о коммунизма еще нет. «Научный коммунизм» на самом деле есть идеологический мираж. Это — «райская» часть нашей идеологии. Надо же людям сулить что-то прекрасное, если не можешь толком наладить даже производство картошки, свести мордобой до терпимого уровня. И никакой науки о коммунизме еще нет. А вот сам коммунизм давно есть и уже успел проявить все свои прелести. Условием пауки о коммунизме является констатация самого факта его существования.
— Неплохо бы бабу поиметь, — сказал Стопкин, когда средства на выпивку были исчерпаны.
— Где ты ее сейчас возьмешь, — сказал Жидов.
— Пошли к Дусе, она добудет.
— Меня мутит от этих уродин.
— Не бывает некрасивых баб. Бывает лишь мало выпивки.
— Будь я евреем, давно бы на Западе в приличном борделе сидел.
— Теперь, говорят, и русских по еврейской линии выпускают.
— Выпускают, если хотят избавиться. Все равно это пустое дело. Нам, иванам, Запад противопоказан. Там работать надо. Вот, например, после такого перепоя смог бы ты там, на Западе, работать? Нет. Значит, по шапке, пополнять ряды безработных. А тут красота! Придем на работу, отметимся. И добирай себе на своем рабочем месте или в каком-нибудь закутке. Нет, брат. Я нашу жизнь ни на какую другую не сменяю. Давай лучше просто так зайдем к Суслику. Мол, товарища проведать. Авось расщедрится на рюмочку-другую.
— Ни под каким видом! От этой твари — ни сигаретки! А что, если в нашей конторе вышибить стекло?
— Ты что, забыл? Теперь же во всех учреждениях ночные дежурства. После тех взрывов и пожаров в Москве и по всей Стране бдительность проявляют.
— Вот идиоты! А у нас-то зачем? Да пусть наша вшивая контора хоть с потрохами сгорит! Кому она нужна?!
— Никому. Потому и охраняют.
Переговариваясь подобным образом, собутыльники добрели до дома, где жили Сусликовы. Хитроумными математическими методами рассчитали, где должны быть окна Сусликовых. Убедились в том, что те уже спят. Выключили в подъезде свет на всякий случай, поднялись на седьмой этаж и ощупью подкрались к двери Сусликовых. Стопкин шепнул, что они, б…и, уже дрыхнут и что можно начинать. Спустив штаны, собутыльники наложили перед дверью две мощные кучи.
В понедельник Сусликов, слегка усмехаясь, рассказывал в секторе, что неизвестные бандиты наложили две кучи перед дверью их соседей. Сосед, работник Органов Безопасности, поклялся, что не оставит дело без последствий и непременно разыщет этих диссидентов.
Стопкин отозвал Сусликова в сторонку и шепнул ему, что кучи сделали его вчерашние гости, упившись и обожравшись на даровых харчах. И если Органы раскопают, будут неприятности. Сусликов слегка побледнел и пообещал через тестя принять меры, чтобы дело не раздували.
— Эх ты, теоретик, — сказал Стопкин Жидову с обидой, — я же говорил, надо рассчитывать до пятого знака.
Часть третьяЗАТЕЯ
В социальной истории Страны имели место четыре периода: 1) революция, Гражданская война, восстановление; 2) кровавый террор, беспредельная демагогия, неслыханная эксплуатация населения и вместе с тем иллюзии, реальные успехи; 3) разоблачение ужасов второго периода, либеральные веяния; 4) ликвидация недостатков третьего и возрождение достоинств второго периода, стабилизация системы. Совершенно очевидно, что движение протеста против отрицательных проявлений коммунизма не могло зародиться в первую эпоху (коммунизма еще не было) и во вторую (всякое недовольство нещадно подавлялось). Оно зародилось лишь на третьем этапе. Напрашивается вывод: лишь наличие некоторого минимума благополучия рождает возможность протеста. Родившись однажды, движение протеста не могло быть уничтожено совсем. Оно перестало быть таким массовым, как на третьем этапе, в смысле участия в нем населения. Зато оно стало более широким в смысле участия в нем людей, посвятивших ему свою жизнь, и углубилось. Раньше борьба шла за мелкие уступки, которые делались почти автоматически самим ходом жизни. Теперь борьба затронула самые основы социального строя, коснувшись «прав человека».
Хотя это движение и не имело поддержки в широких слоях населения, оно напугало власти и привилегированные слои, ибо грозило перерасти в разоблачение сущности и структуры коммунистической формы эксплуатации. Именно этот страх, хотя и не всегда осознанный, лежал в глубине мероприятий властей, вылившихся в описываемую здесь Затею.
