– Ясно. Пишите все, что знаете о положении в городе, районе, слухи, которые ходят среди офицеров. Отдельно набросайте мне документик по состоянию складов – что лежит, чего из этого лишнее. Да не бойтесь – все не заберем. У нас есть возможность сбросить часть на местный черный рынок, еще и с прибылью останетесь. У нас, кстати, имеется некоторое количество рейхсмарок, которые мы не прочь потратить.
– Но если вас с этими документами поймают…
– Молитесь, чтобы не поймали, потому что если со мной что-либо случится, то мои товарищи подумают, что это вы меня выдали. Дальнейшие их действия стоит предсказывать?
Либо Мезьер вконец сломался, либо хороший актер, потому как будто из него какой-то внутренний стержень вынули. Он одновременно обмяк и будто постарел – теперь передо мной сидел не подтянутый, хоть и немолодой, немецкий офицер, а усталый пожилой мужчина с потухшими глазами. Ну, на то и война, она и молодых ломает. И не только тех, кто на фронте, но и в тылу никого не жалеет.
Писанина заняла у интенданта с полчаса. Я сидел напротив, что не мешало читать написанное прямо на месте. Потом еще перечитаю, а пока мозг пусть обрабатывает информацию в фоновом режиме. Много интересного, оказывается, знают тыловики, а уж сколькими полезными вещами владеют…
Выходя со двора, даже шапку снял и поясной поклон отвесил служивым, до того был доволен удачным заходом. По-хорошему, конечно, не стоило лишний раз на себя внимание обращать, но такую сцену я уже в городе пару раз видел. Чудно, однако.
При подходе к комендатуре, где меня должны были ждать остальные, дважды проверили документы. Причем оба раза это были обычные комендантские патрули. Латышей, по всей вероятности, это были они, я тоже видел несколько раз, но те стояли в переулках или глубине дворов. Усиленное несение службы не отменено, наверно, не все полицаи и бургомистры вчера уехали, а может, подпольщиков опасаются, рванул же кто-то бомбу. Как бы еще на местное подполье выйти?
Около комендатуры было относительно пусто, трое полицаев получали оружие прямо из грузовика и громко ругались с кем-то. Наверно, мои с рынка еще не вернулись. Ну что, пойду на рынок. Опять попал под проверку документов и снова дважды, правда, тоже около комендатуры. Интересно, немцам именно ее приказано охранять или они пыль начальству в глаза пускают?
Рынок был… оживленный, наверно, так будет сказать лучше всего. Вероятнее всего, оживление царило из-за наплыва продавцов. Продавцами же были все те же полицаи и бургомистры, про которых я думал, что они еще вчера уехали. Ан нет, крестьянская жилка оказалась сильнее. Мол, раз новая власть все одно в город вызывает, то надо прихватить что-нибудь на продажу – чего зря лошадь с санями порожняком гонять. А вчера, небось, было не до торговли, наверняка самогонку пьнствовали, но это не повод, чтобы не расторговаться. Такой большой наплыв продавцов вызвал и рост покупательного спроса. Если продавцы в основном были здоровыми мужиками, ну а какие еще в органах правопорядка могут быть, то покупками занимался женский контингент. Нет, мужчины, одетые по-городскому, тоже были, но как-то эпизодически.
Своих нашел быстро, прямо около въезда.
– Привет, Кузьма.
– Здорово, Костик. Плохо выглядишь.
– Ничего, докторша сказала пройдет, если раньше не подстрелят, – я рассмеялся. Говорили мы громко, так, чтобы окружающая публика слышала. – Как торговля?
– А… Беда, а не торговля. Понавезли, понимаешь ли. Одной бабе три мужика мешок бульбы пытаются всучить. Ну и как ей не кобениться да цену не постараться скинуть. Придется перекупщикам отдавать.
– Кому?
– Кому-кому, иродам, вон тем, – Кузьма указал кнутовищем на трех мужиков.
Один был одет в приличное зимнее пальто и каракулевую папаху, двое других попроще: первый в потрепанном коротком пальтишке и треухе, тоже не первой свежести, второй в телогрейке и то ли странной фуражке, то ли кепке с лайковым козырьком. Мужик в треухе недобро покосился на нас и, сунув руку в карман, ощерился пеньками гнилых зубов.
– Урки, что ли?
– Двое, похоже, а вот этот, в папахе, странной масти. Не пойму, кто.
– Поговорить надо, от ушей подальше.
– Федор, посторожи. – Говоров с трудом, наверное, ноги затекли, слез с саней. – Ну, пошли погутарим.
Отошли подальше, под злым внимательным взглядом гнилозубого.
– Как думаешь, могут они быть с гестапо связаны?
– Так кто ж их знает.
– А пробить можно?
– Че? Морды им набить? Я бы не стал, у этого, в треухе, нож в кармане. А то и револьвер, хотя вряд ли.
– Да нет, узнать про них у кого есть?
– Попробовать, конечно, можно. Только гарантию тебе никто не даст – госстраха сейчас здесь нет.
Ага, впрочем, как и госужаса, ну, если не считать той четверки, что мне с парашютами скинули.
– Как быстро?
– Часа два-три по минимуму.
– Сделай. Вообще-то нужны люди, связанные с черным рынком, но не с гестапо.
– Так бы сразу и сказал. Узнаю, но с этими лучше бы не связываться – не нравятся они мне. А ты чего, интенданта за жабры взял?
