– Ну-у, Григорий…
Снег валил, не переставая, день, ночь, еще день, еще ночь, задавил и кустарники, и подсад, словно прибрал все то, что плохо и не на месте лежало. Высветил лиственничники. Оголил и уширил берега речки. Только ельники и кедрачи еще больше посмурнели и затаились.
Рассвет Анисиму казался долгим, тягучим и вязким, как еловая смола, когда ее опрастываешь из кружки.
– Сколько не лежи, а вставать придется, – поворочался Анисим на «перине». В зимовье было тепло, уютно и таинственно спокойно. – Ты не спишь, Григорий?
– Нет, папань.
– Интересно, сколько натикало на твоих серебряных?
– Однако, паря, мно-о-го-о, – подражая деду Витохе, протянул слова Гриша.
– Какие у тебя планы, Григорий?
Гриша сел на нарах, почесал голову. Мутно отсвечивало ледяное окно, маячили печка, стол.
– Я бы так поел…
– А клетку не проверял?
– Нет, – спохватился Гриша. Спрыгнул с нар. Земляной пол холодил ноги. – Где же обувка? – пошарил Гриша под нарами.
– И обувка и штаны за печкой висят.
Гриша снял с гвоздя штаны и, как только влез в них, сразу почувствовал, что нет дырок на коленках.
– Когда успел, папань? И бродень залатал.
– Ночь-то год, – отозвался Анисим.
Гриша обулся, надел фуфайку и в дверь, торкнулся, а она ни с места.
– Нас кто-то подпер. – Гриша отступил и с разбегу саданул плечом. И тогда дверь не открылась.
– Медведь, кто еще мог так подшутить? – предположил Анисим. – Придется через трубу выходить, не иначе.
– Ломать трубу, что ли? – опешил Гриша.
– А как бы ты хотел?
Гриша поглядел в окно, но ничего не увидел.
– Лучше уж прорубить окно… «Стекло» мы еще добудем. Гриша через стол пощупал, погладил «стеклину», как будто хотел убедиться, цела ли она. – Не тает. Тепло и не тает. Сверху залоснилась, и все.
– А с чего растает, когда снаружи жмет мороз – перебивает…
– Рубить? – уже с топором в руке, спросил Гриша.
– Погоди, Григорий. – Анисим не спеша спустился с нар, долго натягивал, покашливая и покрякивая, бродни. Наконец, поднялся со скамейки, подшагнул, навалился плечом, и дверь отжалась. И сразу в зимовье запуржило снегом. – Пролезешь? – уступил дорогу Анисим. – Лопата сразу за дверью под стенкой стоит.
Гриша протиснулся между дверью и косяком, дверь за ним со скрипом захлопнулась.
Грише показалось, что он окунулся в мутный поток, настолько плотно лепил снег: протяни руку и не увидишь своих пальцев. Гриша нашел лопату, отгреб от двери сугроб и побрел по пояс в снегу смотреть клетку. На месте костра – белая черновина, и шалаш черным глазком выглядывает из сугроба. Гриша изо всех сил, буравя снег, едва пробился под ель. Он сразу услышал возню в клетке, бросился к ней и увидел белку. Гриша схватил клетку, но, убедившись, что дверца плотно захлестнулась, одернул себя. «Каким должен быть охотник? Хладнокровным. То-то, Григорий». Белка дико металась по клетке.
– Ну чего, ты?.. Дурочка, – ласково сказал Гриша. – Никто тебя не съест.
Гриша ошелушил шишку и посыпал орешки через дырочку в клетку. Но белка еще больше встревожилась.
– Ладно, обвыкай. – Гриша прикрыл клетку лапником и своим следом вернулся к зимовью. Отец уже проскреб тропинку к речке.
– Вижу. Светишься… – встретил Анисим Гришу.
– Серебристая, папань! Вот такой вот хвост!.. – Гриша широко раскинул руки.
– У лисы заняла, – рассмеялся Анисим.
– Давай, папань, еще одну поймаем, веселее им будет.
– А драться не будут?
– Чего им делить, орехов хватит.
– Куда же эту отсаживать? – задумался Анисим.
– Пусть в зимовье побегает.
– Выскочит.
– Можно в валенок посадить, – догадался Гриша.
– Не прогрызет? – усомнился Анисим.
– Тогда еще делать клетку?
– Тебе виднее, – Анисим воткнул в снег лопату, и она осталась вопросительным знаком. – Бери, Григорий, мешок, сходим за рыбой да разгородим заездок – куда нам ее столько…
Снег начал редеть и вдруг просветлело, как будто заткнули небо.
– Видал! – не удержался Анисим. – Какой нам свет небо дарит!
– А ружье, папань, брать?
– Возьми на всякий случай.
Анисим шел впереди, приминал тропу, Гриша старался угадать в его след, но оступался и пурхался по уши в снегу. Анисим остановился, а когда Гриша подошел, приложил палец к губам и показал глазами на реку. Вдоль берега на рысях шел сохатый. Анисим с Гришей, замерев, стояли и смотрели. У самого заездка зверь хватил запахи и на махах бросился через реку. Гриша увидел, как сохатый выскочил на лед, вздыбился и рухнул. Гриша подумал, что зверь проломил лед. Слышно было, как он хлестко ударился губой.
– Папань, – сунул Гриша Анисиму ружье.
– У нас лежачих не бьют, – сказал Анисим, наблюдая из-под руки. – Ноги разъехались, видать, в наледь угодил…
– Стреляй! Уйдет…
– Куда такая гора!..
