ходилось с кем поговорить, я точно поставил бы этот остров выше всех остальных мест на свете. А так мне просто довольно неплохо. Я не прочь завести здесь семью — это, конечно, против всяких правил, но такова жизнь. Да, по хозяйству мне помогает очень симпатичная, здоровая, работящая и вполне очаровательная островитянка.
— Это уже интересно. И как, вы испытываете к ней какие-то чувства?
— Похоже, что да. Сам не ожидал. Я никогда особенно не жаловал женщин, так что подобное испытываю впервые. Она большая умница, хотя и не особенно умна, без единой собственной идеи в голове, зато у меня их избыток. У большинства моих знакомых, наоборот, эрудиции через край, а смекалки нет, идей много, а здравого смысла ноль, так что она вносит приятное разнообразие. Иногда ко мне даже возвращается животная вера в жизнь. Стало быть, немецкого словаря у вас не найдется?
— Нет, к сожалению. Но может, еще чем-нибудь могу быть полезен?
— Вряд ли. Впрочем, если хотите, можете остаться тут, со мной. С вами приятно поговорить. Оставайтесь, поживите несколько месяцев.
— Увы, не получится. Мы, признаться честно, не просто ради удовольствия тут, а по делу — что-то вроде поиска сокровищ.
— Ну и глупо. Гораздо разумнее было бы остаться здесь и беседовать сколько душе угодно. Ваше сокровище окажется на поверку сущей ерундой, да и маловероятно, что вы его отыщете — обычно никто ничего не находит. Тем не менее приятно было познакомиться с представителем братского вымирающего народа — я-то себя уже причисляю к маркизианам. Иногда любопытно даже, какой исчезнет с лица земли раньше. Ну что же, прощайте, Дерсли.
Когда шхуна уже отчаливала, в небольшой группке машущих и кричащих туземцев вдруг возникла долговязая фигура.
— Это тот англичанин, про которого нам говорили? — поинтересовался Рамсботтом.
Уильям подтвердил догадку и поделился выдержками из беседы с Халберри.
— Надеюсь, тут он и останется! — возмущенно фыркнул коммандер. — Не терплю таких. За подобные разговоры нужно головы отрывать. Слишком много нытиков сейчас в Англии развелось, только панику разводят. Пусть сидит тут, пока не обретет веру в жизнь.
— Но ведь к тому он и стремится, — возразил Уильям.
— Тогда почему не обретает?
— Ну, коммандер, — урезонил его Рамсботтом. — Легче сказать, чем сделать. А вы никак не поймете.
— Значит, нечего ему прозябать здесь, — отрезал коммандер. — Нечего бежать от жизни. Пусть идет и исполняет свой долг. Вот в чем беда с этими молодыми интеллигентами — никакого чувства долга, никаких обязательств. Только умы смущают. Даже здешние вымирающие туземцы мне куда милее, чем такие типы. Да и вы, Дерсли, простите за откровенность, в чем-то с ним одного поля ягоды.
— Прощаю, коммандер, — ответил Уильям, любуясь мрачным величием острова, который высился за кормой в своей короне из зубчатых пиков и темно-зеленой мантии лесов. — Говорите что хотите. Я так запутался в себе, уже и не знаю, какого я поля ягода, поэтому возражать не буду.
— Мой совет, сынок: хватит копаться в себе, — вмешался Рамсботтом. — Я давно перестал, и с тех пор мне живется куда веселее. Теперь могу и удивить себя, и побаловать. Ну что, это уже последний из безумных островов или будут еще, прежде чем мы наконец отправимся на поиски нашего незнамо чего?
— Еще один, кажется, — ответил коммандер. — А потом прямым курсом на Затерянный.
— Если никакой больше гром не грянет. Ради Бога, коммандер, — взмолился Рамсботтом, — приглядывайте за капитаном, второго поворота назад я не выдержу. На этот раз, друзья, осечки быть не должно.
7
Осечки не случилось. Капитан Петерсон взял курс на пересечение одиннадцати градусов сорока семи минут южной широты и ста двенадцати градусов тридцати шести минут западной долготы — почти все время на восток от последнего порта захода. И теперь, когда оставалось пройти лишь этот отрезок, расстояние вдруг сделалось для Уильяма пугающе огромным. Теперь они в буквальном смысле пустились в неведомое плавание. Петерсон, несмотря на преклонение перед викингами, особого восторга по поводу экспедиции не испытывал. Владельцы судна дали согласие на фрахт, посовещавшись с капитаном, поэтому идти на попятный сейчас у него резона не было, но временами возникало ощущение, что он дорого бы отдал за подходящий предлог повернуть обратно, невзирая на солидный куш. Если бы этот загадочный остров значился на карте или в «Навигационном справочнике по южной части Тихого океана», капитану плылось бы куда спокойнее, однако из пассажиров удалось вытянуть только невнятную историю о случайном открытии. Больше всего Петерсона беспокоили запасы пресной воды, потому что даже в обычном плавании между островами доходило иногда до острой ее нехватки, а теперь «Розмари» предстояло преодолеть полторы тысячи миль открытого океана, где пресной воды не добудешь ни капли. Ссылаясь на дядю Болдуина, пассажиры заверили Петерсона, что на Затерянном вода имеется, дядя особо это подчеркивал. К сожалению, капитан Петерсон сомневался в существовании самого острова. Он слышал на своем веку десятки историй о таких вот островах — случайно обнаруженных и даже исследованных, а потом пропавших бесследно. Правомерность этих опасений признал и коммандер, который тоже наслушался похожих историй, и, задавшись целью запастись на всякий случай водой не только туда, но и на обратную дорогу, они с капитаном часами ломали голову до отхода с Маркизов, ища решение. В конце концов придумали следующее: на последнем острове остается часть груза копры и трое матросов, за ними вернутся на обратном пути; на борт берется максимально возможное количество пресной воды и вводится строжайшая норма потребления (стоившая коммандеру не одной выкуренной в раздумьях трубки). Если бы компаньоны сели на шхуну, только-только прибыв из Англии, скудный рацион мог бы их напугать, но сейчас, закаленные предыдущим плаванием, привыкшие к урезанным нормам питьевой воды и к тому, что мытье и бритье на борту — ненужная роскошь, они держались стойко.
