Он запнулся, широко открыв глаза:
— Ты слышала?
— Угу. Повтори-ка это еще раз.
— Ты не почувствовала… толчка? Словно нас подбросило на дорожной выбоине?
— Нет. Ну, так что ты такое говорил об исполнении трех желаний? Я хочу, чтобы у меня были черные кружевные панталоны с тоненькой розовой ленточкой…
— Тсс… — перебил ее Лафайет. Он наклонил голову, прислушиваясь. Где-то рядом послышался приглушенный смех, сопровождаемый возней и пыхтеньем, как при дружеской встрече двух борцов.
— Оставайся здесь.
Лафайет прополз между кустов и обогнул посадку карликовых кедров. Звуки доносились откуда-то из зарослей впереди него. Неожиданно громко хрустнула сухая ветка.
— Ты слышала, Пуделия? Что это? — послышался хриплый шепот. Кусты дрогнули, и из-за них выглянуло лицо с отекшими глазами под челкой волос мышиного цвета. Выпученные голубые глаза уставились прямо на застывшего О’Лири. Затем до его слуха донеслось чертыхание, и голова исчезла.
— Это твой муж! — прохрипел сдавленный голос. — Собственной персоной!
Раздался женский визг, а вслед за ним послышался шум убегающих ног. Лафайет облегченно вздохнул и огляделся.
Что-то свешивающееся с куста привлекло его внимание. Это была широкая серая ряса, к подолу которой пристали опавшие листья. А рядом с ней лежала черная атласная подушка, на которой розовыми и желтыми нитками было вышито: «Инчон».
— Господи, — прошептал Лафайет. — Неужели…
Он ощупал руками землю и наткнулся на что-то мягкое, похожее на маленького пушистого зверька. О’Лири поднес находку к глазам.
— Парик!..
— Лейф, что там происходит? — раздался за ним шепот Свайнхильд. — Откуда ты это взял?
— Он… он лежал здесь.
— А вот и ряса — и моя сорочка.
Свайнхильд схватила находку и прижала к груди.
— Лейф, признайся, что ты знал обо всем этом. Ты меня просто разыгрывал, когда говорил об исполнении желаний.
— Здесь должно быть кое-что еще, — сказал Лафайет, шаря руками по земле. — Есть!
Он вытащил из-под куста накладной нос с приделанными к нему очками, вставные зубы и усы.
— А вот и панталоны! Как раз такие, о каких я всегда мечтала! — восторженно вскрикнула Свайнхильд, хватая что-то прозрачное.
— Лейф, негодник ты этакий!
Она обвила его шею руками и крепко поцеловала.
— Боже мой! — воскликнул Лафайет, освобождаясь из ее объятий. — Ко мне вернулись мои прежние способности. Не знаю, почему и как, но…
Он закрыл глаза:
— Наган, а к нему семь патронов.
Он выждал какое-то время, открыл глаза, а затем наклонился и пошарил под деревом.
— Странно.
Он попробовал еще раз:
— Под скамейкой лежит маузер семьсот шестьдесят пятый, автоматический, в черной кожаной кобуре, с запасной обоймой, заряженный.
Он подошел к скамейке и разрыл листву под ней.
— Ничего не понимаю — сначала получилось, а теперь — нет.
— Да брось ты, Лейф. Это была неплохая шутка, но всему свое время — нам пора сматываться. Тебе повезло, что местный повеса вырядился в рясу, отправляясь на свидание к своей милашке. Этот наряд даже лучше, чем солдатская форма.
— Неужели это было простое совпадение, — размышлял вслух Лафайет, запихивая под ремень подушку и примеряя рясу. Затем он надел парик и прикрепил нос. Свайнхильд хихикнула.
— Ну, как я выгляжу? — Лафайет повернулся.
— Шикарно! Ты похож на менестреля, одного из странствующих братьев.
— Ну что ж, неплохо.
— Да что ты, просто великолепно! Послушай, Лейф, забудь ты об этом герцоге! Ты вполне можешь стать странствующим менестрелем. Мы бы подыскали себе какой-нибудь уютный чердачок, повесили на окно занавески, а на подоконник поставили горшок с геранью и…
— Перестань говорить ерунду, Свайнхильд, — перебил ее Лафайет. — Герцог Родольфо — моя единственная надежда выбраться из этого злосчастного места.
Свайнхильд схватила его за руку:
— Лейф, не ходи во дворец! Если тебя опять схватят, тебе наверняка крышка. Неужели ты не можешь спокойно жить в Меланже и быть счастливым?
— Счастливым? Меня бьют по голове, бросают в темницу, грозят отрубить голову, а я должен быть счастлив?
— Я… я буду с тобой, Лейф.
— Ну, ну, Свайнхильд, ты добрая девушка, и я ценю твою помощь, но об этом не может быть и речи. Разве ты забыла, что меня ждет жена?
— Да, конечно… Но она где-то там, а я здесь.
Он погладил ее руку:
— Свайнхильд, у тебя все впереди. Я уверен, ты многого добьешься в этом большом городе. Ну, а у меня есть дело посерьезнее, и никто, кроме меня, не сможет его уладить. Прощай, и будь счастлива.
— Может, возьмешь с собой что-нибудь поесть?
И она протянула ему бутылку и остатки колбасы:
— Вдруг тебя опять загребут в каталажку.
— Спасибо, оставь это себе. Я надеюсь, что в следующий раз смогу поесть по-человечески.