Сохатый подобрал ноги. Встал на колени. Словно поклонился берегу, и еще некоторое время стоял в поклоне, раздумывая, надо ли подниматься. Но вдруг, резко вскинув голову, вскочил и, взрывая наледь, наметом ушел в прибрежный лес.
– Вот это да! – выдохнул Гриша. – Ты чего ж, папань?.. Убежали камусы…
– Волк свирепствует, – как бы и не услышав Гришу, определил Анисим появление сохатого. Он сделал несколько шагов к заездку и попятился. Гриша увидел, как из-под снега наползала черновина, подъедая след отца.
– Наледь?!
Отошли. Постояли на берегу. Посмотрели на заездок, послушали порог. Он присмирел и только еле слышно скребся в проране реки.
– Все, Григорий, тупик. Без лыж делать нечего.
– Навяливал ведь тебе дед Витоха, так не взял, – вспомнил Гриша.
– Я уж тебе говорил, на чужой каравай…
– И зверя упустил, – с нескрываемой досадой попрекнул Гриша отца.
– Сохатый ведь не рябчик, сын, – примирительно сказал Анисим. – Куда мы с ним. Ни себе, ни людям… Камусы убежали, так стоит ли горевать. Мы и без них сработаем лыжи. Пошли строгать, – развернулся Анисим к зимовью.
Дерево на лыжи присмотрели, еще когда заготовляли дрова. Захватили пилу, топор и сразу отыскали лесину.
– Если бы не затески, и не признать теперь место, – подбирался к стволу в снегу Анисим. – Ты как насчет душа, Григорий? По-городскому не желаешь?
– Давай! – Гриша встал под дерево с краю ветвей.
– А если накроет? И потом не найду тебя?..
– Сам же сказал.
– Э-эх, – по-мальчишески выкрикнул Анисим и саданул по стволу дерева топором.
Ель взорвалась. И накрыла Гришу пушистым снегом. Барахтаясь в снежной сверкающей на солнце пыли, Анисим выручил из снежного плена Гришу. – Еще примешь? Для закалки?
– Давай. Потом сбегаю погреюсь…
– Вот грелка, – подал Анисим пилу.
В заснеженном лесу пила не звенела, как раньше, хоть и старался Гриша, а шепелявила, будто у пилы зубья выпали. Свалили, распилили на чурки. Одну чурку по Гришиному росту, другую – под Анисима. Кололи чурки на плахи лиственничными клиньями, и доски получались – Анисим нахвалиться не мог, будто заглянул в душу дереву, – прямослойные, без единого сучочка, заготовки – будто ломти доброго хлеба.
Но это, как говорится, еще полдела. Загнуть, довести лыжу до ума – тут требуется и умение, и терпение. Недострогал, недогнул – ног не поднимешь. Перетончил, бойся каждого сучка, пенька: наступил – из одной две – неси в руках обломки. Другой раз мастер гору леса изведет, чтобы загнуть лыжу как полагается. У Анисима заготовки особого способа. У него на этот случай и сыромятный ремень припасен. И станок под рукой – чурки с гнездами. «Зарядил» заготовку – вставил две доски в станок, посередине клин. Расклинил, из сыромятного ремня скрутку сделал. Поставил заготовку на ребро, просунул шест в скрутку и описал окружность, чувствуя, как в сыромятной скрутке напрягается сила. Скручивал их до тех пор, пока не удалось описать окружность, и так оставил шест в небо глядеть. Под своим весом шест натягивал скрутку. А заготовку вместе со станком перенесли с Гришей поближе к костру да из кружки на изгиб горячей воды подливали. Видно по шесту, как изгиб поддается, усаживается. Знай клинышки подбивай. День, другой нянчил Анисим заготовки. Отстоялись, обмякли скрутки, шест опустился.
– Можно распрягать лыжу, – решает Анисим. – Снимаем, Григорий, скрутку. Ты на что настроен, тесать или строгать?
– Строгать.
– Тогда выносим стол из зимовья.
В четыре руки строгать податливо получается. Только стружка колечками из-под руки у Гриши отлетает – вжить… вжить… Анисим топором обтесал лыжу, передал ее Грише, затем принял у него остроганную лыжу и пробуравил отверстия для крепления.
– Ну-ка, Григорий, поставь-ка ногу. – Анисим продернул ремешок и затянул его на ноге. – Не жмет?
– Нет.
– Семь раз примерь… – предупреждает он и сшивает дратвой ремешок.
– А ты, папань, только два раза мерил.
– Зато как. Не давит, – ощупывает Анисим Гришину ногу и окончательно заделывает крепления. – Вот тебе и обновка, – выставляет Анисим лыжи. Они как два глиссера-близнеца стоят на рейде. – Пробуй!
Гриша вдел одну ногу, другую.
– Пройдись, пройдись, не бойся, не сломаются. – Анисим зашел с боку, чтобы лучше видеть. Гриша сделал шаг, другой, и потянулись за ним ровные ленты по снегу.
– Хорошо утюжат… Держи, чтобы не разнесли, – крикнул вдогонку Анисим.
Анисим вернулся в зимовье, дострогал свою пару да еще каленой железкой прошел. Кто не знает, не скажет, из какого дерева сработаны лыжи, такая работа мастера.
Анисим подмел зимовье, скидал стружки в каменку. Пахнуло нагретым деревом, малиновым жаром обдало Анисима, колко просеклось между лопатками, сыпной дрожью окатило потную грудь. «Баньку бы спроворить…» – мелькнула мысль и подхлестнула до звона в виске банным, угарным до головокружения всплеском. «А чего маяться, корыто выдолбить, эка премудрость, чурка есть…» – Анисим за топор и в дверь. Расколол напополам чурку, и в одной половинке стал выбирать корыто.