Когда после продолжительной прогулки до второго лагеря подошел к нашему пошивочному цеху, увидел, что еврейское семейство работает не покладая рук. Старший Рафалович распекал за что-то молодую женщину, кажется, Марию, вставляя в русскую речь полузнакомые, созвучные с немецкими, слова. Наверное, на идиш.
– Здравствуйте, Михаэль Нахумович, смотрю, невзирая на прохладную погоду у вас здесь жарко.
– Здравствуйте, товарищ командир, – по тону почувствовал, что он хотел назвать меня либо молодым человеком, либо как-то похоже, но не решился или передумал. – Да, на улице пока еще терпимо, но со дня на день придется начинать работать в землянке, а там, знаете ли, темно. Будьте так добры, наладить приличное освещение, иначе я снимаю с себя ответственность за качество работы.
– Сделаем, дорогой Михаэль Нахумович. От себя оторвем, но поддержим отечественную промышленность. Лучше скажите, как дела с тем заказом, что вам передал Кошка?
– Пока Леонид Михайлович дал мне только один парашют. Я уже прикинул, как его раскроить. Купол у него не слишком большой, да и форма для кроя неудобна, потому гарантировать больше семи, если будем соединять обрезки, то восьми халатов не могу.
Так, всего мы взяли тридцать восемь парашютов, значит, под три сотни маскхалатов мы сможем получить.
– Как скоро будут готовы?
– Молодой человек, у меня не трест «Москвошвей». Сколько вам их нужно?
– У нас еще тридцать семь парашютов.
– Вы режете меня без ножа, одними своими словами. Месяц.
Ну, месяц это не так уж и плохо, тем более что получать мы их будем ежедневно, а не всей партией одноразово.
– Спасибо, Михаэль Нахумович, – похоже, он готовился к ожесточенной торговле по срокам и очень удивился моей покладистости. – Только у меня будет к вам еще одна просьба – поговорите со старшиной и с другими опытными бойцами и обсудите с ними вопросы обвеса. Нет, обвешивать и обсчитывать их не надо. Так как от парашютов останется много строп, то надо попробовать сочинить из них нечто вроде сбруи, используя которую бойцы смогут удобно располагать на теле оружие и снаряжение. Проблема еще и в том, что эта сбруя должна быть удобна как при передвижении на лыжах, так и во время боя. Да, чуть не забыл, на оружие тоже нужно смастерить чехлы, да и вещмешки должны не бросаться в глаза на снегу.
– Тогда больше семи халатов с одного парашюта не получится.
– Вы уж постарайтесь, дорогой мой человек, от того, как хорошо вы сделаете свою работу, будут зависеть жизни людей.
Что-то дрогнуло в глазах немолодого, битого жизнью мужчины, но тут же они снова стали колючими.
– Вот еще, никто никогда, кроме недоброжелателей, не мог упрекнуть старого Михеля, что он плохо делает свое дело.
– Еще раз спасибо, извините, спешу.
– Идите уж, не мешайте работать.
Не успел отойти и на пару дюжин шагов, как услышал, что еврей уже распекает кого-то из своих родственников, причем на этот раз с гораздо большим пылом, чем до моего прихода.
Оставшийся день прошел в большой нервотрепке. Довел до старшины требования начальника пошивочного цеха. Прикинув, решили, что в наших условиях единственно приемлемым способом будет установка самолетного плексигласа прямо в скат землянки. Течь, конечно, будет в дождь, никаких нормальных изолирующих материалов под рукой нет, но и так течет. Черт с ним. Заодно решили таким же образом поправить землянку оружейника – гулять так гулять.
На парашютный шелк также нашлось много желающих. Например, фельдшер объяснил, что из него лучше белье пошить. Будто бы в древние времена благородных рыцарей и прекрасных дам очень ценилось нижнее белье из шелка, типа полезно для кожи и вши в нем плохо приживаются. Предложил «айболиту» придумать историю поправдоподобнее – не носили ни рыцари, ни их дамы нижнего белья. Они вообще мылись только раз в жизни – при рождении, некоторые считают, что два, но обмывание после смерти не считается, так как к жизни отношения не имеет. Один парашют все ж пришлось отдать, ибо операционную все одно отделывать надо, чтобы хоть с потолка мусор не сыпался на открытые раны. Самые мелкие обрезки тоже пообещал, то ли нитки что-то шить, нашему доктору нужны были, то ли в корпию подмешивать, не совсем понял, но позарез. Надо, значит, надо.
Спать ложился с некоторой неуверенностью, страхом, но одновременно с надеждой – вдруг сейчас будет сон, который хоть что-то поможет понять про себя, несчастного. Снилось что или нет – не помню, спал, как убитый.
Глава 4
– Товарищ командир, – Калиничев был какой-то взмыленный, но довольный. – Взяли мы «лесорубов».
– Где?
– Ну, так в четвертом лагере.
– В том самом? Всех?
– Ну, они говорят, всех, только мы-то знаем, что их не шестеро, а семеро. Вот седьмой, как дружки его не вернулись, так сразу и припустил в город. Думаю, уже к полудню на месте будет.
– Он что, не пехом?
– Лошадь у старосты отнял, грозился страшными карами, если не даст.
– Когда гостей собираешься ждать?
– Считаю, завтра к обеду и нагрянут.
