Анисим опустился рядом с Гришей на колени, не чувствуя обжигающего холода. И вдруг едкая, ни с чем не сравнимая струйка дыма защемила в носу. Анисим жадно втягивал ее носом.
Гриша привстал, потряс коробком, и коробок отозвался одинокой спичкой. Анисим взял коробок из его рук, как самую дорогую и ломкую вещь.
Костер набирал силу, Анисим набил котелок снегом, пристроил его на огонь.
Гриша занялся своим хозяйством, кормил белок, сделал из лапника садок и поставил в него клетку, прикрыл ветками сверху. Анисим готовил ужин. Он сколол с чурки корину и, как на подносе, разложил с одного краю куски отварного глухаря, с другого – взявшегося студнем ленка. Лепешку разломил и положил посередине.
– Стол готов! – позвал он Гришу.
– Папань, белки не едят – отказались. Снег хватают…
– Им бы лыжи, нагуляли бы аппетит… Давай иди, Григорий.
Гриша пришел, подсел к столу и сразу руки греть о кружку.
– Ты чего такой?
– Какой?
– Вроде потерял вчерашний день.
– Была же екала «Три брата»… Вот тут стояла, – неопределенно кивнул Гриша.
– Была и есть, – утвердил Анисим. – С рассветом объявится.
– Они что, живые?
– Вся природа живая, – выплеснул Анисим оденки из кружки и еще налил. – Вот дым мне не нравится. Стелется к земле.
– Ну и пусть себе, все равно в небо уйдет…
– По приметам, так снегу быть. А к чему он нам?
– Ни к чему, – вскинул голову Гриша.
– Ни к чему, – утвердил Анисим. – Это летом охотника каждый кустик пустит переночевать, а зимой кресало держи сухим…
Анисим выпил кружку и опять налил.
– И куда в меня столько вливается… Выкачало потом, вот и жадничаю.
Гриша, как молодой волчонок, рвал глухаря. Съел с розовой прослойкой и кусок ленка. А когда Анисим подал на крышке от котелка каленых орешков, с большим удовольствием загреб горсть.
– Григорий, стельки не собираешься сушить? – напомнил Анисим. – Ноги-то как?
– Нормально. – Гриша покончил с орехами, стянул бродень, вынул травяную стельку. Помял в руке.
– Отсырела, нет?
– Волглая. Но не так чтобы.
– Посуши, посуши. Раскинь на чурбан.
Гриша перевесил через чурку стельку, а голую ступню вытянул к огню, шевеля пальцами. Стелька слегка дымила. Пахнуло слежалым сеном.
– Мотри, Григорий, не вспыхнула бы.
Анисим встал с колодины, наворотил на костер толстые чурки, поплотнее сбил их обухом топора и сел разуваться.
Костер унялся, затаился. И сразу прихлынула тьма и стало холодить Грише пятку. Анисим разулся, не торопясь, раскинул на приготовленные чурки портянки, и, когда костер снова разгорелся, вынул стельки из бродней, и, перебирая в руках, подсушивал.
– Если спроворить еще костер с другого боку валежины? Что ты на это скажешь, Григорий?
– Дров не занимать, вон сколько наполосовали, – посмотрел на кучу чурок Гриша.
– Белок я твоих перенесу вот под эту елку. Костер им без надобности.
– Перенеси. Надо было сразу нам сообразить, – взялся Гриша за бродень.
– Сиди, Григорий, не мочи ноги.
Анисим обулся, повозился с лыжей за колодиной, разгреб снег, пришел, взял две головешки и ими, как пригоршней, захватил угли и понес, головешки во все стороны брызгали красными искрами. Скоро и со спины стало пригревать.
– Папань, я тоже думаю – снег будет.
– Кости подсказывают, что ли?
– Кедровки… Помнишь, сюда шли – как они надрывались. Теперь не слыхать.
– Серьезная примета, – согласился Анисим.
– Интересно, папань, наши чувствуют, что мы возвращаемся? Знаешь, папань, давай договоримся, сразу не показывать белок.
– Только не пойму, к чему это. Чего таиться-то?
– А так. Поманежим.
– Давай, если вытерпишь.
– А вот дед Витоха прибежит, наверное, и скажет: «Ты пошто такой-то разудалый, Анисим Шмолянинов… Пошто лыж-то не несешь?..» – скопировал Гриша деда Витоху.
Анисим захохотал.
– Ну, вылитый дед Витоха, и голос его…
Анисима точила досада. По наметке завтра они должны быть дома, ну, в худшем случае, еще ночь под небом перекоротать, а уж напослезавтра, кровь из носа, а дома надо. Однако выходит, что можно и на пороге очага околеть… Как оно поворачивает. Да и осталась одна спичка. Как получилось, что он так прошляпил.
Он хорошо помнил, как вчера утром достал из-под матицы мешочек, вынул из него заветный коробок со спичками, собираясь отложить из него в свой походный коробок, а походный положил на стол. Он бы вспомнил о спичках, если бы собирались на капкан с дневкой, а то ведь и котелок не брали. И задумка была туда и обратно по-быстрому. Анисим хорошо помнил, как он из полного коробка поджег в печке растопку, а коробок пихнул с краю на каменку. И закрутился: сходил на речку по воду, вскипятил котелок. И перекусывали наскоро, и под руку на столе не попал дежурный коробок с четырьмя спичками. И уж хватился когда… Когда вернулись к зимовью. А ведь могло быть гораздо хуже. Упади горящий коробок на пол…
– Господь милостивый, – перекрестился Анисим и посмотрел на Гришу. – Да ты, сын, никак клюешь? Приваливайся на мешок, – поставил Анисим свой горбовик на колодину под бок Грише.
