– Надо меньше пить, – голос девчонки был пронзительно звонкий, но в то же время с небольшой хрипотцой. Как такое может совмещаться – не понимаю.
– Готов согласиться в обмен на кружку рассола.
– Ха, как всегда, в карман за словом не лезешь. Держи.
Это была не кружка, а высокий стеклянный бокал. Как он оказался у нее в руке, непонятно, но даже задумываться не стал. А вот сама рука была примечательна. Отнюдь не нежная детская кисть. Кожа была суховата для ребенка, к тому же отчетливо выделялись синие линии сосудов. Неровно остриженные или даже обломанные ногти, при этом не имели траурно-грязных полосок, так характерных в таких случаях. И вообще эта кисть внушала уважение своей силой, скрытой под призрачной хрупкостью.
Содержимое бокала оказалось отнюдь не рассолом, оно было чуть сладковатым и отлично прочищающим мозги.
– Что это?
– В своей прежней ипостаси тривиальный березовой сок, но я чуть поколдовала, – девочка заразительно рассмеялась. – Это ж надо придумать – рассол после французского коньяка. С тобой не соскучишься.
– Ты кто?
– Бэ-э-э, – девчонка состроила рожицу. – Сам догадайся, пень стоеросовый. И чего сестрица в тебе нашла – ты хоть и смешной, но глупый.
– А сестру как звать?
– Ишь, шустрый – может, тебе три подсказки дать, как в фольклоре заведено?
– Не стоит. Ты Недоля. Только я тебя по-другому представлял.
– Вот еще, буду я под твои представления подделываться.
– Связной с Большой земли – твоя работа?
– С чего бы это? Я за тебя еще не бралась. А то просто намек – хватит на сестринском благорасположении выезжать. Халява, как ты говоришь, кончилась. Теперь сам.
– Но врагам моим ты помогать не будешь?
– Много чести. Что тебе, что им. Сами разбирайтесь. Теперь кто кого перемогнет – умом, силой, терпением, выносливостью.
– Понял.
– Зря ты не ушел.
– Зря не зря – я здесь нужен. Чувствую.
– А не чувствуешь, что и там ты тоже нужен? Может, тебя там ждут. Родные, друзья ждут и надеются, что ты придешь, поможешь, спасешь. Не чужих, как здесь, а своих.
– Мне кажется, что здесь тоже уже нет чужих.
– Ну, смотри, твой выбор. И… я за тобой приглядываю. Пока. Будь здоров, не кашляй.
Опять! И ведь так и не поймешь, что это было, – что-то реальное или реакция мозга на стресс и алкоголь. Что интересно, голова не болит. Вообще ничего не болит, и чувствую себя отдохнувшим. Вот только понять бы – то, что вчера было, это реакция организма на усталость или, правда, зов? Было это имитацией попытки к бегству перегруженного мозга или я на самом деле мог уйти? Вот чего рассуждать – сейчас я ничего не чувствую, а значит, если даже чего-то и было, то теперь этого уже нет. Надо жить дальше. Здесь и сейчас.
Жорка был здесь, распластался на соседней лежанке и тяжело дышал и постанывал. Вот он, похоже, и правда, болеет. Растолкал. У, глаза какие мутные.
– Снилось чего?
– Ага. С немцами друг за другом бегали.
– И как?
– Не знаю, ты разбудил. Лучше бы самогонку пили, как же от этой клоповой настойки башка трещит.
– Да, Георгий, не приспособлен ты для благородных напитков.
– А ты, смотрю, как огурчик.
– Так я же лечился, а ты просто коньяк пьянствовал.
– Вот и делай людям хорошее.
Сегодня на улице было солнечно, и даже, кажется, будто бы пригревало, но это только кажется. Снег уже покрылся еще нетолстым и нетвердым настом и даже поскрипывал под ногами. В лагере было пустовато и относительно тихо. Первой, кто бросился в глаза, была Мария, несшая в сторону кухни два ведра, набитых чистым снегом.
– Ой, товарищ командир, вы как? А то Леонид Михайлович сказал, что вы занедужили.
Глянул на зеленоватого и морщащегося то ли от солнца, то ли от громкого Машиного голоса Байстрюка.
– Нет, Маш, что-то он напутал. Ординарец мой слегка прихворнул, но ему вроде уже лучше, – и, обращаясь к Жорке, участливо поинтересовался: – Тебе ведь лучше?
– Угу, – Георгий еще и попытался согласно мотнуть головой, но от того больше скривился.
– Съел, наверно, что-то несвежее.
– Вот уж нет, – Маша воинственно вскинула подбородок. – У нас на кухне тухлятина не водится.
Затем внимательно присмотрелась к ординарцу, перевела такой же изучающий взгляд на меня и снова обратно.
– Скорее, не съел, а выпил.
– Ну, и такое может быть, – решил я увести разговор с опасной темы. – А Михалыч-то сейчас где?
– На продуктовом был.
– А, ну мы тогда пошли. Лекарство взять нужно. Для ординарца.
– Ну, идите – лечитесь.
– Жор, – спросил я спутника, когда отошли подальше. – А неплохая бы жена была?
– Мегера, пока маленькая, как вырастет, сущий дракон будет.
Да, пока здоровье Георгий не поправит, будет смотреть на мир букой.