В движении протеста этого периода наметились две ветви: персональный бунт видных деятелей культуры и мелкие организации, составленные из представителей интеллигенции среднего и ниже среднего (в профессиональном отношении) уровня. Обычно эти группы были совершенно беспомощны в организационном отношении, были напичканы осведомителями и провокаторами ОГБ, занимались не столько делом, сколько игрой в дело, стремились не столько к борьбе за некие «права человека», сколько к самоутверждению за счет проблемы «прав человека» и к известности. В какой-то мере они были удобны для ОГБ. Они отвлекали общественное мнение от действительно важных проблем жизни общества на второстепенные. Через них можно было легко выявлять недовольных людей и группы недовольных, возникающие в различных уголках Страны (например, списки таких групп «обнаруживались» при обысках, так как никакие правила конспирации не соблюдались). И тем не менее эти группы сыграли значительную роль в истории Страны.
Основными средствами борьбы против нарастающего недовольства были, во-первых, первичные деловые коллективы, в которых работали люди, и, во-вторых, Органы Государственной Безопасности (ОГБ). Коммунистическая пропаганда и улучшение бытовых условий теряли свою былую силу.
Рядовой гражданин коммунистического общества живет под неусыпным наблюдением и контролем своей первичной социальной ячейки, через которую он добывает средства существования и реализует свои потенции. Если индивид не «выпендривается», ведет себя «как все», коллектив оказывает ему внимание и даже предоставляет защиту. Но основная задача ячейки — помешать человеку выделиться из коллектива, возвыситься над ним, противопоставить себя ему в качестве автономной личности. Случаи, когда коллектив выказывает почтение к какому-то своему члену и возвеличивает его, не противоречат этому правилу, так как это означает признание заурядности (а не превосходства!) данного члена коллектива, но в особой социально значимой (дозволенной и признанной) форме. Между прочим, культ Вождей в нашем обществе есть культ ничтожеств, а не выдающихся личностей.
Меры первичных коллективов в отношении тех, кто обнаруживает признаки выделения индивида в качестве личности, весьма ощутимы, хотя они и кажутся для посторонних сущими пустяками. Например, лишение премии или надбавки к зарплате, невключение в очередь на жилье, отказ повысить в должности, выговоры, бойкот, сплетни. Существенное место в этой системе давления занимают партийные и комсомольские организации, от решения которых судьба членов партии и комсомола, которые суть члены коллектива, зависит роковым образом. В большинстве случаев эти меры достаточны, чтобы «образумить» человека или жестоко расправиться с ним. Если же меры коллектива не дают желаемого эффекта, в силу вступают специально созданные органы подавления, работающие в тесном контакте со всеми прочими формами власти и с первичными коллективами. Ядро, вдохновляющее начало всей системы подавления, образуют Органы Государственной Безопасности. Они суть лишь отчужденная и обобщенная в масштабах всего общества сила коллектива, направленная против личности.
Интимная жизнь коллектива не исчерпывается совместной производственной или служебной деятельностью. Она включает в себя также разнообразную совместную общественную деятельность (собрания, вечера, поездки, награды и т. п.), а также личные взаимоотношения, вырастающие на этой основе (сплетни, гостевание, любовные связи, совместные выпивки, локальные группки, мафии, круговая порука, взаимные услуги). Последние-то и придают внутриколлективным отношениям характер интимности. Они сплачивают коллектив в единую семью не в фигуральном, а почти в буквальном смысле слова. Они сплачивают коллектив в нечто большее, чем семья, а именно — в своего рода единую личность (суперличность) нашего общества, в такое «мы», которое имеет право рассматривать себя как «я». Это очень важно для понимания всего происходящего у нас. У нас, подчеркиваю, носителем личностного начала является не отдельный человек, а целостное учреждение. Отдельный человек есть лишь частичная личность, претензия на личность, протест против обезличивания, воспоминание о личности. Так что в применении к нашему обществу полноценным субъектом права и морали является не отдельный человек, но лишь отдельное, целостное и автономное в своей деятельности учреждение (предприятие). Когда нормы права и морали, сложившиеся в условиях цивилизации Запада, переносят на нас, получаются те самые курьезы, из-за которых столько десятилетий идет совершенно бесперспективная борьба.
Интимная жизнь коллектива — это огромное число действий и связей, которые в большинстве случаев привычны, автоматичны, неявны, незаметны для посторонних, но существенны для посвященных. Это — все то, что делает человека своим в некоторой части коллектива и через эту часть — своим для коллектива в целом. Благодаря этому в интимной жизни человека не остается ничего такого, что неизвестно коллективу (начиная от состояния кишечника и кончая амурными делами). Чтобы человек был признан в коллективе своим, он должен обладать некоторым набором пороков, допускаемых коллективом фактически, хотя порицаемых часто официально. Например, пьянство (в меру, конечно, чтобы не было «пятна» на учреждении и чтобы жена не жаловалась), двуличность, подхалимаж, склочность, бездарность. Человек еще более принимается коллективом, если с ним приключаются неприятности (болезни, раздоры в семье, неудачи с детьми). Коллектив, например, готов с сочувствием зацеловать человека, у которою ограбили квартиру, сперли шубу. Коллектив по самой сути есть объединение ущербных, серых, несчастных существ в некое целое, компенсирующее их дефекты.