Меры предосторожности не развеяли сомнения капитана. Плату за фрахт он потребовал вперед (имея на то полное право) и даже принес на подпись собственноручно составленный замысловатый договор. Как и капитан Преттель, он полагал, что пассажиры ищут пиратские сокровища, а поскольку не верил в существование острова как такового, считал всю затею напрасной тратой их денег и его времени. Теперь он то и дело посматривал на пассажиров с жалостью и понижал голос, обращаясь с ними как с душевнобольными. Своим отношением он безмерно разочаровывал Уильяма, который после всех разглагольствований о викингах вообразил, что капитана обрадуют приключения и поиски неведомого. Да что там! Рамсботтом, оптовый торговец бакалеей из Манчестера, и тот оказался легче на подъем, чем этот дутый романтик с тихоокеанской шхуны. Уильям поделился своей досадой с коммандером — за долгие скучные дни в море все привыкли не держать наболевшее в себе, — но коммандер, все это время невозмутимо выслушивавший многочисленные доводы капитана против перехода, не согласился. Он понимал и разделял опасения Петерсона, вполне естественные, по его словам, для ответственного шкипера. Ведь Петерсон должен доставить их всех в целости и сохранности, тогда как Рамсботтом попросту не представляет, какие трудности ждут впереди.
Однако сомнениями в существовании Затерянного заразился и Рамсботтом.
— Все эти разговоры о пропадающих островах меня чуток настораживают, — признался он Уильяму, когда оба смотрели, как перекатываются за бортом длинные тихоокеанские волны. — Больно они часты. Я не утверждаю, что ваш дядя не высаживался на острове — наверняка высаживался, да и образец руды тому порукой, — но вот обнаружим ли этот остров мы, другой вопрос. Капитан долго рыскать по морю не станет, и его не за что винить.
— Я убежден, что остров на месте. Дядя говорил, это твердая скала, не из тех, что сегодня есть, а завтра нет.
— Что ж, у нас будет бледный вид, если завтра его все же не окажется. Однако мы уже в пути, придется полагаться на удачу. Эх, я бы предпочел для разнообразия послушать пару историй об островах, которые ведут себя как положено. Хорошо хоть с погодой везет. Несправедливо устроено распределение погоды в мире: дома за такую полжизни бы отдали, а здесь я бы охотно заплатил фунт-другой за пригоршню снега или града.
— Мы идем с хорошей скоростью, — кивнул Уильям. — Но этот Тихий океан такой бесконечный. Я словно уже не первый месяц здесь стою и смотрю, а он все стелется, пустой и безбрежный.
— Я и подумать не мог, что в мире столько воды! — воскликнул Рамсботтом. — Сплошная вода. На карте-то это видно, конечно, только все равно не представляешь. Теперь-то представляю. А еще я никогда не понимал, почему на берегу моряки ведут себя точь-в-точь как на корабле. Теперь знаю. Им попросту не верится, что они на суше и что где-то вообще есть суша, поэтому и продолжают по привычке. Вот и пьют.
Так они беседовали часами, а иногда, напротив, за полдня не обменивались и двумя словами. Уильям постепенно переходил на растительный образ жизни: смотрел на море, пока не растворялся в хитросплетениях пенных узоров, отдавая себе отчет в происходящем вокруг не больше, чем какая-нибудь водоросль, или всматривался в едва заметную дымку на горизонте, сам превращаясь в пузырек воздуха, парящий над волной, и в конце концов пропадал в голубом просторе или погружался в сон. Бывало, наоборот, безмятежное спокойствие сменялось душевной бурей, когда захлестывали тревожные воспоминания — о Терри, дяде Болдуине, Марджери, Сан-Франциско, Лагмуте и верхней палубе «Марукаи». Уильям погружался все глубже и глубже в прошлое. Его щеки краснели от холодного утреннего ветра по дороге из Айви-Лоджа в грамматическую школу, ноздри щекотал запах свежескошенной травы на старой площадке для крикета у реки, глаза разбегались при виде горы подарков под рождественской елкой тридцатилетней давности, а потом он, прикорнув под боком у матери в каком-то грохочущем железнодорожном вагоне, носился наперегонки с огромными улыбающимися призраками. Посреди этой огромной пустоты между небом и морем, сереющей с одной стороны и синеющей с другой, Уильям просматривал заново короткую печальную пьесу своей жизни, не находя в ней ни смысла, ни даже намека на логику. Он словно вечно мчался сквозь настоящее к какому-то блестящему будущему, листал с нетерпением страницы в поисках одного-единственного гениального абзаца, и даже сейчас, познав наконец во время плавания от Сан-Франциско до Таити и в первые дни на острове, что такое по-настоящему жить, а не ждать, он опять торопливо глотает день за днем и ерзает на месте от нетерпения — когда же кончится прелюдия и поднимут занавес. Теперь за занавесом скрыт Затерянный, и как только он явится на сцену, начнется настоящая жизнь.