландским горцем в коротких носках и ярко-синих подтяжках? Он чокнулся с Роджерсом бокалами и от души поздравил с открытием моста через Сиднейскую гавань.
Клоуны не церемонятся с русалками. Если им хочется потанцевать, они танцуют. Уильям без всякого стеснения подхватывал свою русалку и беспечно кружил ее в вальсе или фокстроте — как распорядится радиола.
— Чудесная ночь! — прошептала Терри перед самым окончанием очередного танца.
— Восхитительная ночь, милая Терри.
— Рад, что ты со мной согласен, милый Билл. А еще — не знаю почему, может, от перемены наряда, а может, дело в спиртном, но сегодня ты танцуешь по-другому. Совсем по-другому.
— Лучше?
— Гораздо.
— Это волшебная ночь на меня так действует. Ты русалка, я клоун, и я без памяти в тебя влюблен.
— Ты мне тоже очень нравишься, Билл, — рассмеялась Терри.
— Не представляю почему.
— Я тоже.
— Что?
— Так и думала, что ты вскинешься. Где же твоя английская скромность? Нет, я не буду тебе объяснять, чем ты мне нравишься. Не сейчас. Зато ты можешь рассказать, почему решил, что влюблен в меня.
— Не здесь, Терри. Но давай уже остановимся. Я утомился.
— Да? А я? По-моему, нет.
— Ну конечно, ты тоже устала. Тебе до смерти наскучили танцы, — заявил Уильям категорично. — Пойдем, выберемся отсюда, я расскажу тебе все, что ты хотела узнать, и даже больше.
Он подхватил Терри под локоть, и они вскарабкались на маленькую открытую шлюпочную палубу. Устроившись вдали от сутолоки и суматохи, минуту-другую они сидели молча, Терри мечтательно вглядывалась в темные волны.
Уильям взял ее руки в свои, сбрасывая клоунскую личину.
— Знаешь… — начал он. — Ты сейчас прелестнее всех на свете.
Он говорил искренне. Терри улыбнулась, но головы не повернула. Уильям решил, что она думает о том, другом, которого любила и который заставил ее так страдать. Наверное, сейчас, сказал он себе с горечью, ей все равно, кто сидит рядом. Помучив себя минуту, он перешел к действиям — притянул Терри к себе, и ее голова легла ему на плечо. Уильям потерся щекой о ее волосы, а потом несколько раз поцеловал ее — решительно и жарко.
Терри медленно открыла глаза, таинственно сиявшие в полумраке.
— Билл… — начала она, словно протестуя, но умолкла. И даже не шевельнулась, чтобы высвободиться.
— О, Терри! — прошептал Уильям, совсем по-детски.
— О, Билл! — пробормотала она мечтательно, передразнивая.
— Мне казалось, я знаю, что такое любовь, но я никогда не испытывал ничего подобного, — признался он дрогнувшим голосом. — Я думал, все, что говорят и пишут о ней, — выдумки. Теперь-то я понимаю…
— Значит, поделом тебе за неверие, — проговорила она сонно.
— Это ведь волшебство, да? Иногда сердце сжимается до боли, а иногда, вот как сейчас, ох, это такое…
— Как выиграть миллион.
— Десять миллионов! И она поглощает целиком, заполняет все мысли. Последние дни я даже не вспоминаю про Затерянный. Я думаю только о тебе. Когда тебя нет рядом, я веду с тобой долгие разговоры — гораздо более красноречивые, чем наяву. Скажи мне, я тебе хотя бы нравлюсь?
— Ну разумеется. Очень нравишься. Иначе бы меня здесь не было.
— Да, это правда. Что ж, уже кое-что. Хорошее начало. Я в самом деле люблю тебя, Терри, по-настоящему. Чего уж там скрывать, я не могу без тебя.
— Милый Билл!
Терри внезапно обвила его шею руками и самозабвенно поцеловала. Время замерло — может быть, на две минуты, а может, на двадцать лет они слились воедино. Потом Терри отстранилась.
— Есть хочется, — сказала она бесстрастно. — Я спущусь вниз, перехвачу сандвич, пока все не разобрали. А потом лягу спать. Пойдем.
Под ярким светом на ее щеках обозначились следы от яркого клоунского грима, оставленные Уильямом. Он уже и забыл о своем облике. Но эту ночь, понял он, спускаясь вслед за Терри, он не забудет никогда. Уже сейчас он поглядывал на всех прежних Уильямов Дерсли с превосходством разбогатевшего родственника.