– Да не сплю я, думаю… Папань, будущим летом свои затески наметим на Шанталык. С собакой пойдем, да, папань?! Если и снег выбухает, ну и что здесь такого, можно и понести собаку, если щенок, верно, папань? И лыжи запасные сработаем, и нарту…
Анисим поднялся с валежины, поправил откатившуюся чурку с огня, накатил новую и подсел к Грише:
– Что-то я, сын, не упомню, чтобы охотники на руках носили своих собак. Если, конечно, собака на своих ногах. Нет, постой, – перебил себя Анисим, – дед Аверьян приносил за пазухой с заимки…
– Ну вот, видишь, – обрадовался Гриша авторитетной поддержке деда Аверьяна, – и я понесу…
Гриша закрыл глаза.
Анисим вспомнил себя на передовой: пушки грохочут, можно сказать, под ухом, а он спит как убитый, и все нипочем. А чем испытывается дух? Да опять человеческой порядочностью. Ослаб духом, кинул весла, пустил на авось и угодил волку в пасть.
Только подумал о волке, как из распадка донесся тоскующий голос волка. «Легок на помине». И кажется, мотив знаком. Анисим вспомнил, когда сегодня выходили из зимовья, волчий след тянулся с реки. Анисим еще хотел поглядеть, да жаль было терять время.
Ветер колыхнул пламя костра, зыбко колыхнулись и тени. И по снегу красным всполоснуло бровку снега. Глянцево засверкал подтаявший снег. Вместе с ветерком прихлынул и тоскующий голос волка. И казалось, что теперь зверь совсем рядом, за темной кромкой от костра. Анисим привстал, переложил поближе ружье и наладился слушать… И не помнил, как сморил его сон.
Проснулся от тревоги. Костер горит. Гриша спокойно посапывает, привалившись на горбовик. За спиной тоже потрескивают дрова. И снег мелкий, редкий, крупенистый сечет дробно чурки. Анисим послушал шум леса. Щемящая беспричинная тревога нарастала.
Анисим осторожно поднялся, чтобы не потревожить Гришу, без всякой надобности поправил костры и никак не мог определить время. Если судить по костру, то, выходит, и задремал всего ничего. Мелкая внутренняя дрожь медленно уходила через руки. Сейчас Анисим походил на большую хищную птицу с растопыренными сильными пальцами над костром. Словно намеревался схватить точившую сине-розовым пламенем чурку.
«Старею, – подумал Анисим, – кровь плохо греет. А ведь как бывало, шинелькой примерзнешь в окопе и спишь за милую душу, а на охоте или на рыбалке костер истлеет, тебя снегом припорошит, только нос живой, а ты и не думал пробуждаться. А вскочил, отряхнулся, прискакнул раз, другой – и опять воспарил… Вон Григорий пускает пузыри», – жгучей нежностью к сыну зашлось сердце. Потрогал ноги у Гриши, теплые, главная забота – не отскочил бы уголек, а то и так фуфайчонки еле на плечах держатся.
Снежная крупа то сыпнет, прокинет солью и перестанет, замрет ненадолго, опять сыпнет – и застит своей непроглядностью и без того смурное небо. Только бы не разошелся снег, постояло бы…
Голос волка настойчиво повторился. Анисим открыл глаза. Ветерок колебал воздух, и уже не один голос подступал. При лунном зыбком свете Анисим увидел, как шел скрадом волк. «А это волчица, – догадался Анисим, – крупная, чувствует запах своего вожака». Она стояла поодаль с поднятой мордой и нюхала воздух. Анисим до боли в пальцах сжал ружье. «К костру не подойдут. Успею выстрелить и перезарядить»… Анисим увидел еще два серых движущихся комка, кажется, на их лыжне стоят. Но от волчицы он не мог отвести глаз. Что-то вдруг заставило волчицу резким прыжком броситься за деревья. Кто мог ее напугать? Анисим приподнялся и недалеко за валежиной глаза в глаза встретился с волком, готовым к стремительному прыжку. Анисим взял волка на прицел. И спустил курок. Перезаряжая ружье, пнул на присмиревшем костре чурку. Сноп искр взметнулся в воздух. И за ними Анисим не видел ничего. Край тучи подрезал бледно-яркий свет луны, тени косо сбежали, и прихлынула со всех сторон вязкая темнота.
– Ты в кого, папань? – запоздало спросил Гриша. Он открыл глаза, посмотрел на отца и тут же снова закрыл, опустив голову на грудь.
Свирепый тоскующий голос послышался теперь уже в отдалении от уступа горы. Луна вывернулась из-за тучи и заполоскала, отбеливая иссиня-бледный снег. Анисим всмотрелся в то место, куда он стрелял. Волк лежал, уткнувшись мордой в снег. Анисим сдвинул на одно ухо шапку, послушал пугающую тишину, подживил костры. Он воткнул топор, встал на лыжи и за хвост приволок волка к костру.
Анисим легко справился с ним, теплым, податливым. Обезжирил шкуру, раскинул на колодину, но тут снова кинуло снежком, и, чтобы не намокала шкура, Анисим убрал ее в мешок, потом только осознал свой выстрел: шкура еще добавит веса к его неподъемной ноше.
Потрескивание костра, неясный тихий шум леса, успокаивая, навевал чуткую сонливость. Тупо и назойливо ныли надерганные за день суставы. Анисим сквозь дрему слышал приближающийся шум дождя, всплеск весел, и вдруг из снежного сумета показался струг, рассекая пенистый снег, подрастал, приближаясь… Анисим до боли в глазах всматривался, кто же это может быть в такую пору? Струг разгребает носом снег и буровит снежную волну. Вот и вышел на прямую и держит курс прямо на костер, где стоит Анисим. На корме маячит знакомая фигура, а не разобрать кто.