– Как здоровье, командир? – встретил меня дежурной фразой Кошка. Ох, чувствую, услышу я ее сегодня несчетное количество раз.
– Нормально, а вот этого болезного надо подлечить.
– Да, стоит, – старшина смерил болезного взглядом и тут же прервал его движение в сторону двери землянки. – Здесь постой, тут и воздух посвежей, да и ценного ничего не заблюешь.
Услышав последнюю фразу, Байстрюк икнул и зажал рот рукой.
– Во-во, и я об этом.
Вышел он, буквально, через десяток секунд, протягивая Жорке граненый стакан, наполненный чуть более чем на треть мутноватой жидкостью. Болезный схватил сию чашу благодати и опрокинул в себя ее содержимое, так и застыв на несколько секунд.
– Верни тару. Это тебе не кружка, разобьешь еще.
Как можно разбить такой крепкий стакан, когда кругом снег, я не понял, но Жорка быстро выполнил команду. Знал, что с хозяйственным старшиной шутки плохи.
– Может, тебе тоже?
– Нет, я в порядке. Лучше скажи, что я проспал.
– Все ревизора ищут. Ну, кто не в карауле и не на учебе. Клещев вернулся, сейчас спит, но просил разбудить сразу, как у тебя время появится свободное.
– Он в третьей?
– Да.
– Сам разбужу. А ты, – это уже Байстрюку, – иди еще полежи минуток тридцать, как раз лекарство подействует, затем меня найдешь.
Георгий благодарно взглянул на меня и потрусил в сторону штаба, а я пошел к третьей землянке, благо недалеко.
– Клещев, просыпайся.
– А? Ой… Товарищ командир… Разрешите доложить?
– Давай сразу к делу. Что с танком? И вообще что за танк?
– Двадцать шестой, такой же, как у меня был, почти один в один – выпуска сорокового года с девяностопятисильным движком. Карбюратор и правда снят, но у нас есть такой, с подбитого еще в начале осени взяли. И прицел. Не зря я тогда прицел снимал, думал, к обычной сорокапятке пехотной подойдет, ан вон к чему оказался.
– То есть работать будет?
– Будет, куда он денется, да и я тоже. Хорошо, что авиационного бензина у немцев взяли. Здесь движок такой, что ему только первый сорт подавай. Нет, он может и на обычном, но мощность здорово падает, а эта модификация последняя, считай, десять с половиной тонн. Куда ему с двигателем, что для шеститонного танка делался. Эх, был бы движок хотя бы сил на сто двадцать, можно было бы его еще добронировать. Да, как мои парни на них горели. Ну что такое полтора сантиметра брони?
Так, танкист сел на своего любимого конька.
– Понятно. Значит, у тебя все есть, что надо?
– Есть. Но вот как его вытащить? Нужно специальные лыжи ему делать и лошадей с десяток.
– А что, сам разве не пойдет?
– По дороге запросто, да даже и по полю на первой передаче. А по лесу никак. Если бы раньше на недельку, вытянули бы на дорогу и притопили. А сейчас это смерти подобно, мы пока шли, я аж три танка немецких видел, причем один – «тройка». Да нас и «двойки» запросто жгли своими двадцатимиллиметровками, а тридцать семь вообще дырявит, откуда видит.
– Так чего, толку от него немного?
– Как это немного? Это же танк. Да ту колонну, которую мы недавно накрыли, я бы один, то есть с экипажем, конечно… Мы бы ее раскатали в пух и прах. Без противотанковых средств меня хрен возьмешь. Это на фронте у немца всего полно, чем меня бить, а тут…
– Ты же сам говоришь, танки по дорогам ездят.
– И долго они ездить будут? Ну, поездят недельку да опять на фронт отправятся. А мы здесь им как вдарим.
– Где-то и противотанковый дивизион здесь должен быть, он двести первой по штату положен.
– Все одно мало это. В Витебске, небось, будет стоять. Даже если и раскидают его, то все одно на каждую деревню не хватит.
– А чем еще тебя могут достать? В танке, естественно.
– Да вообще-то много чем. Фугасом, например, гранатной связкой, если очень не повезет, то и одиночной гранатой могут гусеницу сорвать. Противотанковых у фашистов вроде нет. Специальные гранаты для винтовочного гранатомета есть, но я у старшины специально спрашивал – нам такие не попадались, а значит, тыловикам их не дают, все на фронт отправляют. И связок готовых у немцев не было. Конечно, связку недолго сделать, но раз нет готовых, то и не ждут они танка.
– Теперь они знают, что у нас бронеавтомобиль есть, могут и подготовиться.
– Это да, но танк все одно сила.
– Кто же спорит. Хорошо, занимайся дальше. А по поводу использования нашей силы нужно подумать.
Силы-то у нас, что ни говори, немаленькие. Почти четыреста пятьдесят бойцов, четыре пушки, пусть две и без прицелов, две зенитки, бронеавтомобиль, скоро, можно надеяться, танк будет. Минометов столько, что аж минометчиков не хватает. С пулеметами та же история – половина в резерве. Нельзя сказать, что люди подготовлены слабо, но доучивать приходится. Но ведь учим! Разведка у нас людей жрет – что ни день, четвертая часть где-то ходит, что-то разнюхивает, но все одно кругом туман войны. Скорее бы Кондратьев радистов натаскал – у нас же пока чего узнаешь да добежишь, глядь, а сведения устарели.