За живой изгородью послышалось цоканье конских копыт. Лафайет бросился к проходу и выглянул на улицу. К нему приближалась кавалькада всадников в желтых ливреях и шлемах, украшенных плюмажем. Следом за ними ехала золоченая карета, запряженная парой вороных лошадей в серебряных сбруях.
В открытом окне кареты Лафайет заметил женскую ручку в перчатке и рукав платья из голубого бархата. Наклоненная женская головка повернулась в его сторону.
— Дафна! — закричал он.
Кучер щелкнул кнутом — и карета прогрохотала мимо, набирая скорость. Лафайет пролез сквозь живую изгородь и бросился за ней, стараясь заглянуть в окно. Пассажирка кареты недоуменно посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Дафна, — проговорил, задыхаясь, О’Лири. — Я узнал тебя. Остановись! Подожди!
Один из всадников эскорта крикнул что-то громовым голосом и повернул к нему лошадь. Поравнявшись с О’Лири, он занес над ним саблю. Лафайет успел увернуться от удара, но, споткнувшись о выбоину в мостовой, растянулся на земле во весь рост. Приподняв голову, он посмотрел вслед удаляющейся карете.
А через секунду его окружили всадники на гарцующих лошадях. Прямо перед собой он увидел свирепое лицо капитана эскорта.
— Бросить этого мерзавца в темницу! — прорычал он. — Заковать его в кандалы! Вздернуть на дыбу! Пытать, но не до смерти! Леди Андрагорра, несомненно, захочет присутствовать на его казни.
— Дафна, — растерянно пробормотал Лафайет, получив удар копьем от одного из всадников. — Она даже не обернулась…
V
Новая камера Лафайета оказалась гораздо скромнее первой. В ней было сыро, а пол по размерам не превышал площадь карточного столика. О’Лири заковали в кандалы, от которых у него на лодыжках сразу же появились синяки. По ту сторону решетки камеры большерукий человек в кожаных штанах громко и весело насвистывал что-то, шевеля кочергой угли в очаге, над которым висели странной формы клещи и огромные щипцы. Справа от очага возвышалась металлическая дыба, чем-то напоминающая кровать, поставленную на попа. Но от последней ее отличали нарезные металлические прутья с ручками на обоих концах. Картину довершал стоящий слева саркофаг, утыканный заржавевшими длинными шипами.
— Послушай, — в сотый раз повторял Лафайет, — это какое-то недоразумение! Если бы ты согласился сообщить обо мне герцогу…
— Смилуйся, приятель, — прервал его заплечных дел мастер, устало улыбнувшись. — Тебе здесь все в диковинку, а мне это уже до смерти надоело. Я вот что тебе посоветую: успокойся и подумай о чем-нибудь постороннем — о цветах, к примеру. Самое милое дело! Представь, как они с утра пораньше поднимают свои нежные головки, покрытые росой и бог знает чем еще. Ты и не почувствуешь, что с тобой происходит.
— Ты переоцениваешь мои возможности самовнушения, — ответил Лафайет. — Ну, да дело не в этом. У меня совсем особый случай. Я всего-навсего путешественник и не совершал никаких преступлений. Мне бы только лично переговорить с его светлостью герцогом! А потом я бы и за тебя замолвил словечко и…
— Эх, приятель, не трать слов попусту! Как у тебя только ума хватило нацепить монашескую рясу, чтобы обделывать свои делишки! И время-то выбрал как нельзя лучше: сейчас вся герцогская стража с ног сбилась, разыскивая мерзавца, который уже который день всех нас за нос водит. Тебя, видать, одолела бесовская похоть, раз ты прыгнул в карету к ее светлости прямо у самых ворот. Но я тебя понимаю, понимаю — она действительно прехорошенькая.
— И это все, в чем меня э-э-э… обвиняют?
— А тебе что, мало? Сам герцог имеет виды на ее светлость. Будь уверен, уж он не будет снисходителен к негодяям, которые посягают на ее честь.
— А не висят ли надо мной старые обвинения? Какие-нибудь прошлые дурацкие провинности, за которые можно было бы, скажем, отрубить голову?
— Отрубить голову? Нет, что ты. Сначала тебя по всем правилам обработают клещами, а потом аккуратненько задушат. Вообще-то завтра должны были отрубить голову одному молодцу, но я слышал, что он оказался колдуном — обратился в летучую мышь и вылетел через дымоход.
— Ловко придумал. Хорошо бы и мне узнать его секрет.
Лафайет плотно закрыл глаза.
— Я в Артезии, в пустыне, — зашептал он. — Тихая ночь, светят звезды, мне надо пройти по песку каких-нибудь двадцать миль — и я снова окажусь во дворце…
— Эй, что та там бормочешь? — недовольно спросил палач. — У тебя и так неприятностей выше головы. Хочешь, чтобы тебя и в чародействе обвинили?
— Все бесполезно, — простонал О’Лири. — Я думал, что получится, но только зря тешил себя надеждой. Я навсегда застрял здесь — если только не смогу переговорить с герцогом, — прибавил он безнадежно. — Ну, что тебе стоит? Я не шучу, ты мог бы получить повышение по службе.
— Не нужно мне твое повышение, приятель. Я и так на самом верху и вполне доволен своей работой.
— Как, неужели тебе нравится быть палачом?!
— Ну, ну, выбирай выражения, — обиделся собеседник О’Лири. — Я — СФВ, специалист по физическому воздействию. Не надо меня путать со всякими недоучками, которые только позорят наше ремесло.