– До реки сколько, километров десять?
– Скорее двенадцать. Десять, если по прямой.
– А до железки тогда пятнадцать?
– Да. А что?
– Боец говорит, что пятнадцать километров шел раненый.
– Думаешь, прямо у дороги прищучили?
– Не знаю. Через пять минут прояснится. Товарищи, давайте мы тоже не будем создавать тут толчею. Остаемся я и лейтенант, остальные занимаются своими делами.
Через пять минут мы с Калиничевым сидели на нарах рядом с раненым. Нам оставили только одну лампу, но света хватало. Сейчас в землянке, кроме Геращенко, его ассистента и нас троих, лежало еще одиннадцать человек. Дышать было трудно, стоял запах лекарств, свежей крови, гноя и немытых тел – некоторые уже были здесь вторую неделю, и баню за это время, естественно, не посещали. Прямо сейчас фельдшер с помощником пытались обтирать кого-то теплой водой в углу. Вероятно, появление Епишина отвлекло их от перевязки.
– Говорить можешь?
– Да, – кивнул боец.
– Тогда рассказывай.
– Послал нас вон товарищ лейтенант железку проверить. За старшего Михаил был, то есть младший сержант Долгов, еще Серега Вятких, Степан Лавров и Витька Лоза. До Полоты прошли без приключений, решили лед пробовать – обвязали Витьку веревкой, как самого тяжелого, и вперед пустили. За ним уже Серега со вторым концом, он, наоборот, маленький, но, если что, поможет выбраться. Лед трещит, но держит – может, просто так и провалился бы, но лыжника пропускает. Переправились только, слышим поезд идет, на запад. Ну, Миха говорит: совсем фашист оборзел, видно, мало под откос летал, надо пойти посмотреть да узнать, с чего бурость такая. Еще говорит: помните, как товарищ лейтенант велел – в лесу интервал десять метров, на открытом месте тридцать. Это меня и спасло. Водички не дадите, в горле сушит.
Отхлебнув пару глотков, Епишин продолжил:
– Как к разъезду подходить стали, сержант развернулся и пошел на восток. Я еще подумал: зачем это, надо кого одного к разъезду послать да тихонько поспрошать. Сначала мы как бы к разъезду приближались, но мимо него проехали и стали удаляться. Тут по нам и врезали. Пулемет точно был, вот какой не скажу, и несколько винтовок. Для пулемета расстояние плевое – триста метров. Всех сразу не положили только из-за того, что интервал мы, как товарищ лейтенант приказал, держали. Я последним был, так еще и приотстал. Первой очередью сержанта и Степу достали. Витька через секунду упал, но так, будто сам залег. «Дегтярь» его сразу заработал. Мы с Серегой тоже в снег, только стрелять мне смысла нет – у меня же автомат, с него на таком расстоянии и в дом не попадешь. У Сереги карабин немецкий, что с карателей сняли, автоматический. Патрон хоть такой же, как и у меня, но ствол длинный. Он стреляет, а мне кричит: «Мотай отсюда, наших предупреди!» Ну, я вскочил и ходу. До оврага там метров сто оказалось. Я даже не знал, что там овраг, – бегу и думаю: а на фига, все одно подстрелят. Вдруг по руке как кнутом – шарах, жду, сейчас еще будет, но точнее – в спину. А тут раз – вниз скатился. Да как упаду на раненую руку…
Боец снова ухватил здоровой рукой кружку и стал жадно пить. Лоб покрылся испариной, а сам заметно побледнел.
– Товарищи командиры, – это подошел Геращенко и потрогал раненому лоб. – Ему бы отдохнуть. Как он вообще добрался, не понимаю, но сейчас у него отходняк пойдет, да и температура поднимается. Реакция организма на нервическое истощение.
– Да я уже все, товарищ доктор! Вскочил, значит, и дальше ходу. Только выстрелов уже больше нет. Тишина. Когда реку переходил, по мне выстрелили опять несколько раз, но издалека – ни свиста пуль не слышал, да и чтобы снег рядом взрыло, как это бывает, не заметил. Но я опять припустил. Вот дошел. И это… Если бы винтовка была или пулемет, то не ушел бы, воевал. Но с автоматом… Да, испугался, но ушел, чтобы предупредить, а не из трусости. Вы мне верите?
Что ответить? То, что произошло, знаем с его только слов.
– Отдыхай, – поднялся и толкнул в плечо лейтенанта. – Твое дело теперь вылечиться, встать в строй и продолжить служить.
Вышли из землянки и одновременно глубоко вдохнули чистый воздух.
– Думаешь, правду сказал? – Калиничев достал из полевой сумки пачку немецких сигарет и закурил.
– То, что сбежал не из трусости? Кто ж его знает. А в остальном ему врать смысла вроде нет. Судя по всему, попали в засаду, и что-то мне говорит, что без латышей тут не обошлось.
– Да, нетрудно было догадаться, что если поезда пошли, то и разведка наша не за горами. Вот только как они место так точно определили.
– Не так сложно, если посадить засаду через километр, ну или через три.
– Так людей не напасешься. Только, похоже, они сделали проще – оседлали разъезд. Это одно из немногих мест, где можно получить информацию о железке. Причем наиболее полную: график движения, количество и тип вагонов, и прочее. Где это проще узнать, как не у железнодорожников?