6
Уильяму казалось, что он не спит, пока его не разбудил непонятный стук за дверью каюты. Он заснул бы снова, но что-то настораживало в этой ночной тишине — помимо стука. Что-то творилось странное, что-то неуловимо изменилось вокруг. И тут Уильям осознал, в чем дело. Пароход не двигался. Он замер, застыл так, как ничто еще не замирало прежде. Было что-то зловещее в этой тишине и недвижности, что-то претящее самой природе корабля, и Уильям на миг вообразил себе какую-то катастрофу. Потом он вспомнил. Сегодня утром они прибывают на Таити, а значит, пароход уже, видимо, на рейде. Наскоро умывшись, Уильям пригладил волосы, надел халат и вышел на палубу, где толпились остальные пассажиры, тоже в халатах.
Стояли подернутые дымкой предрассветные сизые сумерки. Пароход дрейфовал между двумя окутанными туманом темно-зелеными массивами, одним побольше, другим поменьше и подальше. Большой остров и был Таити, а второй — Муреа. Уильям впился взглядом в Таити. Небо постепенно светлело и украшалось алой каймой, но остров не уменьшался — наоборот, рос и становился еще массивнее. С виду он казался совершенно сказочным, словно нарисованный мелками на скорую руку, с грядой зеленых гор, над которой возвышался один самый большой пик. Напрягая зрение, Уильям разглядел за светлеющим зеркалом лагуны долины, ущелья и зеленые поляны, все еще прячущиеся под фиолетовой вуалью. Пейзаж, достойный длинной романтической поэмы.
Кто-то сжал Уильяму руку.
— Доброе утро, — произнесла Терри, сонно щуря глаза. — Мы прибыли.
— Доброе. Да, я вижу. Ну разве не великолепно? Разве не чудо?
— Конечно, чудо. Хотя я еще не осознала.
— Я тоже, если на то пошло. Это как сказочный сон, даже нарисовать невозможно!
— Я смотрела из своего иллюминатора, — проговорила Терри мечтательно. — Оттуда видно второй остров, Муреа. Ты видел? Просто невероятный. Как будто кто-то специально создал его для нас.
— Да-да, — подхватил Уильям, обрадованный сходством ощущений. Как было бы досадно, если бы остров оставил Терри равнодушной. Однако она уже сбросила маску скучающей всезнайки.
— Это, наверное, Папеэте, — показала девушка рукой, и Уильям всмотрелся повнимательнее. Да, у берега мерцали отражения огней, из полумрака постепенно проступали контуры домов.
— Я вижу кокосовые пальмы, их там целые рощи, — продолжила Терри.
— А вон там, — проговорил Уильям, смакуя каждое слово, — две сказочные башенки. По-моему, красные.
— Да, точно. Какой восторг!
По небу протянулись длинные алые полосы, вокруг стремительно разливался утренний свет. С берега летели какие-то звуки — постукивания и шум, словно из другого мира.
Терри задрала свой прелестный дерзкий носик и шумно втянула воздух.
— Чувствуешь?
— Что?
— Запах! Совершенно особенный, ни на что не похожий.
Они дружно потянули носами, вбирая в себя всю Полинезию. Эту густую смесь ароматов нельзя было перепутать ни с чем — Уильям с Терри словно перенеслись из вакуума, в котором плыли все десять дней, в гигантскую оранжерею с тропическими растениями и горами на заднем плане. Восхитительно и необычно.
Солнце появилось, будто благая весть, море занялось пожаром, рассыпавшись искрами бриллиантов и изумрудов, каждый стебель, каждый разлапистый лист, каждый камень на острове задрожал и ожил. Словно грандиозный оркестр заиграл вдруг какую-то увертюру. Из лагуны к пароходу уже устремлялись маленькие суденышки, попыхивая и лавируя между скрытыми под водой коралловыми стенками.
Глава шестаяТаити
1
Коммандер и Рамсботтом остались в памяти Уильяма такими, какими уезжали с вокзала Виктория. Представшие перед ним двое тропических жителей явились полной неожиданностью. Загорелый до черноты подтянутый коммандер щеголял белоснежным костюмом и пробковым шлемом, широкое плоское лицо Рамсботтома напоминало недожаренный бифштекс, а сам он словно стал еще выше, круглее и рыхлее в шелковой рубахе сливочного цвета и белых штанах. В огромной соломенной шляпе, выложенной разноцветными ракушками вокруг тульи, вид у него был, как у заправского плантатора, который последние тридцать лет только и делал, что сажал кокосовые пальмы и попивал ромовый пунш. Разумеется, он уже завел множество знакомств и успел стать заметной фигурой на острове.