– Хорошо, действуй.
Четвертого лагеря как такового, считай, не существовало. Точнее, сам лагерь наш инженер все же построил, а два десятка бойцов, устроившись в нем, изображали активную партизанскую деятельность. То есть бегали в соседнюю Шаверливку за самогоном, по бабам и вообще вели аморальный образ жизни. «Лесорубы» от ценного источника, а именно от Борового, получили соответствующие сведения и споро отбыли из Залесья за полтора десятка километров, где и нашли то, что так долго искали. А именно приключения на свои, теперь, вероятно, уже лишние части тела.
– Доложи Нефедову. Действуйте, как договорились. Я к Феферу и далее.
Операция, затеянная вокруг немецких шпионов, на деле имела два слоя. Первый – это, конечно же, заманить в ловушку немцев – нужно еще более поднять боевой дух красноармейцев, особенно освобожденных недавно. Операция с аэродромом прошла отлично, люди поверили в свои силы, но закрепить пройденное сам Владимир Ильич велел. Ну, говорил же он: учиться, учиться и учиться. А какая учеба без повторения пройденного…
Естественно, и оружие с боеприпасами, и прочее снаряжение от немцев лишним не будет. Те ведь считают, что бандитов чуть, а значит, вряд ли пошлют много людей, да и нет у них сейчас много – комендантская рота в Полоцке, несколько эсэсовцев, если их обратно в фатерлянд не отозвали, и, может быть, полицаев сколько прихватят. Всю роту из города выводить никто не даст, потому и врагов будет пятьдесят-семьдесят от силы. Зачем больше для разгона и уничтожения двух десятков разбойников?
Вот тут и вступала в силу вторая часть нашего плана – пока немцев в городе мало, можно поделать свои дела и спокойно уехать. Ну, что совсем спокойно, это вряд ли, но точно должно быть попроще – не смогут немцы вести столь же насыщенную караульную службу половиной гарнизона, а если что пойдет не так, организовать приличную облаву. Вот этим и стоит воспользоваться.
Уже через час мы с Глуховым, Боровым и Фефером бодро пылили в сторону города. Разумеется, пылили не мы сами, а лошадь с телегой, да и пылением это назвать сложно – скорее, взламывали подмерзшую грязевую корку. Отобедали у Говорова, где я пересел уже на его телегу. Добираться решили по отдельности, но слишком не отрываться, потому залесский актив отправился вперед, а мы следом.
Когда заехали в город, уже темнело, хотя до настоящей ночи было здорово далеко. Залесенцы должны были сразу отправиться квартировать к новой подруге Германа. Кузьма в этот раз тоже остановился не в гостинице, сказал, что нашел место, где и проще и сытнее. Мне-то что, лишь бы на пользу. Высадил он меня у госпиталя – документик на посещение оного был у меня при себе, потому прошел беспрепятственно.
Ольга Геннадьевна была занята на операции, и ждать пришлось больше часа. Вышла она бледная и, вроде даже чуть пошатываясь, похоже, работы наши ей подкинули на сегодня, а может, и на вчера и на завтра. Заметив меня, остановилась, но справилась с собой.
– Вы с почками вроде?
– Да, госпожа доктор.
– Подождите минут пятнадцать, вас позовут, мне надо привести себя в порядок. Устала.
Да, видок, и правда, краше в гроб кладут.
Пятнадцать минут тянулись страшно долго. Наконец, знакомая санитарка предложила пройти в процедурную.
– Как самочувствие, есть изменения с прошлого посещения? – Ольга приложила палец к губам, другой рукой указав на левую перегородку.
– Вроде получше стало, но все одно болит, особенно когда это… в туалете давно не был.
– Ну, это процесс небыстрый, хорошо уже то, что ухудшений нет.
Еще пару минут она терла мне по ушам, давая всевозможные умные советы, как лечить несуществующую болезнь. Наконец за перегородкой скрипнула дверь, и раздались удаляющиеся шаги.
– Уф, наконец, ушел, – Оля мгновенно сократила расстояние и впилась в мои губы своими. Я даже опешил от такого напора.
– Вот тебе ключ, лампу не зажигай, буду где-то через полчаса, – это были первые слова за последние пять минут. – Есть хочу страшно. Что там у тебя в мешке?
– Ну, так оно и есть – поесть.
– Хорошо, вытащи что-нибудь не слишком ценное. Надо пару коробок вынести, но так чтобы часовой ничего не заметил.
– Совсем не ценного там ничего нет, разве что картошки килограмма два.
– Вытаскивай, я ее сама принесу. Меня обязательно проверят, если с авоськой выйду, и это хорошо.
– Вдруг додумаются – откуда картофель, если я с полным мешком обратно вышел.
– Ну, во-первых, ты не первый сегодня, кто с подношениями был…
– Мне пора ревновать?
– Как бы это поточнее выразиться: можешь, но только немного. Это даже приятно, пока не доходит до шекспировских страстей.
– Понял, буду, но в меру.
– Да, как-то так.
Освобождая мешок, убрали как раз сало и творог, а картофель оставили, заховав под него две картонные коробки, нетяжелые, но достаточно объемные. Маскировали их тщательно, но часовой, глянувший на выходе на меня одним глазом, даже не прореагировал. Может, хорошо замаскировали?