– Согласен. Ладно, пошли в штаб, там нас с нетерпением ждут.
Очередное внеочередное совещание опять закончилось за полночь. В связи с изменившимися обстоятельствами решено было, соответственно, изменить и способы ведения разведки. Закончилась халява, когда можно было рассекать по окрестностям среди бела дня. Теперь передвижение по открытой местности, особенно вблизи объектов, представляющих для немцев стратегический интерес, только в темное время суток. За этими же объектами наладить наблюдение, провести первичный сбор информации и на ее основе хотя бы примерно уяснить новую тактику немцев.
Но железку решил рвануть следующей же ночью: необходимо показать врагу, что, несмотря на его новую тактику, мы все равно делаем свое дело. Кроме всего прочего, это заставит фашистов стянуть в район железной дороги основную массу войск, естественно кроме тех, что должны охранять город. Железная дорога, это все-таки не точечный объект, на протяжении десятков километров невозможно создать не то что прочную оборону, а даже достаточно плотную завесу. По крайней мере, теми силами, что есть у противника.
– Я вот что подумал, – старшина крутил в руках сигарету, не решаясь закурить. Накурили и так, хоть лом стоймя ставь, несмотря на то, что проветривали не один раз уже. – Мы все время действуем восточнее Полоцка. Понятно, что западнее работать много сложнее – только чтобы выйти в тот район, нужно пересечь несколько дорог, в том числе и железную, а также реки. С реками стало вроде попроще, а вот с дорогами, из-за снежной целины, сложнее. Но если все-таки удастся туда просочиться, то там нас совсем не ждут.
– Ну, насчет совсем, – задумчиво проговорил Матвеев. – Это слишком смело. Но то, что не очень, это вполне возможно. Проблема в том, что у нас там нет своих людей, дорог не знаем, значит, доверять придется только картам. Плюс около города плотность населенных пунктов выше, а если учесть, что это населенные пункты, из которых мы фашистов не выгоняли…
Ишь, как шпарит, скоро можно филиал Генерального штаба открывать.
– Всего лишь придется обходить дальше, – Кошка все же отложил сигарету в сторону. – Крюк в полсотни километров по такой погоде – это, конечно, лишних пару суток, но думаю, оно того стоит.
Вообще-то дельное предложение. Раньше нам не надо было действовать с такими трудностями, так как рвануть железку проще там, где ближе. Результат все одно тот же, но в современных условиях такой финт заставит немцев растянуть имеющиеся силы на вдвое больший участок дороги.
– Такой же рейд, в какой сегодня третью роту послали? – решил прояснить мысль старшины.
– Нет, не стоит, – ответил вместо него Нефедов. – Лучше отправить просто подрывные группы.
– И их опять будут гонять, как под Идрицей, только в этот раз может не обойтись.
– А мы здесь пошумим. От нас ждут, что мы либо затихаримся, либо тут рогом упремся. И то и другое немцам на руку. Вот и не будем их разубеждать. Если затихаримся, они станут ждать подлянки и в других местах. А вот если в округе бучу поднимем, тем более что часть третьей роты также невдалеке побуянит, то фашистам хочешь не хочешь, а придется сюда все силы стягивать.
– Так. Вариант хороший. Принимаем его за основной, а дорабатываем уже завтра. Голова не соображает совсем, да еще и накурили здесь. Как я теперь спать буду? Все свободны, хоть полчаса проветрю перед сном.
Проветрить – это, конечно, хорошо, только выстудится землянка совсем. Считай, зря топили – только ведь прогрелась. В связи с тем, что днем огонь разводить запрещалось, все дела, связанные с огнем, производились исключительно ночью. В том числе готовка, выпечка хлеба, баня и прочее. Подчас в лагере бодрствующих ночью было больше, чем днем. Вот и сейчас по расположению шлялась масса народу.
– Товарищ командир. Костя, – услышал сбоку девичий голос. – Может, чайку горячего? Шанежки только спекла.
Опять она…
– Из чего чай-то?
– Так травки разные. Полезные.
– Ладно, неси. На троих.
К тому времени как Жорка приволок пару охапок дров да накормил печь, которая опять задымила, через не раз уже обмазанные глиной щели, полуночный чай стоял на столе.
– Что же у вас так печь-то дымит, – Маша, наконец, перестала суетиться. – Перекладывать надо.
– Поздно уже перекладывать, – вздохнул Байстрюк. – Зима на дворе. Этот дым командир переносит, а вот табачного не любит.
– Не боитесь угореть?
– Она так только пару минут дымит, как дрова закинешь. Тяги, видно, не хватает, а дальше нормально.
– Ну, тогда я пошла? Посуду утром заберу.
– Куда? А кто нам компанию составит? Нас, видишь, двое, а накрыто на троих.
Девушка засмущалась, а может, сделала вид и уселась на край скамьи. В разговоре я участия почти не принимал, зато Жорка распустил хвост, как павлин, хвалил чай и шанежки. Те, и правда, были вкусны, но, похоже, моему ординарцу все равно было что хвалить, лишь бы сделать комплимент поварихе. Маша принимала похвалы с удовольствием, только время от времени поглядывала в мою сторону, а во взгляде читалась странная смесь страха и смущения.