Вот жук, я же ему ничего не говорил. Как догадался?
– Ну, где-то, как-то…
– Молодец. Хорошо, пойду. Ты бы по базару не шлялся.
– На санях посижу, может, поторгую.
– Ага, ты наторгуешь, городской. Пусть Федька занимается, так посиди или вздремни под сеном да дерюгой – ночью, небось, не выспался.
– У самого вид не слишком свежий.
– А я и не отказываюсь, – Кузьма хмыкнул, хлопнул меня по плечу и заторопился в центр города.
Вернувшись обратно, залез в сани поглубже. Места было немного – больше половины занимали мешки с продуктами и вязанки дров. Дрова пользовались в городе спросом. Если не удастся продать, Ольге сгружу, да и картошка с зерном ей не лишними будут. Попытавшись поудобнее угнездиться, наткнулся под соломой на картонные коробки. Ого, уже успели фармацевтику раскидать и заныкать, молодцы – везти в одних санях, конечно, безопаснее, но уж больно много ее, как бы внимание не обратили, отчего это крестьяне обратно с товаром возвращаются.
– А чего встали так неудачно, прямо у въезда?
– Ты че? – удивился Федор. – Борь, скажи – самое хорошее место. Специально до рассвета встали.
Борис, второй полицай, ехавший с нами, угрюмо махнул головой. Был он в отличие от Федора неразговорчив. В этот раз Феде поговорить не удалось, так как рядом нарисовался владелец треуха.
– Эй, фраер, ты чего с паханом своим насчет нас тер? – даже с расстояния больше метра донеслось зловоние от его дыхания.
– Ты, дядя, берега попутал? И какой я тебе фраер? – постучал по белой повязке на рукаве. – По твоей классификации я «мусор». Видишь, чего написано?
– Да ты хоть собачку там себе нарисуй, все одно до легавой суки тебе, как до Одессы раком.
При чем тут собака? Ах да, вспомнил – когда-то, в прошлой жизни, Костя слышал, что еще в бытность существования Московского уголовного сыска его работники носили нашивки императорского охотничьего общества с изображением собаки. С точки зрения конспирации неумное решение, почему они просто в форме не ходили? Странно.
– А не слишком ли ты сам борзый? Может, тебя в комендатуру сдать, скажу, видел тебя в лесу с партизанами. По запаху определил.
Урка оскалился и потянул из кармана руку, но на него уже смотрел ствол ТТ. Федор с Борисом сунули руки в карманы полушубков, но свои наганы доставать не спешили. Хоть и считалось, что мы разоружены, но короткоствол у всех был, правда, советский – с ним отбазариться было проще, чем если бы поймали с немецкими пистолетами.
– Куда ты, дядя, со своим пером против шпалера?
– Убери волыну, – второй урка образовался рядом, демонстративно держа руки на виду. Следом, неспешной походкой, приближался третий, в папахе.
– Зубан, че за разборки?
– Клещ, этот фраер грозится нас немцам сдать как партизан.
– Захотел полсотни марок на халяву срубить? – Клещ смотрел на меня заинтересованно, одновременно умудряясь контролировать моих напарников. – Не, твои не пляшут, а вот что ты волыной в городе размахиваешь, германцу может не понравиться. Оружие вам должны только перед отъездом выдать. Нарушаешь.
– Я этот шпалер у них не получал, мой он.
– Значится, не все у вас партизаны поотбирали?
– Осталось кое-чего.
– Клещ, Зубан, что тут происходит?
Наконец до нас добрался прилично одетый.
– Фунт, этот на нас зыркал, – Зубан все еще держал руку в кармане и был здорово напряжен. – Потом с Прапором базарил. Они на нас глядели, когда говорили, а потом Прапор быстро утек.
– Прапор мужик правильный, подляны кидать не будет, – Клещ сплюнул на снег. – Я с ним чалился.
– Зубан, не мацай косарь, и ты волыну спрячь, – Фунт говорил спокойно, даже вальяжно. Судя по погонялу, был он из валютчиков. – Сами себе сейчас проблемы нарисуем.
Зубан заворчал, но руку из кармана вытащил, я тоже убрал пистолет под рогожку и даже щелкнул курком. Откуда уркам знать, что он у меня на предохранителе до этого стоял, а сейчас как раз наоборот.
– Вот и хорошо. Кузьма Евстратович когда вернется?
– Обещал часика через два-три.
– Нам с ним поговорить надо. О делах. Передадите?
– Всенепременнейше.
Ушли. Интересная история. Кузьму урки знают. Ну а что такого, то, что он сидел, я в курсе. Похоже, если не в авторитете, потому как Клещ его правильным мужиком назвал, то, по крайней мере, уважение имеет. Хотя можно было догадаться, не к попу же местному он пошел о черном рынке договариваться, но то, что этих урок знает, не сказал. Сон мне перебили, вроде как адреналинчик после вербовки интенданта сошел, так нет, эти ухари добавили. Пойду по рынку, что ли, прошвырнусь.
Хоть народу было и много, но особой бойкостью торговля не отличалась, все больше торговались, ощупывали, обнюхивали, хвалили свой и хаяли чужой товар.
– Ты чего, старая, моль же твой платок поела. Четыре кило дам, не больше.
– Где моль, где моль. Нюхай. Чуешь, нафталином пахнет. Платок настоящий, оренбургский.